Статья 5. Поэтесса Л. Усова

 Рифмоиды поэтессы Л.Усовой, как барометр современного деградационного литературного процесса, протекающего в русскоязычной поэзии Казахстана.

На тыльной стороне обложки восьмого номера журнала «Нива» за 2007 год главный редактор самоуверенно присваивает своему журналу роль чистого зеркала, отражающего тенденции современного литературного процесса, протекающего в русскоязычной поэзии Казахстана. Более того, он самонадеянно утверждает, что журнал предназначен для истинных ценителей отечественной словесности.
Вот как об этом говорит главный редактор: «Журнал «Нива» отражает современный литературный процесс и адресован истинным ценителям отечественной словесности, личностям умным, образованным и духовным, с широким кругозором….».
Я бы полностью был согласен с репликой главного редактора и только радовался бы за то, что посредством чтения журнальных публикаций люди растут умственно и духовно, но вот что-то сдерживает поддаваться эйфории, охватившей главного редактора.
Во-первых, главный редактор не раскрывает суть протекающего «современного литературного процесса» в русскоязычной поэзии Казахстана.
Во-вторых, публикации стихотворений в журнале «Нива» наводят на мысль, что протекающий «современный литературный процесс» в русскоязычной поэзии Казахстана низводит поэзию до уровня зауми, поэтического примитивизма и стихотворной абракадабры, уничтожающих саму основу поэзии, которая заключается, если сказать коротко, в чистоте мыслей и поэтических образов.
Суть протекающего литературного процесса в русскоязычной поэзии Казахстана, по моему мнению, в общих чертах заключается в том, чтобы путём внедрения на страницы литературных журналов стихотворной абракадабры и семантико-поэтической зауми через стихотворство ахинеи и рифмоиды, как графическое их выражение, дискредитировать русскоязычную поэзию в Казахстане и низвести её до уровня абсурдности, тем самым привить подрастающему поколению читателей и поэтов бациллу рифмоплётства, ориентированную не на развитие русской поэзии в Казахстане, а на её постепенную деградацию.
Я был бы рад, что это не так и суть протекающего процесса иная, но поэтическая заумь и стихотворная абракадабра с завидной постоянностью публикуемые в журнале «Нива», лживое высказывание её главного редактора заставляет усомниться в наличии какого-то другого течения литературного процесса в русскоязычной поэзии Казахстана.
Читая стихотворения, предлагаемые читателю журналом «Нива», в очередной раз убеждаешься в проницательности поэта В.Маяковского, который в статье «Как делать стихи» говорил – «80% рифмованного вздора печатается нашими редакциями только потому, что редактора или не имеют никакого представления о предыдущей поэзии, или не знают, для чего поэзия нужна. Редактора знают только «мне нравится» или «не нравится», забывая, что и вкус можно и надо развивать».
Как сейчас мы увидим, у главного редактора «Нивы» В.Гундарева поэтический вкус, если он был когда-то, уже потерян, а при отборе стихотворений для публикации он строго соблюдает принцип, высказанный В.Маяковским - «мне нравится» или «не нравится».
Рассмотрим некоторые стихотворения поэтессы Л.Усовой, опубликованные в восьмом номере журнала «Нива» за 2007 год.
Стихотворение «Звезда полынная степей»;
Звезда полынная степей,
Твой свет и ярче и сильней,
Благословляя добрый час,
Ты надо мной в пути зажглась.

Звезда полынная степей
Пускай горчит в судьбе моей,
Но сладок сок целебных трав.
Рассудит время, кто был прав.

Звезда полынная степей,
Как много прошлого теней,
Одни запутались в ветрах,
Другие победили страх.

Звезда полынная степей,
Ты после всех невзгод родней,
Чтоб счастье вымолить судьбе,
Тянусь на цыпочках к тебе.

Звезда полынная степей,
Ты стала музыкой моей,
Ты научи меня гореть,
Чтоб никогда не умереть!
Образ «звезды полынной степей» является центральным в стихотворении. Все мотивы стихотворения подчинены звезде, так как поэтесса каждую новую строфу начинает именно с рефрена о звезде, заставляя читателя каждый раз всё пристальней всматриваться в её образ.
Сам образ «звезда полынная степей» лжив, так как по аналогии с данной звездой можно сказать – «звезда хвоистая лесов», «звезда духмяная полей» и так далее, но образ звезды в любом из этих представлений будет ложен, так как ни у степи, ни у поля, ни у леса нет собственной звезды. Все звёзды над пространством от Карелии до степей Казахстана одни и те же. Правильнее будет – «звезда полынная над степью», «звезда духмяная над полем». В данных выражениях образ звезды приобретает поэтическую чистоту и правдивость.
В варианте поэтессы звёзда, то есть небо и степь, свалены в одну кучу. Соединено не соединяемое. Образ «звезда полынная степей» очень приземлён и возникает ощущение, что данная звезда, в общем-то, и не звезда, а некий предмет, выполняющий для поэтессы роль настоящей звезды. Например, какой-то элекрофицированный муляж звезды, вывешенный на столбе.
Но почему звезда полынная? Как может быть звезда полынной, то есть горькой, если в третьем стихе первой строфы поэтесса говорит, что звезда «благословляя добрый час\ты надо мной в пути зажглась». Совместить семантику слова «полынная» и словосочетания «добрый час» нельзя. Добрый, значит не горький. Как может доброта горчить?
Полынность звезды должна не благословлять добрый час, а возвещать горький час.
Высветим все свойства «звезды полынной степей» представленные в стихотворении.
Звезда имеет свет, который становится ярче и сильней – «твой свет и ярче и сильней».
Звезда зажглась над судьбой поэтессы – «ты надо мной в пути зажглась».
Звезда горчит в судьбе поэтессы, хотя и благословила её добрый час – «пускай горчит в судьбе моей».
Если звезде помолиться, то можно у неё вымолить себе счастье – «чтоб счастье вымолить себе\тянусь на цыпочках к тебе».
Звезда находится не на небе, а на уровне чуть-чуть выше головы поэтессы – «тянусь на цыпочках к тебе».
Звезда стала музыкой для поэтессы, то есть она ей очень нравится и созвучна её душе – «ты стала музыкой моей».
Звезда может научить поэтессу гореть, чтобы никогда не умереть – «ты научи меня гореть, чтоб никогда не умереть».
Кроме того, звезда не целебна, а ядовита – «но сладок сок целебных трав». Горькость звезды – «звезда полынная степей\пускай горчит в судьбе моей» противопоставлена целебности сладких трав – «но сладок сок целебных трав».
Исходя из представленных свойств, можно предположить, что звезда является каким-то оккультным символом с разнообразными магическими свойствами.
Не совсем понятна тирада поэтессы в четвёртом стихе второй строфы – «Рассудит время, кто был прав». Если четвёртый стих является составной частью второй строфы, то он должен раскрывать какую-то связь между горькой «звездой полынной» и «целебными сладкими травами». Но местоимение «кто» ясно показывает на лица одушевлённые, однако в стихотворении олицетворена только звезда, а сладкая трава не олицетворена. Значит, четвёртый стих строфы не относится по семантике к строфе, а своей бессмысленностью как бы выпирает из неё. Мне думается, четвёртая строфа исполняет роль рифмовки с третьим стихом строфы, а главным словом в четвёртом стихе является слово «прав», которое рифмуется со словом «трав» в третьем стихе. Остальные слова четвёртого стиха подчинены слову «прав» и не имеют какого-либо самостоятельного значения.
Несмотря на всю горечь звезды, которую испила поэтесса, и перенесённые невзгоды, звезда становится поэтессе всё-таки родней. Какой-то садомазохизм - тебе кто-то или что-то приносит сплошные невзгоды, то есть зло, без какого-либо признака добра, но сам он от этого становится только родней; становится даже музыкой её души, то есть наступает полное слияние души поэтессы со «звездой полынной степей». Более того, поэтесса хочет у звезды, принесшей ей только горечь в судьбе и невзгоды, вымолить счастье. Ей кажется, что для этого надо только потянуться к звезде на цыпочках и помолиться. Вера поэтессы в ни чём неподтверждённую доброту полынной звезды простирается до того, что поэтесса просит звезду научить её «…гореть, чтоб никогда не умереть». Семантика выражения – «научи меня гореть,\чтоб никогда не умереть» - очень запутана и практически не поддаётся расшифровке.
Рассмотрение данного стихотворения, как яркого представителя семейства рифмоидов, даёт третья строфа, которая не имеет никакого смысла, а является просто бессмысленными зарифмованными строками:
Звезда полынная степей,
Как много прошлого теней,
Одни запутались в ветрах,
Другие победили страх.
Первый стих не согласуется по семантике со вторым. Третий и четвёртый стих не раскрывают семантики «теней». Если попытаться разгадать третью строфу, то получается, что «тени прошлого» находятся в «звезде полынной», и тогда звезда приобретает ещё одно свойство – она имеет в себе ветер. Но это бред! Значит, ветер не в звезде, а кружит возле звезды, которая поглотила «тени прошлого», то есть ветер всё равно подчинён звезде и является как бы её внешним свойством. Но ветер обладает свойством проникать внутрь звезды и запутывать «тени прошлого», некоторые из которых, крутясь в порывах ветра, всё таки побеждают какой-то страх. При любом осмыслении данной строки получается семантическая ахинея или бессмыслица.
И так звезда полынная влияет на настоящее поэтессы – «пускай горчит в судьбе моей»; влияет на будущее – «чтоб счастье вымолить судьбе» и руководит прошлым – «как много прошлого теней».
Кто она - эта «звезда полынная степей»,- после прочтения стихотворения остаётся неясным.
И так, центральный образ стихотворения «звезда полынная степей», несмотря на все старания поэтессы, не раскрыт перед читателем, а наоборот запутан. Форма стихотворения, как ей и положено, существует независимо от содержания, но содержание данного стихотворения также отделено от формы по причине его отсутствия, то есть стихотворение имеет форму, но не имеет содержания.
Мы вплотную подошли к определению рифмоида.
Рифмоид – это имитация поэзии, выражающаяся в её графическом отображении в виде стихотворения определённой формы зачастую с сильной рифмовкой строк, но с частичным или полным отсутствием семантики стиха и его содержания.
Рифмоид характеризует, как правило, сильная правильная рифма; слабая, зачастую исчезающая семантика; разрыв между формой и содержанием в виду отсутствия последнего.
Рифма – это звено, связующее строфу в единое целое, но кроме рифмы в стихах должна присутствовать ясность мысли и чистота чувства.
Абсурд в поэзии не приемлем, так как он дискредитирует поэтическое слово, превращая поэзию в ахинею. Даже такой яркий представитель поэтической зауми, как русский поэт В.Хлебников, и тот признавался – «Во время написания заумные слова умирающего Эхнатена «манч, манч» из «Ка» вызывают почти боль; я не мог их читать, видя молнию между собой и ими; теперь они для меня ничто. От чего – я и сам не знаю».
Почему так получается, хорошо выразил в своё время В. Тредиаковский, который сказал, что многим поэтам важен «токмо звон».
Вот этот «токмо звон» и называется рифмоидом. В рифмоиде кроме «токмо звона» ничего нет.
 Заумь – это не поэзия, а игра в словообразования без их семантического оплодотворения.
 Рассмотрим второе стихотворение поэтессы Л.Усовой, которое называется «Я в августе нарочно родилась»:
Я в августе нарочно родилась,
Чтоб зваться августейшею особой,
Тянуть времён космическую связь,
Корнями и верхушками сплетясь,
Любить и петь до жара, до озноба.

Клубиться за спиной тьма тысяч лет.
Я дорого платила за пророчество
И вольность говорить, что мне захочется
В лицо врагам, и свой оставить след.

Мне кажется, я здесь уже жила,
Недаром сердце бешено так бьётся.
Бадьёй черпнёшь водицы из колодца,
В ней – Млечный путь, кресты и купола.

Разворошив костёр на берегу,
Я вспоминаю плач, пожар, погони,
Кормлю ребёнка, как птенца с ладони
И жду того, с кем смерть принять могу.

Не скоро мир наступит на земле.
Я задыхаюсь от вины и боли,
И невозможно сердцу петь в неволе.
И вот нащупав истину во мгле,
Я двадцать лет сидела на престоле.

У ног моих враги все полегли,
И сколько же
Послов толклось однако…
Мне руки целовали короли,
А верною была одна собака.

На лбу рубцы остались от короны
О, то-то кружат надо мной вороны,
Кругом измена, воровство, обман…
Но в сердце спрятан тайный талисман –
Любовь к земле, где родилась однажды,
Меня спасёт от гибели и жажды,
И голос мой покатится в зенит,
И над златою пашней зазвенит.
Мы видим, что форма стихотворения неустойчивая – первая, пятая и шестая строфы - пятистишия (квинтеты); вторая, третья, четвёртая строфы – четверостишия (катрены); седьмая строфа – восьмистишие (октава). Форма стихотворения имеет вид – 5-4-4-4-5-5-8.
Рифмовка стихов также различна и имеет вид по строфам:
абааб
вггв
деед
жззж
иккик
лмнлн
ооппррсс
Все три катрена рифмованы кольцевой рифмой; квинтеты имеют не совпадающую между собой рифмовку; октава рифмована по типу смежной рифмы.
Неустойчивость стихотворной формы предполагает размытость содержания, так как содержание неотделимо от формы. Автор, не умея ясно и доходчиво выразить свои мысли и переживания, запутывает содержание и сбивается с установленной им в первой строфе формы стихотворения по типу октава.
Неясность выражения поэтессой своих мыслей и чувств, приведшие к запутанности содержания, исказили форму стихотворения.
Бросается в глаза и то, что в произведении много «воды». Где-то я слышал мысль, что чем больше в произведении «воды», тем оно глубже по содержанию. Но так ли это? В данном случае из стихотворения можно выбросить любую строфу и стихотворение от этого ничего не потеряет. По большому счёту стихотворение можно было бы закончить после первой строфы, так как основная идея стихотворения воплощена и семантически до конца разработана именно в первой строфе; остальные строфы – это надстройка стихотворения, не развивающая лейтмотив и семантику первой строфы.
Рассмотрим первую строфу:
Я в августе нарочно родилась,
Чтоб зваться августейшею особой,
Тянуть времён космическую связь,
Корнями и верхушками сплетясь,
Любить и петь до жара, до озноба.
Поэтесса присваивает себе сверхъестественную способность рождаться, когда захочет, «нарочно», то есть с намерением, В августе она родилась с тремя определёнными целями – первая – «чтоб зваться августейшею особой», то есть королевой; вторая – чтоб «тянуть времён космическую связь»; третья – «любить и петь до жара, до озноба». Если с первой целью всё ясно, хотя желание стать «августейшею особой» в чистом виде проблематично в виду социального происхождения, то вторая и третья цели не выполнимы в виду их неопределённости. Для выполнения второй цели – «тянуть времён космическую связь» необходимо стать, по меньшей мере, помощником Бога в ранге Ангела. Куда надо тянуть эту «космическую связь» поэтесса не уточняет, а мы гадать не будем, так как обрывок мысли о «космической связи» проходной, и исчезает из стихотворения сразу же после оформления в виде строки
Третья цель поэтессы – «любить и петь до жара, до озноба» - предполагает для своей реализации какую-то болезнь, когда бросает то в жар, то в озноб, иначе как можно любить и петь до жара и тут же до озноба. Представьте поэтессу, поющую песню, и её при этом бросает то в жар, то в озноб. Но самое важное в другом – для того, чтобы так любить и петь, надо сплестись «корнями и верхушками». Если с корнями немного ясно – это две ноги, то с верхушками поэтессы туманно. Почему у неё не одна верхушка, а несколько? Два последних стиха строфы теряют смысл и превращаются в стихотворную абракадабру; вчитайтесь – «Корнями и верхушками сплетясь,\Любить и петь до жара, до озноба.». Вчитались, а теперь примерьте это на себя и выполните практически. Невозможно, верхушек не хватает. Поэтесса в начале строфы говорит о себе, как об августейшей особе, а в конце строфы она уже какое-то другое дерево - «корнями и верхушками сплетясь».
Поэтесса, не осмыслив до логического конца того, что она хотела выразить в стихотворении и стихотворением, с первых строк погружает читателя в хаос своих мыслей и этот сумбур определяет форму и бессодержательность всего стихотворения.
Вторая строфа начинается непонятной строкой – «клубится за спиной тьма тысяч лет,», и тут же перескок на другую мысль – «я дорого платила за пророчество». «Клубится тьма» - клубиться, значит подниматься клубами, то есть летучими дымными массами. Тьма – это мрак, отсутствие света. Тьма клубиться не может, клубиться может туман, дым, пыль. Образ клубящейся тьмы, воспетый поэтессой, лжив.
«Я дорого платила за пророчество\и вольность говорить, что мне захочется\в лицо врагам, и свой оставить след». Поэтесса присваивает себе сан пророка, но в тоже время чувствуется, что она не пророк, так как пророчество давалось Богом избранным им людям бесплатно. Поэтесса не уточняет, какую цену она заплатила за свой дар пророчества.
«…И свой оставить след.» - какие-то сплошные обрывки мыслей, которые невозможно расшифровать. Какой след и где должна его оставить поэтесса?
 Вторая строфа состоит из обрывков мыслей, которые, не успев оформиться в законченные логические связи, тут же исчезают из стихотворения и уже не появляются в последующих строфах.
Два первых стиха третьей строфы не убеждают в том, что поэтесса «здесь уже жила», несмотря на то, что «сердце бешено так бьётся». Скорее всего, сердце бешено бьётся оттого, что поэтесса поёт «до жара, до озноба». И снова перескок на другой обрывок мысли про бадью с водицей и Млечный путь, с куполами и крестами. Мотивы нанизываются один на другой самопроизвольно, без каких-либо внутренних связей между собой по воле взбесившейся фантазии поэтессы.
В четвёртой строфе поэтесса оказывается на берегу то ли озера, то ли реки, без бадьи.
Разворошив костёр на берегу,
Я вспоминаю плач, пожар, погони,
Кормлю ребёнка, как птенца с ладони
И жду того, с кем смерть принять могу.
Она уже разворошила костёр и предаётся воспоминаниям, в которых «плач, пожар, погони,». Предаваясь жутким воспоминаниям, она кормит ребёнка с ладони и в то же время ждёт кого-то с кем может принять смерть. То есть поэтесса готовится к смерти, ожидая кого-то, кто может ей в этом помочь или вместе с ней умереть. Откуда и чего введён в стих ребёнок неясно, но это и не важно, так как образ ребёнка, накормленного с ладони, исчезает, не успев раскрыться. Также исчезает и намёк на образ мужчины «с кем смерть принять могу». Неужели поэтессе не жаль ребёнка, который должен стать заложником её решения умереть, и тоже умереть за компанию с нею.
В пятой строфе мы узнаём, что поэтесса не умерла. Скорее всего, это произошло по причине того, что не дождалась добровольца на совместную с ней смерть.
Не скоро мир наступит на земле.
Я задыхаюсь от вины и боли,
И невозможно сердцу петь в неволе.
И вот нащупав истину во мгле,
Я двадцать лет сидела на престоле.
Не умерев, поэтесса стала задыхаться от какой-то вины и боли. И далее появляется строка, противоречащая третьему стиху второй строфы; сравните – «и невозможно сердцу петь в неволе» - и третья строка второй строфы - «и вольность говорить, что мне захочется». Отрицание самого себя. Сплошная ахинея, из которой невозможно понять, что вообще хочет сказать стихом поэтесса.
Две последние строки пятистишия также не поддаются логическому осмыслению – «И вот нащупав истину во мгле,\Я двадцать лет сидела на престоле.». Как можно нащупать истину во мгле? Почему истина должна находиться во мгле, а, например, не на свету. На ощупь истины не найдёшь. Поэтессе, однако, удалось «нащупать истину во мгле», хотя многие философы в настоящее время предпочитают вообще не говорить об истине. Некоторые же предлагают отказаться от классического понимания истины и выработать какое-то иное истолкование этого понятия. Например, в конце 19-го века Ч.Пирс, У.Джеймс и Дж.Дьюи разработали прагматизм - концепцию, которая просто отождествляет истинность с полезностью: истинно то, что полезно, что приносит успех. Таким образом, прагматизм отбрасывает туманную идею «соответствия» мысли предмету и легко решает остальные проблемы теории истины. В общественной жизни прагматистское понимание истины иногда может оказаться вполне приемлемым, однако оно совершенно не годится для научного познания: наука не может считать истинной геоцентрическую систему мира только потому, что она успешно используется в наших повседневных делах. В 20-ом веке было предложено еще несколько концепций истины - теория когеренции (лат. cohae-rentia - внутренняя связь) - неопозитивистская теория истины, развита О. Нейратом и Карнапом в процессе их дискуссии (в рамках Венского кружка) против Шлика), истолковывающая истинность как совместимость утверждений; конвенционализм, считающий, что истина обусловлена соглашением; эмотивистская концепция, отождествляющая истину с эмоциональной привлекательностью, и тому подобное. И в настоящее время по поводу истолкования понятия истины продолжаются споры. Тем не менее, среди всех этих споров прочно стоит основная идея здравого смысла и классической концепции: истинно то, что соответствует реальному положению дел. Но кто может доказать, что событие, идея и так далее, претендующие называться истиной, соответствуют именно реальному положению дел, то есть истине, а не являются подлогом?
Поэтесса, нащупав истину «двадцать лет сидела на престол».». Неужели для того, чтобы сидеть на престоле, необходимо «нащупать истину». «Сидела на престоле» - это новый мотив стихотворения, но он тоже лжив, так как не подтверждается содержанием стихотворения, а сидение ранее у разворошённого костра на берегу в ожидании смерти, только подтверждает, что никакого престола не было.
Последняя строфа, восьмистишие, также запутано по семантике, как и предыдущие строфы.
На лбу рубцы остались от короны
О, то-то кружат надо мной вороны,
Кругом измена, воровство, обман…
Но в сердце спрятан тайный талисман –
Любовь к земле, где родилась однажды,
Меня спасёт от гибели и жажды,
И голос мой покатится в зенит,
И над златою пашней зазвенит.
Если на каждый рубец на теле человека будут слетаться вороны, то жизнь превратится в ужас.
Глагол «покатится» очень груб; покатиться может отрубленная голова, а голос должен взлетать в зенит, чтобы звенеть оттуда. Но чтобы звенеть, голос должен быть чистым, как трель жаворонка, взлетающего над полем, а не как карканье кружащейся вороны.
Анахронизм «златая» вообще неуместен в стихотворении. Применение анахронизмов в настоящее время говорит о том, что поэт имеет небольшой словарный запас и вынужден привлекать вышедшие из употребления слова прошедшей исторической эпохи.
В стихотворении отсутствует даже видимость композиции, если считать композицией систему средств раскрытия и организации образов, их связей и отношений. Образы в стихотворении не связаны между собой, система разработки образов отсутствует. Такое ощущение, что поэтесса произвела компоновку стихотворения, то есть набросала обрывки своих мыслей, и на этом творческий процесс остановился. Огранка, шлифовка стихотворения отсутствует.
Читая стихотворение, мы понимаем, что поэтесса пыталась выразить свои глубоко внутренние переживания и чувства о потерянной любви, об измене друзей, о безрезультатных поисках и ожидании того единственного, кто будет с ней на всю жизнь, но все эти переживания выражены таким дремучим поэтическим языком и примитивными образами, что поэтессу просто жаль. Такой большой рифмоид, и так мало в нём поэзии, хотя какая поэзия может быть в рифмоиде. Это не поэзия, а мутная вода, сквозь которую ничего не видно.
Поэтический примитивизм, нарушение системы ритма в настоящее время становится законом. Поэты, словно перестали думать и только делают, что рифмуют строки своих рифмоидов, не заботясь о смысле написанного ими. Происходит медленная деградация поэзии. Читатель уже не воспринимает стихотворений с чистым слогом и ясными мыслями, ему требуется стихотворная абракадабра, где не разобрать ничего, но, чтобы был «токмо звон». Русский поэт А.Пушкин с его чистыми, как вода подземных ключей, стихами совершенно забыт поэтами и читателями. У А.Пушкина поэты уже давно не учатся, а зря.
Вспомните его строки:
Мороз и солнце; день чудесный!
Ещё ты дремлешь, друг прелестный –
Пора, красавица, проснись;…
Или:
Октябрь уж наступил – уж осень отряхает
Последние листы с нагих своих ветвей;
Дохнул осенний хлад – дорога промерзает.
Журча ещё бежит за мельницу ручей,
Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает
В отъезжие поля с охотою своей,
И страждут озими от бешеной забавы,
И будит лай собак уснувшие дубравы…
Ничего затемнённого, всё светло, чисто и понятно, и душа расцветает при прочтении пушкинских строк.
Читая современных поэтов, скрипишь зубами и думаешь – ну зачем ты рифмуешь слова, когда твоё место не в поэзии, а на базаре.
Современные поэты забывают или не читали мудрый завет Аристотеля, данный им в своём труде «Поэтика». Аристотель писал – «Слог поэта должен быть ясным и не низким. Самый ясный слог тот, который состоит из общеупотребительных слов…».
Видно поэты изучили статью В.Маяковского «Как делать стихи» и приняли всё в ней сказанное на вооружение.
Мысли В.Маяковского, высказанные в статье, нельзя принимать за истину в последней инстанции. Например, В.Маяковский говорит – «Новизна в поэтическом произведении обязательна». Но он не объясняет, какая новизна обязательна.
Если в поэзии нужна новизна, проповедуемая в начале 20-го века поэтом В.Хлебниковым:
«И я свирел в свою свирель,
И мир хотел в свою хотель,
Мне послушные свивались звёзды в плавный кружеток.
Я свирел в свою свирель, выполняя мира рок», то такая новизна поэзии не нужна, так как она превращает поэзию в бессмысленный набор бессмысленных слов. Это не поэзия, как бы мы не старались подогнать эту заумь под поэтические рамки.
Ложная «новизна» В.Хлебникова убивает поэзию, но, ныне в русскоязычной поэзии Казахстана существует засилье стихотворцев, успешно пользующихся принципами этой «новизны» и превращающих эту заумь в основной закон своего, с позволения сказать, «творчества».
Новизна в поэзии нужна в старых формах. Измените свой внутренний поэтический угол зрения на предмет, который уже неоднократно воспет в стихах и облеките свои мысли в известную стихотворную форму разностопного ямба, хорея, анапеста или амфибрахия, и вы увидите, что старые стихотворные формы не устарели, а просто мы в погоне за лживой поэтической «новизной» разучились писать стихи в этих, никогда не стареющих, формах. Старое, не значит - плохое, старое, а означает - утраченное нами.
Необходимо вспомнить завет русского критика В.Белинского, который говорил – «Поэзия не терпит отвлечённых идей в их безтелесной наготе, но самые отвлечённые понятия воплощает в живые и прекрасные формы, в которых мысль сквозит, как свет в гранёном хрустале».
В этом квинтэссенция поэзии - поэтическая мысль должна сквозить, как свет в гранёном стакане!
Именно этот мудрый завет В.Белинского и отверг В.Хлебников, когда создавал свою стихотворную заумь.
Я не говорю, что поэтическую «новизну» такого рода надо запрещать. Её не запретишь, так как каждый человек, пытающийся писать стихи, решает сам как их ему писать в зависимости от развитости своего поэтического вкуса, от своей образованности, от своего воспитания, от данной Богом способности переплавить свои чувства и переживания в стихи, но при получении редакциями таких стихотворных материалов необходимо, отсеивать их, чтобы не давать бациллам деградации развиваться в поэзии. Надо помочь начинающим поэтам научиться писать чистым и не низким слогом
Печатая рифмоиды, славословя в рецензиях поэтам, мы воспитываем новое поколение поэтов и читателей, не отягощённое мыслями и чувствами, то есть, по сути, мы своим безразличием создаём новый вид поэзии – поэзию поэтического примитивизма, где главное «токмо звон».
Мы должны не бояться критиковать примитивные стихотворения известных поэтов, так как именно с этих поэтов и берут пример начинающие авторы.
Критика давно стала изгоем в литературных журналах Казахстана, она в них безлика, бледна, немощна. Критики боятся критиковать, видно помня кем-то и когда-то сказанные слова – «Критик, как правило, это поэт-неудачник, который где-то чего-то нахватался и всю свою злобу, весь свой яд вымещает на автора». Эту формулу придумали именно поэты-неудачники, графоманы от поэтического пера, чтобы заранее поставить на критиках клеймо бывшего поэта-неудачника, подавшегося в критики.
В Казахстане литературная критика превратилась в сплошное славословие (что, в общем-то, является официальной государственной политикой во всех сферах жизни страны), и многие поэты возомнили себя гениями. Только изредка отшлёпают в журнале «Простор» малоизвестных, ничего не значащих, авторов и опять полный штиль.
Поэт А.Пушкин говорил – «Где нет любви к искусству, там нет и критики».
Видно у нас в стране нет любви к искусству, раз отсутствует критика.
Давайте любить искусство, то есть критиковать поэтов и писателей, тем самым, очищая искусство от наростов поэтического рифмоплётства, графоманства, поэтического и прозаического примитивизма, уничтожающего это искусство. Именно это и имел в виду А.Пушкин, когда писал о сущности критики.
В конце вслушаемся в строки поэтессы Л.Усовой, взятые из её других стихов:
Из стихотворения «На воле» - «Ветер гонит стаю туч издалека». Поэтесса хотела перещеголять поэта А.Фета, но не получилось. У А.Фета лучше – «Отсталых туч над нами пролетает последняя толпа» из стихотворения «Майская ночь».
«Ужо нагулялась, ужо надышалась свободой,» из одноименного стихотворения. Поэтесса видно плохо знает русский язык, ведь наречие «ужо» означает в русском языке угрозу мести, наказания. Она видно не внимательно читала поэму А.Пушкина «Медный всадник»:
«Добро, строитель чудотворный!-
Шепнул он, злобно задрожав,-
Ужо тебе!...» И вдруг стремглав
Бежать пустился…».
 Это слова Евгения памятнику Петра, то есть самому Петру Великому. Как видно из текста, Евгений грозит Петру, говоря ему – «Ужо тебе!».
Из стихотворения «Завлекла и ослепила» - «Эти волосы и руки трансформировались в звуки». Вот так ни больше и не меньше, раз и в звуки!
Из стихотворения «Ты продли моё скольженье» - «Разглядишь во тьме кромешной, уколовшись о лучи». Какие лучи могут быть во тьме кромешной? И из того же стихотворения – «взрывалась счастьем ночь!». Не дай Бог, чтобы у меня когда-либо ночь взорвалась счастьем. Не хочу я такого счастья.
Из стихотворения «Что за редкая птица..» - «Из бетонных из плит вышибала слезу». Это как надо бить по бетону, чтобы вышибить из неё слезу!