Статья 6. Журнал Простор и поэт Б. Лукбанов

Литературный журнал «Простор», как полноправный участник негативного литературного процесса в русскоязычной поэзии Казахстана


Было бы несправедливым, если бы мы не всмотрелись в русскоязычную поэзию, культивируемую в казахстанском литературном журнале «Простор, тем более что тон в нём задают поэтическим публикациям два русскоязычных поэта Казахстана Ольга Шиленко и Сагин-Гирей Байменов.
Начнём с просмотра стихотворных подборок, напечатанных в восьмом номере журнала за 2007 год.
Но перед тем как начать интерпретацию стихов, немного поразмышляем о другом. Наверняка главный редактор журнала «Нива», да и «Простора» уже прилепили мне различные неблагозвучные эпитеты. Я согласен со всеми их словами в мой адрес, потому что моя критика не гладит по головке авторов, рассыпаясь в дифирамбах их стихотворному примитивизму. Я критикую жёстко, но это критика идущая из глубин души, которая является ответом моей души на блёклые строки их рифмоидов. Можно было бы и не критиковать этих писак, проигнорировать их писанину, но дело в другом – ведь эти рифмоиды читают не искушённые в поэзии люди и принимают бездарные строки за шедевры поэзии, тем самым они не развивают свой поэтический вкус, а совсем наоборот, притупляют его. Да ладно с читателем, но эти рифмоиды читают молодые, начинающие поэты и берут их себе за эталон, думая – вот так надо писать стихи, чтобы стать настоящим поэтом.
Какое поколение поэтов мы воспитаем такими бездарными стихами? Бездарные стихи рождают бездарных поэтов.
Моя критика относится к виду личной искренне-пристрастной критики. Русский критик В.Белинский о такой критике говорил, что она иногда заслуживает внимания. В личной критике все критические умозаключения выводится из души критика; такой критик опирается на собственные воззрения, собственное чувство и вкус. Таких критиков В.Белинский называл литературной тлёю. А если такая критика была ближе к пристрастной, то В.Белинский называл их литературной саранчою.
 Так, что я для вас, уважаемые главные редакторы, литературная тля или литературная саранча. Называйте, как хотите, как вам нравится.
Но ведь В. Белинский и сам являлся литературной тлёю, так как критиковал различных авторов (А.Пушкина, М Лермонтова, Н.Гоголя) исходя из тех же принципов – все критические мысли он всегда выводил из своей души, опираясь не на научные методы (их тогда не было), а на собственные воззрения, чувства и вкус. Но тот же В.Белинский говорил – «Всякий предмет имеет две стороны, и находить в нём не одно хорошее – совсем не значит осуждать его». Так и я, не осуждаю критикуемых мною поэтов, но хочу посредством интерпретации рифмоидов показать их бесталанность и разъяснить ту опасность, которая таится в их рифмоидах для молодого поколения поэтов. Бездарными стихами мы не воспитаем души людей, а наоборот – оттолкнём читателя от поэзии.
Почему я избегаю словосочетания «анализ стихотворного текста», а говорю «интерпретация стихотворений»?
Помните, Ю.Лотман говорил – «Есть два термина, которые не надо путать, - анализ и интерпретация. Анализ этимологически означает – разбор. Интерпретация – это толкование. Анализом мы занимаемся, когда общий смысл текста нам ясен, то есть поддаётся пересказу. Интерпретацией мы занимаемся тогда, когда стихотворение - тёмное, трудное, общее понимание текста на уровне здравого смысла не получается, то есть приходится предполагать, что слова в нём имеют не только словарное значение, но и какое-то ещё». Во-вторых, по моему мнению, анализ предполагает применение метода научного подхода, а интерпретация допускает игнорирование этого метода.
Интерпретация должна основываться на личных воззрениях критика, на его собственных чувствах и вкусе. Причём, интерпретация стихотворения одного критика может не совпадать с интерпретацией этого же стихотворения другим критиком. Интерпретация всегда подразумевает дискуссию разных критиков по одному и тому же стихотворению. Научный анализ не терпит дискуссии. Поэтому я в корне не согласен с безапелляционным заявлением В.Белинского, что критики, занимающиеся личной критикой являются литературной тлёю. Я также хочу дополнить Ю.Лотмана и выразить своё мнение по поводу области применения интерпретации.
По моему мнению, интерпретировать можно и «светлые», то есть ясные по смыслу стихотворения, так поэзия, это междустрочие, то есть любое стихотворение – «тёмное» оно или «светлое» имеет в себе двойной смысл, главное найти этот скрытый смысл, а для этого надо любое стихотворение интерпретировать.
Во-вторых, если анализ, в виду применения при его проведении научного метода, не подвластен простому читателю, то интерпретация доступна всем читателям, хоть сколько-нибудь наделённым интеллектом.
В-третьих, каждый читатель имеет моральное право интерпретировать прочитанное им стихотворение, так как на то и ум дан, чтобы не верить на слово, а думать, шевелить мозгами.
И так приступим.
Поэтесса Людмила Лазарева, стихотворение «Хайку»:
В танце тлеющего огня
Дым и угли.
В лесу хворост не собран.
Снежный поцелуй пламени.
Сразу бросается в глаза, что ни поэтесса, ни указанные выше поэты из редакции журнала, отбиравшие стихотворения для печати, не имеют понятия о хайку.
Хайку, или хокку, или хаккай – это поэтический стиль Японии ХХVIII века. Он представляет собой силлабическое (слоговое) тристишие, как бы отделившуюся самостоятельную часть танка (пятистрочное стихотворение без рифмы и ясно выраженного метра. Где в первых трёх строках по 5 слогов, в остальных по 7 слогов). Обычно хайку пишется в размере 5-7 слогов в слове. Например, Мацуо Басё:
«С ветки на ветку
Тихо сбегают капли…
Дождик весенний».
Людмила Лазарева представила четырёхстишие или обычный катрен, что ни в коей мере не является классическим хайку.
Кстати, первый стих поэтессы в её стихотворной подборке:
Божоле. Сладкий сок осени.
Виноград истоптан. Бросили.
Забродило вино молодое. – это тоже не хайку. В стихе присутствует рифма – «осени - бросили». Строки стиха имеют от 9 до10 слогов, что в два раза превышает слоговую допустимость классического японского хайку. Смысл стиха также отсутствует. «Виноград истоптан. Бросили» и тут же – «Забродило вино молодое». Если уж виноград истоптан и его бросили, то, какое может быть вино?
Хочется посоветовать поэтессе, чтобы она разобралась сначала в формах русского классического стиха.
Хайку – это инородное тело в русской поэзии и прибегать к нему, не зная поэтических традиций японского народа, не надо, дабы не опозориться.
Разберём псевдохайку поэтессы «В танце тлеющего огня».
Семантика слова «танец» подразумевает под собой движение, причём искромётное, ритмическое, то есть живое. Слово «тлеющий» происходит от слова «тлеть», значит, гнить, разлагаться или гореть без пламени, существовать в скрытом виде, почти не обнаруживаясь. Огонь – это горящие, светящиеся газы высокой температуры, то есть пламя.
Если сказать строку псевдохайку обычной прозой, то получится примерно так – горящее пламя тлело. Но это уже абсурд! Горящее пламя не может тлеть. Семантика слова «танец» в контексте стиха псевдохайку отрицает семантику «тлеющего огня». Две разнополярные семантики не могут мирно существовать в одном стихе. Строка разрывается от внутреннего противоречия.
Но чтобы убедить читателя, что такое может существовать, поэтесса добавляет – «Дым и угли». Представьте пылающий от углей огонь. Уголь – это то, что осталось от сожжённого хвороста, и он давать огня не может.
Читаем далее:
В лесу хворост не собран.
Снежный поцелуй пламени.
 Хворост для костра не собрали, на пепелище одни тлеющие угли и дым, но уголья, почему-то, дают «снежный поцелуй пламени». «Снежный поцелуй пламени» - то есть холодный поцелуй пламени, но пламя – это горящие, светящиеся газы высокой температуры.
Поцелуй пламени не может быть снежным, то есть холодным; он может быть однозначно горячим.
Налицо тот же поэтический примитивизм, о котором мы говорили в предыдущих статьях.
 Мысль для воплощения классического хайку прекрасная, но оформление стиха безобразное, в виде стихотворной абракадабры.
Было бы намного лучше и хайковей, если бы поэтесса сказала:
Искромётное пламя.
Колышется воздух….
Жарко сгорает осень.
В данном случае был бы соблюдена форма классического хайку - трёхстишие; сохранено количество слогов (не менее 5 и не более 7), и в душе читателя, после прочтения хайку, оставалась бы какая-то щемящая боль по отцветающей природе; ощущался бы запах сгорающих осенних листьев и в то же время читатель чувствовал бы буйство вечной жизни в искромётном огне.
При прочтении псевдохайку поэтессы ничего не чувствуется. У поэтессы не получилось пересадить японские поэтические традиции в русскую поэзию.
Второе стихотворение:
«Бисер свиньям не сыпь». Поговорка стара.
 Но верна. Глупый ищет добра от добра.
Заблудился луч света в узорах ковра.
Спит любовь. Разбуди её до утра.
Триедино сегодня-завтра-вчера.
Остальное всё – блуд. Мишура. Мишура.
Во-первых, правильнее было бы – «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас».
Иносказательно выражение означает – не тратьте хороших слов на того, кто не способен их оценить. Во- вторых, это не поговорка, а слова Иисуса Христа, которые передал нам евангелист Матфей в своём Евангелии, в главе 7-6.
В-третьих, бисер (жемчуга) бросают не свиньям, а перед свиньями.
Стихотворение имеет пять мотивов не связанных между собой в единую семантику:
Первый мотив - «Бисер свиньям не сыпь». Поговорка стара.\ Но верна».
Второй мотив - «Глупый ищет добра от добра».
Третий мотив – «Заблудился луч света в узорах ковра».
Четвёртый мотив – «Спит любовь. Разбуди её до утра».
Пятый мотив – «Триедино сегодня-завтра-вчера.\Остальное всё – блуд. Мишура. Мишура».
Соединенные насильственно в стихотворении, они не имеют ценности, как единое целое по замыслу.
Ценность они имеют только при прочтении и осмыслении каждого мотива отдельно от остальных.
В представленном стихотворении отсутствует единство текста.
Ю.Лотман говорил - «Единство текста, как неделимого знака обеспечивается всеми уровнями организации, однако в особенности – композицией».
Если не единства текста на семантическом уровне значит, отсутствует само стихотворение.
Поэтому, не разбирая каждый мотив, остановимся только на пятом мотиве – «Триедино сегодня-завтра-вчера.\Остальное всё – блуд. Мишура. Мишура».
Триединство «сегодня-завтра-вчера» наступает тогда, когда соблюдена последовательность, а последовательность такова – «вчера – сегодня – завтра». Прошлое никогда не следует за будущим, прошлое предшествует сегодняшнему. Сегодняшнее уходит в прошлое и своим уходом вызывает завтрашнее. То есть «сегодня» это центр (ось) от которого с одной стороны - прошлое, а с другой - завтрашнее.
У поэтессы временное триединство разрушено. То есть строка ложна по своей семантике.
Триединство «вчера – сегодня – завтра» составляет жизнь в её полном, законченном выражении. Тогда, что такое - «Остальное всё – блуд. Мишура. Мишура»?
 Вне временного триединства «вчера – сегодня – завтра» ничего не существует, то есть «остальное» - это ничто; «остального» - просто нет в природе. Отсюда можно сделать вывод об абсурдности данного строфического двустишия. Примитивизм поэтического выражения глубокой мысли привёл к стихотворной абракадабре, в которой стихотворение теряет всякую ценность.
На этом я завершу интерпретацию стихотворений Л.Лазаревой так, как далее идут повторы поэтического примитивизма.
Остановимся лишь на отдельных строках, которые будут интересны читателю:
Стихотворение «Ночной пейзаж» - строка «застывшей воды бестелесной \Страна». Вода не может быть бестелесной в любой форме своего существования.
Стихотворение «Игрок» - строка «Верил в вечность седины». Не убеждает. Какая-то тончайшая лживость стихотворной фразы.
Стихотворение «Туман» - строка «За час после ночи». «За час» – то есть до того как. «После» - то есть по прошествию чего либо. Несовместимое совмещено. Получается и «ни за час» и ни «после», а где-то между ними.
Стихотворение «Избави, Боже…» - строка «Прости за мысли. Те, что с Замыслом не ровня». А у кого из людей мысли ровня с Замыслом Божиим? Так что, теперь и не мыслить человеку? Да человек и не способен мыслить категориями Бога, не дано. Поэтому и просить прощения у Бога за это не надо. Надо просить прощения у Бога за свои греховные мысли и поступки.
«Я – Человек, а не тупое поголовье». Поголовье подразумевает – общее количество голов скота, когда много скота. Правильнее было бы написать – «Я – Человек, а не скотина».
Сагин-Гирей Байменов пишет о Л.Лазаревой следующее – «Людмила в своих стихах нежна, пишет легко и пластично, пробует себя в верлибре и в японских хайку». Когда о поэте нечего сказать, то говорят именно так.
В стихах другого поэта Николая Зайцева, представленного в восьмом номере журнала «Простор» я не нашёл «терпкой изюминки», как в этом пытается убедить С-Г.Байменов, рекомендуя этого автора. Терпкость в стихах есть. От неё вяжет губы, а вот с изюминкой сложновато.
Поэт обычную прозу пытался втиснуть в стихи:
Старый Талгар,
Я в невидимый вечер,
Сокрывшийся в дыме цветущей сирени,
Вхожу, и у парка,
Где прошлого тени остались стоять
У ворот, незаметных в отросших кудрях
Вековечной берёзы,
Ровесницы времени, где безответной
Любви мы не знали,
И так же приветливо открыта площадка,
И тот же оркестр – гитары и сакса,
А в крышке рояля её отраженье…..
Теперь прочитаем это в виде прозы: - «Старый Талгар, я в невидимый вечер, сокрывшийся в дыме цветущей сирени, вхожу, и у парка, где прошлого тени остались стоять у ворот, незаметных в отросших кудрях вековечной берёзы, ровесницы времени, где безответной любви мы не знали, и так же приветливо открыта площадка, и тот же оркестр – гитары и сакса, а в крышке рояля её отраженье…..».
Русский литературовед М.Гаспаров говорил – «Слово “стих” по-гречески значит “ряд”, его латинский синоним “versus” (отсюда “версификация”) значит “поворот”, возвращение к началу ряда, а “проза” по-латыни означает речь, “которая ведется прямо вперед”, без всяких поворотов. Таким образом, стих – это прежде всего речь, четко расчлененная на относительно короткие отрезки, соотносимые и соизмеримые между собой. Каждый из таких отрезков тоже называется “стихом” и на письме обычно выделяется в отдельную строку».
Как видим, в псевдостихе Н.Зайцева отсутствуют «повороты» и «возвращение к началу», а поэтому эти стихи – проза, стихотворение в прозе.
Стихотворение в прозе – термин, введенный впервые Ш. Бодлером и заимствованный у него И. Тургеневым. В таких произведениях от стиха присутствуют все признаки лирического жанра: обычно бессюжетная композиция, повышенная эмоциональность стиля, небольшой объем, членение на малые абзацы, подобные строфам. Нет здесь лишь тех признаков стиха, которые собственно и делают стих стихом: членения на соизмеримые отрезки; подчеркивающих это членение рифм; облегчающих это соизмерение метра и ритма. Именно поэтому форма таких произведений остается прозаической: «от стиха» в них смысловое содержание и словесный стиль, «от прозы» – звуковая форма. Иногда кажется, что в ней больше ритмичности или благозвучия, чем в обычной прозе, но обычно это – иллюзия. С точки зрения стиховедческой, «стихотворения в прозе» – это проза. Можно обозвать прозу Н.Зайцева метрической прозой, свободным стихом, но проза остаётся всегда прозой.
Такая же проза и в стихотворении «На скамейке у старых подмостков» - «На скамейке у старых подмостков, где оркестранты творили мелодию танго, две дамы, тихонько шепчась, вечером провожали в ту сторону, где у деревьев наклонены тени туда, где восторгом заката пылали вершины, закрыв от печали тот мир, что ушёл далеко, безвозвратно…..».
Как говаривал Лев Толстой – «Крестьянский мальчик Федька и тот пишет лучше».
Во всех представленных поэтом Н.Зайцевым стихах хромает рифма, притом она хромает на две ноги. Видна беспомощность поэта в рифмовке стихов, поэтому он особенно об этом и не заботится. Например: стихотворение «Я спустился к реке» - рифмы (жизнь – видны; миг – мил - забыл; гладь - не встать; никогда – тепла; легли – земли).
 Стихотворение «Так долго жить» - рифмы (закоулков – на прогулке; небес – творец; месяц – адмиралтейский; друга – Петербурга; цокот – галопом).
Я не буду интерпретировать всё представленное Н.Зайцевым, так как не занимаюсь критикой прозы.
Но если по С-Г.Байменову проза Н.Зайцева – это стихи, то Байменов или не поэт, или не разбирается в стихах совершенно.
С.-Г. Байменов в отборе стихов для печати руководствуется принципом, впервые озвученным В.Белинским, который говорил – «Выражения «мне нравится», «мне не нравится» могут иметь свой вес, когда дело идёт о кушаниях, винах, рысаках, борзых собаках».
Я ничего не хочу советовать работнику редакции, который непосредственно занимается стихами, но при отборе стихов для печати надо всё же руководствоваться не своими «гастрономическими интересами», а принципами поэзии. Нельзя поэзию перемешивать с прозой, это унижает поэзию и неблаготворно сказывается на прозе.
Стихи Кирилл Ефимова отмечены убогостью рифм. Стихотворение «Молитва» - рифмы (уйти – прекратив; деревья – забвенье; кварталы – мало; кутерьма – меня; званий – мирозданья; дух – круг; планету – света; раскрошить - последней межи).
Интересна своей бессмысленностью строка – «и грехов тяготит кутерьма». Кутерьма по-русски означает беспорядок, суматоху. Строка семантически читается так – «грехов тяготит беспорядок или грехов тяготит суматоха» - поэтический примитивизм.
Ужасный образ Бога, созданный поэтом. По К.Ефимову угнетает.
Бог по К.Ефимову– «без имени», но мы из Библии знаем, что Бог имеет много имён. У К.Ефимова Бог – «… порою жесток\Ты бываешь и груб, как палач». Но мы знаем, что Бог не бывает ни жесток, ни груб, ни палачом. Бог - есть Любовь, и только Любовь.
Не до конца понятны образы «Круга»– «Чтоб творения Круг\Не посмел её в пыль раскрошить», а также «витязей Света», которые на ножах могут «правоту выяснять» - «Чтоб опять на ножах\Не надумали витязи Света\Правоту выяснять\У кровавой последней межи».
Очень мила в своей примитивности строка стихотворения «Признание» - «Ими бредил в полусне\Над журчащей речкою». Опасное это дело – бредить в полусне над речкою, - можно и утонуть, но всё же она блекнет на фоне другой строки – «Словно зайчик к проводам,\Лунный, заколдованный». Но верх абракадабры образ глаз любимой – «Я люблю глаза твои\Золотые, карие». Карий, значит - тёмно-коричневый. Один глаз у любимой, наверное, золотой, то есть светлой окраски, а другой - тёмно-коричневый. Рифма стихов местами также не блещет – «вечером – речкою; дней – полусне; тополя – маня; о тебе – на луне; голоса – глаза; поверится – сердце».
Такое ощущение, что авторы данной стихотворной подборки специально подобраны, как неумельцы рифмовать. А ведь рифма должна цементировать строки стихов. «Без рифмы стих рассыпается» - говорил В.Маяковский. Он также говорил, что «Рифма связывает строки, поэтому её материал должен быть ещё крепче, чем материал пошедший на остальные строки». Представленные в журнале поэты попросту не знают этой формулы, и им никто этого не подсказал.
Я не говорю о том, что такие стихи не имеют право на существование, я говорю о том, о чём говорил К.Свасьян – «Поэзия не сводится к стихам, она – всегда больше, глубже, шире и выше их. Возможны стихи без поэзии, мы говорим в таких случаях о стихоплётстве». Стихи данных поэтов не поэзия, а стихоплётство. Стихоплётство имеет право на существование, но не в журналах, а в единственном месте – в личных блокнотах стихоплётчиков. Стихоплётство не развивает поэзию, а привносит в неё бациллу деградации. Главный редактор любого журнала, руководитель отдела поэзии в журнале обязан всеми силами пропагандировать поэзию и молодых поэтов, работающих в жанре поэзии, но он должен поставить железный заслон в своём журнале стихоплётству, рифмоидству и поэтическому примитивизму.
По мнению С-Г.Байменова стихотворения В.Гудкова являются «густой и дремучей поэзией в нарочито-примитивном духе». По-моему – это стихи школьника младших классов, который только учится писать стихи. Всё так банально и наивно. Например, стихотворение «Чудак»: - строки «Жил на свете чудак\Шёл, куда дует ветер». А если ветра не было, то чудак стоял на месте и ждал дуновения ветра. Чудак был действительно чудаком, так как он почему-то показывал язык важному генералу. Образ генерала в стихе явно отрицательный, как и образ «больших» людей (по всей видимости «большие» – значит люди с положением в обществе, при деньгах), которым чудак не кланялся, а те в свою очередь называли его «жлобом».
Эти два мимолётных образа «важного генерала» и «больших» людей являются противопоставлением образу чудака, и по замыслу поэта в противовес добру, исходящему от чудака, несут в мир зло.
Приведём стихотворение полностью:
Жил чудак на свете,
Шёл, куда дует ветер.
И не поднимал он
От ветра воротник.
Мимо сытых харчевен,
Мимо больших денег.
И важному генералу
Он показал язык.
Всем говорил: «Здравствуйте!»
Даже попрошайке нищему.
И не давал совета,
А помогал, чем мог.
И был он в темноте светом,
А говорили: с приветом.
А если большим не кланялся,
Те говорили: жлоб!
Страннику-балаганщику
Он подарил зайчика,
Девочке горбатой –
Самый красивый цветок.
И не творил он чуда,
А просто добро нёс повсюду.
И если хорошо подумать,
И ты бы, наверно, так мог.

Поэт хочет показать образ чудака, как человека, творящего добро, но делает это поэтически неумело, примитивно-дремуче. Стихотворение с рваной рифмой – из двадцати четырёх строк стиха хаотично зарифмованы только восемь. Поэту не важна рифма, для него важно, как говорил поэт А.Матвеев в стихотворении «Рабочий адрес», - «строчить стихи пока не надоест», то есть писать строки в столбик и наивно думать, что это поэзия.
В стихотворении много прозаизмов. Практически всё стихотворение построено на прозаизмах, и заканчивается оно банальным прозаизмом – «И если хорошо подумать\И ты бы, наверно, так мог». Я лично не хочу быть чудаком, беспричинно показывающим язык генералам, и чтобы мне в след кто-то кричал, что я жлоб.
Стих В.Гудкова можно написать проще, но ярче, для этого надо выкинуть из стиха лишнее, отшлифовать его. Тогда стихотворение очистится от наносного и примитивного, и будет иметь примерно такой вид:
Жил-был чудак на свете.
Шёл, куда дует ветер.
И не творил он чуда,
Неся доброту повсюду;
Не донимал советом,
А был тем целебным светом,
Что, как лечебный душ
Для огрубевших душ..…
Стихотворение заиграло. В нём не осталось ничего лишнего – ни прозаизмов, ни пошлой безрифменности, ни языка, показанного генералу, ни жлобства. Остался один «чудак», несущий людям добро, но он «чудак» только для чёрствых равнодушных людей, а для добрых и любящих людей, альтруистов, он свет в этом «тёмном царстве» людской бездуховности.
В этом изменённом стихе главным является не слово, а многоточие в конце него, дающее надежду, что доброта, распространяемая «чудаком», не завянет в людской чёрствости, а распространится среди людей и сделает мир добрее и нравственнее.
В конце интерпретации хочется просто указать поэту на амфиболию, то есть двоякость смысла, допущенную им в стихотворении «Рыбак и девушка» - «Подарит тень тебе чудесный сад».
Строку можно понимать так, что тень подарит кому-то чудесный сад, а можно понимать, что чудесный сад подарит кому-то тень. Возможно впрочем, что автор хотел хоть амфиболией, но приблизиться в великим. А.Пушкин тоже допускал амфиболии – «Брега Арагвы иль Куры\Узрели русские шатры».
Поэт Вадим Гордеев стоит особняком в стихотворной подборке восьмого номера журнала «Простор» и не потому, что как пишет о нём С-Г.Байменов «это свежая материя, наитие и сила», не потому, что в его стихах имеется «косточка, полная философского масла», а потому, что это во-первых вой сексуально озабоченного самца, а во-вторых, это ругань циничного богоборца.
Душа воспринимает первый стих В.Гордеева «Когда луной наполнился мой дом», где хоть чуть-чуть о прекрасном. При дальнейшем прочтении его стихов душа начинает сопротивляться позиции поэта и, в конце концов, захлопывает свои створки перед ними.
Стихотворение «Песнь убитого пса» - это гимн сексуальному вожделению поэта – «… и ненужной нежности мощь.\Да отныне с ней неурядицы\Старость вызрела бес в ребро,\Вожделенны лишь ноги и задницы\И более ничего». Вся любовь к женщине у поэта сводится к их задницам и ногам, которые вызывают у поэта дикое вожделение. В припадке страстного желания обладать женскими задницами поэт допускает даже анаколуф, то есть синтаксическую несогласованность членов предложения – «старость вызрела бес в ребро», напоминающее грибоедовское – «мне совестно как честный офицер» или лермонтовское – «из пламя и света рождённое слово».
Но поэт не только мастурбирует в своём стихоплётстве, но и выступает против Бога. Вначале можно подумать, что сам поэт истинный православный христианин, чтящий Бога, и возносящий ему хвалу, но это видимость, обман зрения. Поэт как бы завлекает доверчивого читателя к прочтению своих стихов, упоминая имя Бога. Стихотворении «Она меня уже не любит….» - «Поскольку это ведь не я вожу пером,\ведёт, дыханье дёрнув, Тот,не ведаю о ком». Поэт нейтрален к Богу и даже не ведает о нём. Далее поэт начинает понемногу раскрываться в своём знании Бога. Стихотворение «Не всякое чувство достойно…» - «Зато я достоин того, что больше чем много:\каждый миг, каждый час я могу помнить Бога».
Дальше – больше. Поэт начинает перекличку с М.Лермонтовым, который в стихотворении «Молитва» писал – «И часто звуком грешных песен\ я, боже, не Тебе молюсь».
У В.Гордеева почти также, но примитивно, по-гордеевски – «в безопасности и тепле я буковки эти черчу,\я черчу и даю в их черчении полный отчёт,\что черчением этим управляет, конечно же…\не Бог».
Поэт уже раскрыл почти все свои карты, осталось несколько штрихов, чтобы за мнимым почитанием Бога увидеть сатанинский оскал поэта. Стихотворением «Куда бы их ни разнёс» поэт раскрывает свою истинную суть сексуально озабоченного богохульника.
Куда бы их ни разнёс,
Скулит ветрюга, паскуда.
На древе висит Христос,
На древе висит Иуда.
И смерд, носивший навоз,
Воскликнул в ужасе: «Вах!
И сучий сын и Христос
Оба на деревах.
Надо заметить всем несведущим об Иисусе Христе, что Христос это Бог, воплотившийся в человеческую сущность, но, оставшись Богом, добровольно по своему желанию Бога, пострадал за грехи человечества и искупил наши грехи своим распятием на кресте. Христос не висел на древе, как говорит поэт, а был распят на кресте за наши грехи. Висеть и быть распятым – это две огромные разницы. Иуда действительно висел на кресте за своё предательство Бога.
Говоря, что Христос висел на древе, поэт сравнивает Бога с Иудой. Более того, поэт выплёскивает своё чувство восхищения этим видом «висящих» Христа и Иуды на одном древе.
Образ поэта скрыт за образом смерда, который, как говорит поэт, «в ужасе» от увиденного воскликнул – «Вах!». Но в стихе нет доказательств того, что смерд ужаснулся при виде висевших, а слово «Вах!» является возгласом восхищения, то есть смерд (на самом деле поэт) восхищён тем, что на одном древе висят и Христос, и Иуда. Это висение обоих радует сердце и душу поэта, и он не скрывает своего удовлетворения от увиденного, воскликнув – «Вах!».
Противопоставления Христа и Иуды в стихе нет. Оба висят на одном древе, то есть по поэту Христос полностью тождественен Иуде.
Подтверждением ненависти поэта к Христу является слово «навоз», которое рифмуется с Христом. Навоз это гниющие экскременты животных. Поэт, рифмуя «Христос – навоз» пытается убедить читателя в том, что Христос для душ людей является именно гниющими экскрементами; он воняет и при употреблении может вызвать отравление души.
Опустив Бога до уровня предателя человечества, поэт теперь не стесняется в выражениях и превращает низринутого им Бога в своего брата. В стихотворении «А женщина резко тон изменила» он говорит об этом так – «Но брат объяснил мне, что с женщиной сталось-\мой брат Иисус Назорей:….».
А во всём остальном поэт В.Гордеев ничем не отличается от других поэтов, культивируемых в журнале «Простор». Он также может написать бессмысленные по своей семантике строки, как в стихотворении «Песнь убитого пса» - «Возбухала несметная сила\и на Евиных дверей ряды,\восставала и неугасима\была она для воды». Или прилепить животному крылья, как в стихе «Идёт гроза» - «И бьёт оторванным крылом, как вол летучий». Если уже волы стали летучими, то выходить на улицу становится страшно, - обгадят, пролетая над головой.
Дождь у поэта может «крапать уютно», а меценат быть «богоравным», а всё потому, что как говорит поэт в стихе «Не всякое чувство достойно - «Но восстаёт не слабо тот бес, что снедает меня».
Вдумываясь в поэтический примитивизм, культивируемый в казахстанских литературных журналах «Нива» и «Простор», я постоянно искал первопричину, источник поэтического примитивизма русскоязычных казахстанских поэтов.
У них есть что-то от молодого русскоязычного поэта О.Мандельштама (1891-1938). Вслушайтесь в строки стихотворений поэта периода 1908-1910 годов.
«Среди немолчного напева\Глубокой тишины лесной..». Немолчный напев глубокой тишины – чистейший образчик стихотворного абсурда.
«И неживого небосвода\Всегда смеющийся хрусталь». Смеющийся хрусталь неживого небосвода! Круто.
«Берёзы ветви поднимали\И незаметно вечерели». «Вечереющие берёзы» – восхитительный поэтический бред, плавно переходящий в шизофрению.
«Медлительнее снежный улей». Поэт сравнивает медленное падание снега со снежным ульем (пчёлы – снежинки), но как может пчелиный дом быть медлительным. Пчёлы могут быть медлительными, но не улей.
Слышится перекличка поэтического примитивизма нынешних русскоязычных казахстанских поэтов с поэтическим примитивизмом молодого О.Мандельштама. Кстати, вскоре О.Мандельштам понял свои ошибки, и избавился от поэтического примитивизма.
Было бы не правильным искать истоки поэтического примитивизма нынешних русскоязычных казахстанских поэтов во влиянии на них раннего творчества О.Мандельштама.
Частично ответ на вопрос – откуда у них поэтический примитивизм? - дал тот же журнал «Простор», напечатав подборку стихов ушедшего из жизни казахстанского поэта Булата Лукбанова, которого О.Жанайдаров окрестил «очень талантлив, возможно, даже гениален».
Кстати это очень простой и верный способ делать из бездарности гениальность. Вначале надо намекнуть – «возможно, даже гениален», затем в следующей статье написать – «почти гениален», а в третьей статье уже можно с полной уверенностью, что проглотят, писать – «гениален». Народный гений сотворён!
 И так, строки из стихов «возможно, даже гениального» Б.Лукбанова.
«Моя душа, скудельница…». В русском языке не слова - «скудельница». Есть «скудель» что по словарю В.Даля означает – Скуда и скудель могут происходить от худой. Глина и глиняный сосуд, горшок. Земля, прах, тлен; всё земное, непрочное, смертное или преходящее. «Сотрошася вкупе скудель, железо, медь, сребро, золото, Даниил. Изсше, яко скудель крепо».
В словаре С.Ожёгова также нет такого слова, а есть слово «скудеть», что означает – «Становиться скудным, бедным».
Поэтому словообразование Б.Лукбанова – «скудельница» не имеет права на существование в русском языке и ровно ничего не означает.
«Я сам, без плуга и коня,\в душе бездонный пахарь». «Бездонный пахарь» - удивительная безвкусица и не знание семантики русского языка.
«Как смятая бумага, клубы дыма\по стенам белым с грохотом катались». Стихотворная абракадабра. Строки лишены какого-либо смысла.
«Вино у нас – для творчества катализ». Катализ означает - действие, процесс, то есть, ускорение химических реакций под действием малых количеств веществ (катализаторов). Вино может быть только катализатором, то есть вызывать катализ, но не может быть самим катализом. Строка также абсурдна по семантике.
«Крик птицы прогремел, как грозный гонг». «Гремящий крик птицы». Хочется плакать, что птицы уже не поют, а гремят.
«Долог тот голод\ад жажды потопа…». Поэтический примитивизм вкупе с абсурдом.
«Собрав по крупицам солёные камни». Крупица – это небольшое количество чего-нибудь. Как можно собрать по крупицам разбитые солёные камни? Это будут уже не камни, а горсть щебёнки.
«Воду в колодцах растили тут люди». Ну, как ни читай, как ни осмысливай строку, не убедил поэт, что воду в колодцах можно растить.
«Косынок алый шёлк заката». Обыкновенный анаколуф. Правильно будет – «косынкой алый шёлк заката».
«Возможно, даже гениален» поэта исчезает на глазах. Читаем дальше.
«Белых яблонь\сиреневая чепуха и что-то розовое». Красота цветения яблонь для поэта чепуха.
«Я бы лань променял на рог стиха». Это даже не поэтический примитивизм, это уже ближе к бреду, к шизофрении автора.
«О, эти стеклянные травы\как синие вены твои.\ В них снова, наверное, правят\сонеты мои муравьи». Из той же песни шизофреника.
«Рельс река». Вода тождественна рельсам? Пошло.
«Кривыми пальцами, сопя,\в солонку, что всегда без соли,\полезли руки декабря». «Сопящие кривые пальцы декабря», которые лезут в солонку - это даже не рифмоид, а настоящий шизоид.
Представленные в журнале рифмоиды Б.Лукбанова являются зачастую обыкновенной прозой, которая по воле автора графически записана в виде стихотворных строк.
Словесная поделка Б.Лукбанова «Вчера я впервые..»:
«Вчера я впервые за много лет снова увидел звёзды. Они прорвались сквозь облака моего духа, чтобы оставить на земле моих чувств новые борозды. И ещё я увидел бороды дымов, покидающих трубы, и удивился их разнообразию – они делились на три основные группы:1 группа красной крови; 2 группа чёрной крови; 3 группа белой крови. Искры, сажа, пары. Это было в период, когда не бывает дождей. Я не почувствовал ничего, кроме того, что во мне что-то жить перестало, потому что я видел это каждый день. Но это был порыв ветра, остановившегося, чтобы оглянуться на меня…».
Теперь вопрос - найдите здесь поэзию?
Вот ещё проза Б.Лукбанова, насильственно втиснутая им в стихотворные строки:
«Мне не надо ни воли, ни славы, ни вашей любви. Только дайте спокойно мне умереть, но прежде – я хотел бы увидеть всех нас счастливыми,- так говорил нам человек, обречённый на вечность».
Мнимая гениальность «возможно, даже гениального» Б.Лукбанова рассеивается, как папиросный дым.
Ещё несколько мнимостихов также написаны поэтом прозой, это «О, как я люблю всех людей!», «Дождь. Ночь. Апрель».
Есть стихи с причудливыми размерами, где проза перемешана со стихами – «стихотворение «Стория одного дня». Почему не «история», а «стория» понять невозможно. Семантику слова «стория» я не знаю. Возможно, просто редакционная опечатка.
Приведём размер этого стихотворения по строкам и строфам с показом рифмовки строк:
абвгаг
деде
жезжек
илмно
прстуф
хцхц
шэюэю
Форма стиха произвольная -6-4-6-5-6-4-5, рифмовка строк произвольная, первая строфа – проза с рифмовкой четвёртой и шестой строки; четвёртая и пятая строфа – проза; седьмая строфа – проза с рифмовкой третьей и пятой строк. Стихотворными являются только вторая и шестая строфы.
Отдельные стихотворения написаны по типу нанизывания семантически не связанных между собой мотивов. Это такие стихи, как «Ночь», где имеется не менее 15 мотивов на 26 строк, причём о самой ночи только три мотива абсолютно не связанные между собой и не раскрывающие идею автора о поэтизации ночи – «как бесконечен перелёт ночного неба», «спит человек», «и ночь безмолвна, как испуг». Остальные мотивы стиха написаны по принципу – что увидел, то и втиснул.
Дадим стих полностью, но не одной строфой, как он написан, а сразу разобьём его на мотивы (цифрами обозначены мотивы):
1. Двадцатый век – мой первый век.

2. В седой несокрушимый лёд
Ударит нерпа.

3. Как бесконечен перелёт
 ночного неба.

4. Собаки жмутся к очагу.

5. Спит человек.

6. Следы замёрзли на снегу.

7. Не тает снег.

8. И только льды, и холод вьюг,

9 . Великий Север!
Корону звёздную твою
Сиянья веер,
Шлифует о полярный круг
Бескрайний ветер.

10. И ночь безмолвна, как испуг,
как в чудо вера.

11. Народ великий оттеснён
 на край земли.

12. Там - тесен мир,
здесь - скован о,
но мы пришли.

13. Не помнят даже старики
другого неба.

14. У рыб примёрзли плавники.

15. И бьётся нерпа.
Ощущение, что у поэта имелся впрок запас строк не воплощённых в стихи, так сказать рабочие черновые заготовки, и он, чтобы не терять эти строки, нашёл им применение, втиснув в одно стихотворение. Теперь переставьте мотивы стиха в любом порядке – стих не потеряет, но и не приобретёт другой семантики. Чем и хороша бессмыслица, что её как ни крути, она всё равно остаётся бессмыслицей. В этом её сермяжная правда.
Например:
5. Спит человек.
3. Как бесконечен перелёт
 ночного неба.
1. Двадцатый век – мой первый век.
4. Собаки жмутся к очагу.
2. В седой несокрушимый лёд
Ударит нерпа... и так далее, как вам вздумается.
Вариантов для переброски мотивов из строки в строку бесконечное множество, но семантики мы не добьёмся. Это, как кубики с рисунками взятые из разных комплектов, которые никогда не собрать в один рисунок, потому что рисунки разные по тематике.
В такой же манере написан стих «Долог тот голод», где на 21 строку приходится 17 семантически не связанных между собой мотивов. Эти стихи внутренне взорваны разноплановыми по семантике мотивами, но их осколки (мотивы) не разлетаются в разные стороны только потому, что напечатаны на бумаге. Если бы они могли освободиться от плена бумаги, то разлетелись бы на отдельные строки. Повторюсь, что мотивы в стихах по строкам можно располагать, как хочешь. Они не привязаны к какой определённой строке, и при перемене мотивом места в стихе, стих не меняет свою общую семантику бессмыслицы.
На этом и закончим небольшой экскурс в мир поэзии Б.Лукбанова. Может быть у него есть что-нибудь лучше, но я читал, то, что дали.
Влияние старшего поколения русскоязычных казахстанских поэтов, в лице Б.Лукбанова, на поколение нынешних поэтов поэтического примитивизма заметно сразу. Но я не утверждаю, что именно он был предтечей поэтического примитивизма в русскоязычной казахстанской поэзии, -проблема глубже.
Флаг поэтического примитивизма передан в надёжные руки и процесс деградации русскоязычной поэзии в Казахстане будет продолжен, а роли катализа, как писал Б.Лукбанов, выступят литературные журналы «Нива» и «Простор».