История несостоявшегося самоубийства

Не всегда плохо быть трусом. Если бы я не был таким, то вот уже семь лет я бы не мог ни писать, ни разговаривать, лишенный человеческого общения, запертый в гниющем, вместе с моим телом, гробу.
Это было тогда, когда я в первый раз влюбился. Я ее любил, млел всего лишь стоя рядом, а она меня не замечала в том смысле, которого я хотел. Да, я хотел ее, мечтал о ней, занимаясь онанизмом, старался при встрече прикоснуться к ее нежному и такому желанному телу. Ее тельцу. А она… она была еще маленькая, и ей хотелось иметь брата, друга, но не мужчину. Да, я стал для нее другом, старшим братом, в этом ракурсе она меня даже, наверное, любила. А я потихоньку сгорал. Да какое там потихоньку! Я горел, я полыхал, и ее улыбки другим, раздували бешеный пожар в моей душе. И дома я думал, где она с кем, что сейчас делает? Я так и не признался в любви. Любви с большой буквы. Я думал дождаться, пока она вырастет, но это оказалось для меня невозможно. Вскоре я стал ей совсем неинтересен. Она любила, чтобы с ней разговаривали, рассказывали разные истории, философствовали потихоньку, по-детски, да она и сама еще была ребенком. В свои двенадцать лет она и не подозревала, что стала источником вдохновения тонкого некрасивого мальчика. Я тогда, в шестнадцать лет, был гадким утенком, причем таким, что даже старался пореже смотреть в зеркало, а то настроение портилось на весь день.
И вот однажды, решив, что раз я ей не нужен, то я не нужен никому. Да и себе я, в том состоянии, был ни к чему. И будучи таким как все, хотя и пытался доказать себе, что я все таки единственный и неповторимый, я подумал о самоубийстве. Именно о нем родимом, т.к. слова «суицид» я тогда еще не знал, да и сейчас оно мне не нравится.
Однажды Саша, придя на студию, сказал, (дело было в начале зимы):
— Я был на реке, ходил по льду и думал, провалится или нет. Покончить с собой хочется, но страшно, вот я и решил испытать судьбу.
Он сказал это так небрежно, с легкой улыбкой на лице, с отрешенным взглядом в глазах. И я видел, с каким уважением и может даже, восхищением посмотрели на него девочки. Я ему позавидовал, но топиться не пошел. Я боялся, но не захлебнуться, как-то эта мысль оказалась на втором плане, я думал, что провалиться под лед — это очень холодно.
И все же дурная мысль, раз посетив голову, не желала просто так ее покидать. Мысль о смерти с подростковый период очень притягательна и даже романтична. Смерть от неразделенной любви, разделяющая сила смерти, «Ромео и Джульетта». Смерть как способ обратить на себя внимание. Вот я был с вами, а вы не замечали меня, а что-то вы запоете, когда меня не станет, это будет невосполнимой утратой, и вы все последуете следом за мной…
Однажды вечером мне позвонил Петя:
— Юра, Катя умерла, я только что был на похоронах.
Мне показалось, что на меня упал колокол, я вдруг почувствовал пустоту, и тишину, на многие километры вокруг — выжженная пустыня. Мне стало страшно. Я открыл рот и, кажется, что-то сказал, похоже, это было слово:
— Как?
У Пети был странный голос, его сжимал спазм, это была его соседка и лучшая подруга.
Не помню, сказал ли он мне тогда, что она наглоталась таблеток, из-за того, что ей запрещали встречаться с парнем, которого она любила, или это я узнал позже. Не помню, что я сказал Пете. Как-то …
Судя по своим ощущениям, я знаю, что человеку, когда он потерял близкого, знакомого, родного, слова не нужны. От слов только хуже. Слова не могут выразить чувств. Вроде бы принято что-то сказать, но я не знаю, что можно сказать в такой ситуации. Петя позвонил, огорошил меня этим известием, наверное, все-таки ждал от меня каких-то слов утешения, а может, ему просто нужно было поделиться с кем-то еще своим горем. И я почувствовал, что он таки поделился. Я тоже знал эту девочку, она не была красавицей, не была душой компании, но это была первая потеря в моей жизни. Впервые умер человек, которого я знал, называл по имени, разговаривал, прикасался.
Мне стало нехорошо. Пустыня окружала меня. Я ведь тоже думал о чем-то подобном. А оказывается это страшнее, намного страшнее, чем можно представить. Не заслуживают люди, знающие меня такой участи. Ведь вместе со знакомым человеком, умирает и частица тебя, частица бессмертной души. Только пару дней назад я с ней говорил. А может и я виноват в том, что случилось? Если бы я знал ее лучше, может, она сперва позвонила бы мне, и я смог бы ее успокоить?
Что чувствовал тогда Петя трудно представить, ведь он ее знал с детства, вместе росли, играли…
Я положил трубку, не помня, что говорил. И тут же снова ее снял. Я позвонил ему:
— Петя, почему ты мне позвонил?
— Не знаю. Просто…
Что? Первый попавшийся номер? А ты знаешь, что только что спас меня, от той же ошибки, какую совершила твоя подруга? Я это не скоро понял, но это событие стало переломным в моих самоубийственных мыслях. Я все же убил себя, но не физически.
Катина бабушка была против того, чтобы она встречалась с тем парнем («Он плохой, он хулиган, я не позволю тебе встречаться с таким как этот…»). Катя ушла в свою комнату и, чтобы напугать бабушку, наглоталась таблеток. А когда стало плохо, она испугалась и пришла к той же бабушке за помощью. Дети свято верят, что взрослые могут все, поэтому, возможно, и стараются их не слушаться, чтобы доказать, что и они не хуже. Но в этот раз взрослые доказали, что и они не всесильны, и дети такие же, как и они. Было поздно, и Катя умерла по пути в больницу. Бабушка своего добилась: внучка не будет встречаться с ТЕМ парнем. И Катя бабушку напугала.
Ночью мне приснился сон. Солнечный свет льется в большие окна больничной палаты. Я лежу на кровати и жду своей очереди, чтобы уйти из жизни. Медсестричка в белом халате переходит от пациента к пациенту и делает в вену укол. Это не больно. Может быть воздух, а может быть цианистый калий. Мама стоит у моей кровати, и я, улыбаясь, ей говорю:
— Ты не волнуйся, все будет хорошо. Вам без меня будет лучше…
А медсестра все ближе, а за окном поют птицы. И мне вдруг становится страшно. Я вдруг понимаю, что это навсегда. Я поворачиваю голову и вижу зелень стоящего под окном дерева, и вижу медсестру возле соседней кровати. У меня сжимается сердце. Вот еще минута и я уже больше ничего не увижу. Меня не будет, я умру.
— А нельзя это отменить? – спрашиваю я.
— Ну – ну, не упрямься, - говорит медсестра, - все будет хорошо.
— Мама, я не хочу…
Но она только стоит и грустно улыбается, а из глаз катятся слезы.
У меня перехватывает дыхание, я смотрю на нее и прощаюсь. НАВСЕГДА! Игла входит в вену, и я жду конца. Время останавливается. Я хочу закричать… и просыпаюсь, судорожно глотая ставший вдруг твердым воздух. И мне щекотно, по телу проходит дрожь. Я живой. Я ЖИВОЙ!!! Мать их за ногу! И я не хочу умирать. Я совсем не хочу умирать. Ну, разве не прелесть?
Я вскакиваю и подхожу к окну, раздвигаю занавески, открываю форточку, пускаю холодную, живую, струю воздуха, вдыхаю ее полной грудью. Я живой.
— Куда ночь, туда и сон, - шепчу я, глядя на потускневшие звезды. Завтра (да нет, уже сегодня!) будет новый день, и буду я в этом дне, и будет день для меня, так значит я, все-таки, нужен этому миру!
Утром я встал веселым и жизнерадостным. Я стал писать. Записывать свои мысли, чтобы если меня вдруг не станет, пускай останутся мои записи в воспоминание о таком прекрасном в своих недостатках человеке.
И я ушел со студии и вот уже пять лет я не видел Марину. Она уже выросла. А мое детство осталось там с ней и воспоминаниями о студии.