Родимые пятна социализма

Дело было в одной из мужских обителей Москве на заре перестройки, в тот момент, когда сей монастырь только что открыли. Именно открыли подобно крупному магазину, по воле некоего высокого начальства.
У меня есть один знакомый монах, можно даже его назвать другом, который с недавних пор начал разделять современных иноков на русских и советских. Ему провести подобное разделение легче, чем нам, потому что он не русский – серб, и живет в Греции на Афоне. А со стороны, как известно, виднее. Живет отшельником, то есть имеет небольшой домик, называемый в тех местах каливой, а это, значит, что начальства над ним никакого нет, и заботиться он должен сам о себе. И никто не ударит в колокол или било, призывая на трапезу. Что заработал трудом – рукоделием, на то и купишь продукты в ближайшем торговом пункте в афонском порту Дафни. Так вот подобное понимание современного россиянского монашества пришло к нему с горьким опытом. Вокруг него живет достаточное количество монахов из России. После первых радостных встреч с русскими, братья славяне стали ему досаждать иногда весьма неожиданным для монахов поведением, то заберутся в его келью, когда он уехал куда-то по делам, то возьмут книги, которые он с великой тщательностью собирал, то просто, извините, что говорю такие вещи про монахов, нахамят и даже пригрозят физической расправой. Он долго думал: «Как же так? И это не просто братья монахи, но и русские монахи!» А известно насколько близки русские и сербы. Наконец, его осенило: это не русские монахи, а советские, унаследовавшие нелучшие черты советского общества. И он успокоился. И, действительно, современное монашество по опыту складывается из трех потоков: бывших военных, милиционеров и людей, так сказать, с тяжелым криминальным прошлым. Ясно, что они в одночасье не могут оставить весь тот груз, который несли долгие годы за плечами. Им кажется, когда они начинают новую жизнь, что они скинули греховный груз одним движением и теперь могут шагать свободно. Но в действительности этот груз не мешок и не рюкзак, а нечто более мобильное и живое. Как только новоиспеченный христианин скидывает его, как этот груз снова усаживается на спину, и незаметно, не всей сразу тяжестью, а сначала чуть-чуть. Проходит некоторое время, и он начинает наполняться и тяжелеть и снова тянет теперь уже монаха к земле, и тот понять ничего не может: как же я уже освободился, я уже старец и опытный монах, у меня есть ученики, почему чувствую какой-то груз? Монах быстро прошедший чуть ли не во святые, начинает тяжело ступать по земле, расталкивать других или просто топтать их ногами. Неопытный на деле монах не понимает, чтобы избавиться от груза грехов, надо провести много лет в покаянии, подобно преподобной Марии Египетской. Тогда и можно только надеяться, что не придавит тебя этот груз снова к земле. Но советский настрой не дает этого понять, советский человек привык прорываться к вершинам.
Я написал это предисловие, чтобы читатель понял, что я не собираюсь возводить хулу на наших монахов, а пытаюсь объяснить причины их непривычного порой поведения.
Так вот дело было в монастыре, открытом… потому что ведь надо было что-то открыть к памятной дате – тысячелетию Крещения Руси. В то время не столь давнее не было ни одного монастыря в городе Москве. Монастырь был этот отделан прекрасно, и если бы речь шла о костюме, то можно было сказать: «с иголочки». Шикарная мебель, роскошная отделка неприятно поражали простого советского гражданина, когда он оказывался в помещениях, в которые простым смертным вход был воспрещен. Конечно, по наивности своей экс-советским людям казалось, что церковные люди должны жить скромно экономя копеечку для помощи всяким нищим, лентяям и тунеядцам. Но невежественные они не знали, что современные батюшки эти нелепые представления о благотворительности оставили в проклятом дореволюционном прошлом. Да и зачем помогать нищим, ведь они сами виноваты, так как справедливо было замечено, что они – тунеядцы и лентяи.
А что касается насельников… Видимо, церковные власти пребывали в некоторой растерянности от нагрянувшей перестройки и свободы, в монастыре этом собралась довольно советская братия. К сожалению, у некоторой части нашего многонационального народа за годы советской власти сложилось впечатление, что основной целью жизни человека, не декларируемой, а реальной, является незаметная приватизация части общего национального имущества. Так что начальник всегда прав, и после слов о нестяжательстве, дай ему свободно удовлетворить потребности, а после уже займись своими – это свято. Если не успеешь взять сам – возьмут товарищи, тем самым ты введешь их в грех. При этом локальная приватизация должна протекать так, чтобы остальная часть этого многонационального народа эту приватизацию не зафиксировала и не впала бы в грех осуждения. Впрочем, тогда еще не было произнесено это мерзкое слово: «приватизация», и простой советский человек обходился более простыми и привычными словами: стащить, слямзить, хапнуть и, конечно, многими неприличными словами, которые мы здесь приводить не можем. Одним словом надо бороться с грехами брата своего всеми возможными способами.
Не знаю уж, зачем в монастыре была сделана большая морозильная камера, и почему в ней хранились ценные продукты в довольно большом количестве: рыба, масло, еще что-то мороженное… Но, конечно, не мясо, потому что монахи строго мяса не ели. Молодой эконом монастыря, честный человек, совсем без всякого интересного прошлого, стал замечать, что продукты таинственным образом убывают, что с неизбежностью привело его к мысли, что некоторые из братии занимаются тайноядением. То есть едят помимо общей трапезы, и к тому же продукты заимствованные по-братски из братской морозилки. Тогда ревностный отец стал запирать камеру на замок, что совершенно не помогало. Самые ловкие из братии, видимо, с некоторым прошлым сделали дубликаты ключей и продолжали пользоваться услугами холодильника точно в таком же стиле. Эконом сделал еще одну попытку, заменил висячий замок на более надежный врезной, но это не помогло. Уж не говорю я и о том, что он пытался увещевать братию не предаваться греху чревоугодия и воровства, но это уж было вовсе бесполезно. Наверное, свежи были еще в памяти братии бесконечные собрания с разоблачениями и покаяниями с последующим возвращениям на круги своя. «Движение за холодильник» было очень сильным и участвовало в нем достаточно много членов братии, и простыми призывами к совести его было не победить.
Тогда молодой монах, помолившись, решился на отчаянный шаг: он решил ловить нарушителей на месте преступления с поличным и так восстанавливать благочестие. Он выбрал удачное по своему мнению время и устроил в холодильнике засаду, но незадачливый сыщик не учел, что новый замок мог спокойно захлопываться и … ключ остался снаружи, а сам он – внутри. Так ему пришлось проверить слова великого Амундсена, что ко всему можно привыкнуть, только нельзя привыкнуть к холоду. Прошло около двух часов, и монах стал молить Бога о том, чтобы сегодня вдруг все не оказались честными, и кто-то пришел бы полакомиться монастырскими припасами. Можно представить себе радость сидевшего в засаде, когда он услышал звук поворачивающегося ключа. И можно представить себе удивление визитера, когда он сначала увидел чей-то ключ в замке, а потом выскочившего из холодильника эконома, обладателя этого ключа. Так был спасен ревностный борец с расхищением монастырской собственности. Разумеется, он не выдал имени своего спасителя, это означало бы отплатить ему черной неблагодарностью за спасение от возможной смерти. Более он не пытался бороться с данным пророком в среде нашего монашество, представив Самому Господу выводить эти родимые пятна социализма