Случай В воскресенском Соборе города Осташков

Крест вырезан из одного куска дерева. На нем фигура Христа: - опустошенные глаза; изрезанные впавшие щеки; крупный, с горбинкой, заостренный нос; И едва заметная тень улыбки, уставшего от боли и скорби человека.
Я смотрел на большой крест, что висел на стене, но видел только старика; его
измученное тело, подкосившиеся ноги, едва раскрытые ладони. Но все проступало через мутную воду. Размытым и нечетким рисунком.
- Он умирает!
Когда же я слышал эти слова? Где я видел эти слезящиеся, бесцветные глаза? Кто так
упорно смотрел на меня, словно хотел что-то передать.
Мои глаза, эти совершеннейшие человеческие инструменты – зеркало мира –
показывающие всё в полном объеме и цвете мне неожиданно изменили: - Я видел другое.
Большая седая голова вдавлена в подушку. Морщинистые, в пигментных пятнах,
руки лежат поверх одеяла. Тонкие губы плотно сжаты, лишь изредка нижняя слегка вздрагивает. Бледность щеки видна даже через многодневную щетину. В сеточке морщин у глаз застряла капля слезы.
Меня бросает в дрожь: - Это мой отец!
Он умирает тихо, без сопротивления. Я стою в проходе между койками и с жадным любопытством смотрю как жизнь, капля за каплей, покидает тело отца.
Мама, сидя на табуретке, склонилась к твоему лицу и что-то тихо говорит. Я не вслушиваюсь, наблюдаю.
Было время, когда я приноравливался к его тяжелым шагам.
Отец часто отсутствовал дома. И потому мы очень радовались, когда он
Появлялся, как всегда неожиданно, на пороге квартиры. С кучей подарков и вещей. В те времена вещи имели особенную ценность. И не беда, что купленные штаны были на три размера меньше, из них вышли отличные шорты. А фланелевая безрукавка была только у меня. Короткие рукава за ненадобностью мама просто отрезала.
Первое что он делал, это собирался в баню. Мама быстро собирала в портфель чистое белье, полотенце, мыло, вихорку, так называлась мочалка, да крепкий дубовый веник. Другого он не признавал.
Так мы и шли по улице. Я и отец. Переступал он медленно, не торопился. Держа меня за руку, что-то рассказывал, пытаясь хоть как-то логично связать мои вопросы. Я же старался идти в такт его шагов. Но все равно не попадал. Сбивался, оглядывался по сторонам, искал знакомых, чтобы нас увидели вместе. Что-то сказали, отметили. Из семерых мальчишек нашего двора отец был только у троих.
Однажды он остановил меня среди улицы, развернул к себе и сказал: «- ты хочешь узнать все и сразу! – он поправил на мне рубашку и подтяжки – так не бывает. Вещи есть вещи. Так как они есть. Остальное туман. Выдумка. Ясно?». Не понимая, я кивнул в ответ. И снова взял его за руку. Все что я тогда знал, что видел, все сосредоточилось в одном – в рукопожатие наших рук.
Я тогда не знал, что через шесть лет отец уйдет от нас, и последний раз я его увижу на старой больничной койке. Без сил и движения. Он будет смотреть вдаль пустым взглядом. У него не будет даже сил смахнуть слезу.

Чтобы больше не смотреть на крест я закрываю глаза. Пелена сгущается, и тени пропадают. Остается только женский голос: « - И сейчас ты уходишь от меня. Всю жизнь уходил. Работа на износ, выпивка, спорт, друзья, наконец. Ты никак не мог остановиться. А я ждала. Ждала даже тогда когда ты шлялся по чужим бабам. Ладно бы одна, можно было бы подумать, остепенился. Так нет же. Ты – же поезд без тормозов, все проскакиваешь на ходу. А дочка? Что я должна была сказать Вите? Когда она играла в куклы, в ее маленьком мире были все: и мама, и папа, и дети. Я смотрела и молчала. Ты научил меня молчать. Теперь мы молчим оба».

Кому это говорят? Кто? Не понимаю.
Но этот странный женский голос наваливается своей тяжестью. К горлу подступает страх, тягучий и клейкий как слюна от второсортного табака. Страх заполняет гортань. И от этого деревенеет язык и дрожит нижняя губа. Я узнаю голос Наташи.
Она-то здесь причем? Или это я лежу на жесткой койке и чувствую затылком прохладу подушки? Нет. Это наваждение. Бред
Мне совсем плохо. Мутная волна похмелья прокатывается по всему телу. Горечь во рту не исчезает. От приторного запаха ладана и мирры кружится голова, и слабеют руки. Я тороплюсь на выход из Собора.