Бутадо

Окно в колодец. Куба в стакане, порох на губах. Держась за небо гортанными всхлипываниями, роняя пепел на дно, с которого плоскоугольным взглядом, как ни изворачивайся, не достать потолка, медленно и тленно покрываться сухой, как зола, предрассветной бледностью. Не способ. Вариант. Полуслепая-полунемая штора, вяло разгребая черничную гущу, подсматривает действо, творящееся на диване… За стеной кинотеатр. Тряпичный чёрно-белый экран тянет ленту старых отшелушенных воспоминаний. Твоих.
Больно было первый раз? …И я вспомнила, как… Пронизывая тело сырыми нитями матово-серого воздуха, в новой, только что родившейся коже шрамами и ожогами уже оставался город. Во мне цвели белые тюльпаны, и я ведь шла сдавать обратный билет, а меня с хрипотцой межгорода отдирали, как пластырь от незажившей мозоли. …Ты сказал, что в следующий раз будет много фотографий и по любви. Что такое следующий раз?
…Только тихонечко смотреть, как усталое солнце стряхивает свои ванильно-алые тени в бархатную долину залива. Потом, спустившись к берегу, набрать песка в карман и так ехать домой. Спать. Когда флёрдоранжевые тени проспекта танцуют сиртаки на угольной полутьме комнаты.
Проснувшись, выглянуть в окно, собрать презервативы с пола, достать мартини из холодильника и уйти снимать кино… Про набережные, дворы-колодцы, вены каналов и артерии переулков, зелёную паутину реконструкции и поросший чешуёй пиара тоннель, двусторонние зеркала и отражения флегматичных северных глаз, холерных богов Эрмитажа и ночные окна кофейнь. Про непостоянство желобка на мосте, который сейчас ещё можно обнять, а через миг он вздыбит в небо, потеснив отростками фонарей стайку белобрысых звёзд. Интересно, сколько человек видело, как эти створки сводят? Про запах одной-единственной, даже не улицы, а красной станции метро. Про горячие спины площадей, к которым нежно и с давней тоской так любила прижиматься своей. Про девочку, которой я пишу тексты, которая с букетом синих васильков выпрыгивает из станции метро «Адмиралтейская».
А потом перебитыми, перебинтованными в шею крыльями, обнаружить в себе непостоянство и ровно несколько секунд изо всех сил пытаться вылечить его внутривенно. Под расписку о невыезде сразу на перроне получить инъекцию паразитирующего разочарования, мутной плесенью покрывающего тела. К осени от всеобъемлющей бутафории здешних мест укрыться в углу собственного бутадо и под шелест патефона разглядывать гербарий чужих воспоминаний, засушенные кадры жизни, с которой уже не соединяет ни одна нить… А потом из сводок районных малотиражек узнать, что от той любви осталась только располосованная туша маленького китёнка в пятнах перламутровой крови на самом дне алюминиевого горла.