Брут - часть 3

РЕСПУБЛИКАНЦЫ

16 марта 44 г. до н. э.

Действующие лица:
См выше


КАССИЙ.
Теряем время, Брут, а Марк Антоний
казною овладел и, полагаю,
на подкупы использует ее.

БРУТ.
За деньги не продаст никто свободу,
казны не хватит подкупить народ.

КАССИЙ.
Лишь покажи ты золото народу,
он за тобой бездумно поползет.

БРУТ.
Народ умом, возможно, не богат.
Но мало значит мнение народа
теперь, когда решает все сенат.
В сенате же республиканство в моде.

КАССИЙ.
В сенате тоже тугодумов много.
Не надо задавать им, Брут, загадок.
Зачем ты крикнул имя Цицерона?
Мне кажется, никто не понял смысла
твоих чрезмерно кратких лаконизмов.

БРУТ.
Как не понять? Ведь Цицерон – наш символ!
Он – совесть, честь, законность, благородство!
Республика и Цицерон едины!
Нет смысла разъяснять такое имя.
Мы с ним так часто спорили о многом,
но отношусь к нему всегда с любовью,
и на него с почтением взираю.
(Залу)
Припомните о деле Катилины!
(Кассию).
Найдутся ли такие, кто не помнит,
как заговор задумал Катилина.
(Залу)
Хотел он стать диктатором всесильным.
Он группу заговорщиков составил,
поджечь со всех сторон хотели Рим.
Сенаторов собрались всех зарезать,
расправиться со всей законной властью,
открыть ворота варварам и галлам,
им гордый Рим отдать на разграбленье.
Весь Рим тогда в крови бы был затоплен.
Но Цицерон не дал беде свершиться.
Он заговор раскрыл, добыв улики
и доказал виновность негодяев.
Признались заговорщики, увидев
собственноручно писаные письма,
скрепленные печатями их перстней.
Хоть было заговорщиков немало,
лишь пятеро изобличенных было.
Был Цицерон диктатором в то время.
Собрав сенат, ему он предоставил
решать судьбу изменников негодных.
(Кассию).
Мог Цицерон казнить виновных многих!
Но только тех, чьи вины несомненны,
предал суду наш славный Цицерон!
Пять негодяев казнено, а прочих
сослали или попросту простили.
Цена, конечно, эта справедлива
за то, чтоб сохранить законность в Риме.
Был пощажен подосланный убийца,
нацеливший свой нож на Цицерона.
Жизнь Цицерона Цицерон не ценит
настолько сильно, чтоб казнить убийцу!
Рим спас тогда он от великой крови,
отечества отцом его назвали
единодушным мнением сената.
Такое ж точно званье Цезарь вырвал
давленьем на сенат своею силой.
Заслуги Цицерона и Катона
в нем вызывали яростную ревность.
Старался их обоих он унизить,
преследовал, чтоб сокрушить навеки.
Катон не дался цезаревой власти,
он в царстве мертвых от него укрылся.
А цезарев приспешник жалкий Клодий
на Цицерона гневно ополчился,
потребовал привлечь его к ответу
за то, мол, что казнили беззаконно
изобличенных пятерых злодеев.
«Суда над ними не было!» – сказал он –
«Поэтому все, дескать, незаконно».
На Цезаря он в этом опирался –
и своего добился он, негодник!
Был осужден и изгнан наш Марк Туллий,
а дом его разграблен и разрушен.
О, нравы! О, испорченные души!
Того, кого же сами возносили,
и титулом почетным награждали,
за то же позже гневно осудили
и наказали не в пример жестоко!
По счастью Рим опомнился от дури,
и ум сенаторов пришел в порядок.
Ведь всем сенатом приговор вершили,
а Цицерон был виноват в том только,
что дело это передал сенату!
Он возвращен, оправдан и обласкан,
в правах своих всецело восстановлен.
В сенате мир порядок и согласье.
А подлый Клодий только усмехнулся
и с Цезарем опять заплел интриги.
Ведь путь прямой был Цезарю не ведом:
интриги, подкуп, заговор, обманы,
шантаж, угрозы, примененье силы –
вот Цезаря любимое оружье,
что на своих же собственных сограждан
обрушивал он, не моргнув и глазом!
Подумайте лишь только! Цицерону
в вину поставили пять смертных казней!
А Цезарю, чтобы казнить кого-то
достаточно лишь бровью повести.
Зачем ему суды и приговоры?
Он и сената слушаться не станет!
Все это всем доподлинно известно.
Ты говоришь: «Что значит Цицерон?»
Да разве ж, Кассий, это не понятно?

КАССИЙ.
Мой милый Брут! Тебя не узнаю я.
Ты говоришь такие монологи!
Куда же лаконизм твой подевался?
И перед кем ты нынче силы тратишь?
Здесь все с тобой и без того согласны.
Когда б сказал ты речь вчера такую –
сейчас бы нас носили на руках!
Что толку агитировать согласных?
И что ж молчать пред теми, кто в раздумье?

БРУТ.
Я говорил с тобой сейчас, как с другом,
перед тобою раскрывал я душу.
Зачем же пред толпою распинаться?
Я думаю: они – не дураки!
Нельзя давить на мнение народа.
Народ свободен должен быть в решеньях!

КАССИЙ.
Ах, как ты ошибаешься, Марк Юний!
Народ – всего лишь чистая табличка.
Что ты напишешь, то она содержит.
Сама ж она не пишет ничего.
Коль ты не будешь сеять зерна мыслей,
покроется бурьяном мыслей вредных,
которые в него враги насеют.
Врагом народа станешь ты, Марк Юний!
А станешь обрабатывать и холить,
податлив станет он, тебе послушен,
и сможешь направлять ты эту силу
туда, куда захочешь произвольно.

БРУТ.
Как много в этом пошлого цинизма!
И в этом нет ни на волос свободы!

КАССИЙ.
Но это – жизнь!

БРУТ.
 Плевать на жизнь такую.
Прельщать народ обманом мне противно.
И не легко: народ наш тугодумный.
Он не проглотит с ходу мысли умной.

КАССИЙ.
Что ж? Поднимать народное сознанье –
не это ли достойная задача
для честных граждан доблестного Рима?

БРУТ.
И Цезарем стать новым для народа?
Нет, Кассий, я такого не желаю!
Свобода действий требует свободы
мышления и совести, иначе
не будет ни того, и ни другого.

КАССИЙ.
Народная свобода, как вода:
расплещется, коль не нальешь куда-то.
А власть – сосуд. Ты с нею без труда
легко любого сделаешь солдатом.


РЕУСПУБЛИКАНЦЫ ПРОТИВ ЦЕЗАРИАНЦЕВ

16 марта 44 г. до н. э., Сенат

Действующие лица:
Те же сенаторы
Луций Корнелий Цинна – сенатор, претор.
Антоний – консул
Долабелла – консул

ДОЛАБЕЛЛА.
Отцы-сенаторы! Сегодня в новом свете
нам предстают вчерашние событья.
Вчера мы пребывали с вами в шоке
и мало что решить тогда могли бы.
Учесть прошу, что в происшедшем деле
 задействованы важные персоны.
Их взгляды были выслушаны нами.
В их аргументах мы находим нечто,
что нас заставить может нынче думать
о деле всем глубоко, всесторонне.
Нам выводы поспешные опасны.
Поэтому прошу вас всех подумать,
и высказаться всем об этом деле.

(Гомон в сенате)

АНТОНИЙ.
Как консул я теперь к вам обращаюсь.
Мы провели вчера переговоры.
Нам не нужны теперь ни беспорядки,
ни яростные споры, ни сраженья.
Все, что нам нужно – это примиренье,
чтоб, двигаясь теперь в законном русле,
к бескризисному следовать правленью.

ПЕТРЕЙ
(с места).
Пусть кто-нибудь из них теперь нам скажет,
чего хотят они, что будет дальше!

БРУТ.
Друзья мои!
(Ропот в зале).
 Сограждане! Вниманье!
(Тишина).
Мы ничего, поверьте, не хотим.
Хотели Рим избавить от тирана.
Теперь нам больше нечего желать.
Одна осталась просьба: примиренье.
Нам нечего делить! Тиран повержен!
Никто свободу вашу не отнимет.
Вернемся же к законам прежним,
добрым, дающим нам свободу и законность.

1-й СЕНАТОР.
Он прав!

2-й СЕНАТОР.
Да, прав!

3-й СЕНАТОР.
Да будет примиренье!

4-й СЕНАТОР.
Отныне мир!

5-й СЕНАТОР.
Да здравствует Свобода!

ДОЛАБЕЛЛА.
Свобода нынче снова воссияла.
Признаюсь, что я сам теперь жалею,
что не был с теми, кто принес свободу.
Теперь она у нас навечно будет!

(Радостные возгласы в сенате, гул одобрения).

ЦИННА
(яростно).
Так будь же нынче проклят, Юлий Цезарь!
(Некоторые в сенате рукоплещут).
Я благодарен вам, друзья, безмерно,
что от тирана нас освободили!
(С энтузиазмом).
Он нас низвел до уровня животных!
Какими ж мы при нем скотами были!
Мы осознать боялись свое место,
боялись даже мы о том помыслить,
как низко пали все мы пред тираном!
(Гул одобрения среди сенаторов).
Свобода всем и каждому желанна.
(С возрастающим энтузиазмом).
Но лишь тогда, когда ее лишишься,
а после обретешь – тогда лишь только
ты осознаешь, что это за счастье –
свободным быть, и не бояться жизни!
И пить ее, захлебываясь счастьем!
А мы ее отдали за подачки!
За должности, за деньги, и из страха.
А вот они ее нам возвратили!
А сами мы? Чего же мы молчали?
Боялись потерять посты и деньги?
Вот чем купил нас гадкий Юлий Цезарь!
Я проклинаю преторское званье,
которым он прельстил меня недавно.
Будь прокляты красивые одежды,
которые согласно с этим званьем
ношу я как подачку от тирана.
Прельщенные на жалкие подачки,
мы в клетки добровольно залезаем!
(Рвет на себе тогу претора).
Я буду лучше частным гражданином,
свободным, не подкупленным и честным.
Законным свое званье не считаю,
поскольку я назначен был тираном!

(Гул в зале)

ДОЛАБЕЛЛА
(тихо Антонию).
Ну, это он загнул довольно круто!

АНТОНИЙ
(тихо Долабелле).
Согласен! Цинна тут перестарался.
Не хочешь ты быть претором – не будь,
 уйди спокойно тихо и без шуму.
Но мы-то не хотим посты оставить!

ДОЛАБЕЛЛА
(тихо Антонию).
Надеюсь, до такого не дойдет!

АНТОНИЙ
(тихо Долабелле).
Однако ж, это будет нам на пользу.
Сыграем мы на этом и посмотрим,
за кем теперь сенаторы пойдут!
(Громко сенату).
Затронут здесь важнейший из вопросов!
Мы все теперь согласны примириться.
На чем нам примириться – вот вопрос!
На том ли, что тиран был Юлий Цезарь,
(гул в зале)
и, значит, не законны назначенья
на все посты, которые раздал он,
(гул возрастает)
а также незаконны все раздачи
земли и денег нашим ветеранам!
(Гул и ропот нарастает сильнее).
Мы ветеранов разве не обидим,
отняв у них награды, деньги, земли?

1-й СЕНАТОР.
Отнять? Зачем!

2-й СЕНАТОР.
С какой же это стати?

3-й СЕНАТОР.
А должности при чем тут?

4-й СЕНАТОР.
Не согласны!

5-й СЕНАТОР.
Я свою должность заработал кровью!
И никому ее я не отдам!

1-й СЕНАТОР.
А я – трудом, заметьте, и не малым!

2-й СЕНАТОР.
Мы должности заслуженно имеем!

3-й СЕНАТОР.
Гай Юлий Цезарь был ума большого!
Он человек великий был и мудрый!
И должности давал не с панталыку!
Заслужены они на честной службе!

4-й СЕНАТОР.
Эй, Цинна, ты чего еще удумал?
Быть претором не хочешь – и не надо!
Желающие сыщутся на должность!
А мы своих постов не окупили,
и сроки им пока еще не вышли.

1-й СЕНАТОР.
И кто это сказал, что Юлий Цезарь
для Рима был тираном и злодеем?
Он убивал? А мне какое дело?
Мы живы все! Так, значит, не убиты.
За тех, кого казнил Гай Юлий Цезарь,
пусть мертвые ему предъявят счет.

2-й СЕНАТОР.
А сами его будто не убили?
Как можно называть его убийцей
тем, кто убил его, а сами живы?

3-й СЕНАТОР.
И что такое значит тирания?
Конкретно в чем она была, скажите?

4-й СЕНАТОР.
Я должности оставить не намерен!
Я за нее могу любую глотку
порвать своими дряхлыми зубами!
Хоть я не молод, сил на это хватит!

АНТОНИЙ
(радостно и громко).
К тому же Цезарь расширял границы,
и привозил нам золото с провинций!
(Ропот негодования в сенате).
Но если назван будет он тираном,
мы заклеймить должны его деянья,
и отменить теперь его законы,
и возвратить полученные деньги,
(нарастающий гул негодования в сенате)
а варварам вернуть теперь их земли,
(громкое негодование в сенате)
у ветеранов отобрать наделы.
 (яростное негодование, Антоний перекрикивает толпу)
Ну, словом, в русло прежнее вернуться,
как предложили Кассий, Брут и Цинна!

ДОЛАБЕЛЛА.
Спокойствие, сенаторы! Не надо
нам превращать собрание в базар.

(Гул постепенно смолкает).

АНТОНИЙ
(громко).
Коль мы решим, что Цезарь был тираном,
встает еще и вот какой вопрос.
Сенат тогда был избран незаконно!
(Взрыв негодования в сенате, Антоний перекрикивает шум).
Мне жаль, друзья, но мы тогда, к несчастью,
должны сенат, конечно, распустить.

1-й СЕНАТОР.
Нет, этому не быть!

2-й СЕНАТОР.
Чего удумал!

3-й СЕНАТОР.
Ведь Рим тогда останется без власти!

4-й СЕНАТОР.
Ну, это дудки!

5-й СЕНАТОР.
На-кось! Не дождешься!

АНТОНИЙ
(громко).
Я к этому отнюдь не призываю!
(Сенаторы постепенно успокаиваются).
Я говорю лишь: «Если!? … Вы! … Решите?!»
Решайте же, что Цезарь был тираном,
слагайте полномочия сената…
Верните деньги! Звания! Награды!
У ветеранов отнимите земли…
Но если же тираном Цезарь не был –
тогда, конечно, этого не надо!
(Гул одобрения).
Зачем же отменять его решенья,
коль Цезарь был правителем законным?
Тогда мы просто нынче продолжаем
его программу выполнять по плану.
Кто был намечен Цезарем в эдилы,
кто в преторы, кто в консулы – по срокам –
те назначенья могут состояться,
поскольку (раздельно, четко, гипнотически) Цезарь был законной властью.

1-й СЕНАТОР.
Законной властью – кто бы сомневался!

2-й СЕНАТОР.
Ведь мы же за него голосовали!

3-й СЕНАТОР.
А что в той власти было незаконным?

4-й СЕНАТОР.
В его делах законно все настолько,
что и комар там носу не подточит!

5-й СЕНАТОР.
Мы сами все являемся примером,
что Цезарь лишь достойным дал награды
и лишь достойных на посты назначил!

ЦИЦЕРОН.
Послушайте. Я вижу, в этом деле
намереньям благим помехой стали
конкретные ущербы и потери.
(Гул в сенате).
Мне кажется, я укажу вам способ,
чтоб, не впадая в крайность никакую,
достойно разрешить все эти споры.
(Гул утихает).
Мы все сейчас, конечно, понимаем,
что наш сенат законен, несомненно.
Мы не хотим до основанья рушить
все, что сложилось, так или иначе.
 Признав тираном Цезаря, должны мы
его законы также уничтожить,
(гул в сенате)
я говорю «должны», но мы не будем!
(Гул смолкает).
Иначе говоря, мы можем тотчас
законности печать придать решеньям,
когда за них опять проголосуем.
Но это мы свершим теперь свободно,
не поддаваясь Цезаря давленью.
В итоге сохраним посты и званья,
но воздадим тирану по заслугам.

1-й СЕНАТОР.
Он дело говорит.

2-й СЕНАТОР.
 Да, как же, дело!
А выберут ли нас теперь повторно?

3-й СЕНАТОР.
Была охота рисковать! Ну, нет уж!

4-й СЕНАТОР.
На самотек пускать? Нет, дудки! Не согласен!

ДОЛАБЕЛЛА.
Я нынче консул. Марк Антоний – тоже.
Наш срок еще к концу не подошел.
Досрочные нам выборы нужны ли?
Не вижу в этом смысла я ни капли.
Кем был Гай Цезарь – это уж не важно.
Теперь он стал никем. А мы-то живы!

1-й СЕНАТОР.
К тому же эти выборы, пожалуй,
потребуют немало новых средств!

2-й СЕНАТОР.
И сколько будет поводов к волненьям!

3-й СЕНАТОР.
Избавьте нас от этаких решений!

4-й СЕНАТОР.
Как поглупел, однако же, Марк Тулий!

5-й СЕНАТОР.
Не проще ли закрыть теперь же пренья?
Да кто сказал вам, что тиран был Цезарь?
С чего бы нам посты свои сдавать?
Я никаких причин к тому не вижу.

АНТОНИЙ
(поспешно).
Давайте же тогда голосовать!
Считаем ли мы Цезаря тираном,
согласны ль отменить все назначенья,
вернуть посты, награды и наделы?

ЦИЦЕРОН.
Еще другой есть выход. Если только
решим, что он тираном был не вечно,
а, начиная с некоторой даты,
с события или его поступка,
которое открыло в нем тирана,
тогда законными считать мы можем
все назначенья, сделанные раньше.
И только с этой даты мы отменим
его решенья, выплаты, законы…

1-й СЕНАТОР.
Довольно вздор нести!

2-й СЕНАТОР.
Устали слушать!

3-й СЕНАТОР.
Заладили они, как попугаи –
«тиран, тиран» – да в чем же тирания?

4-й СЕНАТОР.
Пора кончать! Уж я проголодался.

5-й СЕНАТОР.
Я тоже тирании не заметил.

4-й СЕНАТОР.
Мне тиранией скоро будет голод.
Так много споров – а поесть когда же?

АНТОНИЙ.
Еще хочу сказать. По завещанью
оставил Цезарь капитал солидный,
оговорил сенаторам он долю,
друзьям своим, а также ветераном.
Не малые, скажу, друзья, вам деньги!
(Радостный гул в сенате).
Но если он тираном будет признан,
(гул в зале)
утратит силу это завещанье.
В казну тогда пойдет его наследство.

1-й СЕНАТОР.
Я вам скажу: правителя такого
еще бы поискать! Как он – не сыщешь!
Он добрым был всегда и благородным.
 
2-й СЕНАТОР.
И я к нему испытывал влеченье!

3-й СЕНАТОР.
Меня своим назвал он как-то другом.
Как думаешь, оставил мне наследство?
Я думаю, хоть сколько-то оставил.
Ведь другом не зовут кого попало.

БРУТ.
Он «другом» называл, кто с ним ровесник,
кто старше, говорил тому «отец»,
кто младше, говорил «сынок» и «детка».
Всего лишь обращенье. Не питал он
ни дружеской, ни родственной приязни.

3-й СЕНАТОР.
А я так знаю, звал он так не многих!

4-й СЕНАТОР.
Меня он тоже другом называл.

5-й СЕНАТОР.
Меня отцом назвал он раз пятнадцать.
Я был ему, конечно, кое-чем.
Не кем попало – это несомненно!
Совета даже у меня спросил он.
Не помню уж, в каком конкретно деле,
а, может, даже, было и не раз!
Да, правда, я теперь припоминаю,
общался он со мной довольно часто.

1-й СЕНАТОР.
Казна его достаточно большая.
Друзей он не обидел в завещаньи.
 
2-й СЕНАТОР.
Уверен, что и обо мне есть строчка!

3-й СЕНАТОР.
Хотя бы и полстрочки – лишь бы с цифрой.

АНТОНИЙ.
Так что ж мы голосуем?

1-й СЕНАТОР.
Что тут думать?
Не надо и вопроса поднимать!
Пусть те, кто говорили о тиране,
сначала нам представят аргументы!

2-й СЕНАТОР.
Без доказательств то – пустая склока!

3-й СЕНАТОР.
Пусть будут рады тем уже хотя бы,
 что за убийство их судить не будут.

4-й СЕНАТОР.

Ты думаешь, не будут? А напрасно!
5-й СЕНАТОР
(скорбно).
Наш Цезарь был великим человеком!

ДОЛАБЕЛЛА.
Ты говоришь! А я об этом знаю!
Его ведь так всегда не понимали!
Он был велик! А как был чист душою!
Антоний, расскажи!

АНТОНИЙ.
 Великий Цезарь!
Я много слов сказать о нем хотел бы.
Но не сейчас. Мне горло спазмы сжали.
(Говорит с трудом, изображает рыдание).
Мужчине не пристали слезы скорби.
Но этот случай так незауряден,
что извиняет скорбь мою и горесть.
(Спокойно).
Для похорон я подготовлю речь,
а нынче всем пора бы расходиться.

(Сенаторы постепенно расходятся)

 АНТОНИЙ
(Долабелле).
И вправду голод подступает к горлу.
На ужин нынче будет вепрь отменный
и критское вино, а также раки,
форель, треска, медовые лепешки…
Ну, словом, все, что только пожелаешь.
Пойдем ко мне – поужинаем славно.
Лепида надо нам позвать с собою.
Он конницей командует – не шутка!
(Громко)
Лепид! У нас к тебе еще есть дело.

БРУТ
(Цицерону).
Пошли теперь дела другого толка.
Свобода, честь и совесть позабыты,
они теперь остались не у дел.

ЦИЦЕРОН.
Я говорил тебе: народ податлив.
Не поведешь его ты к миру силой,
другие подтолкнут его к войне.

БРУТ.
Ты думаешь – война?

ЦИЦЕРОН.
 Я это знаю.
Что стоило Антония зарезать?
Теперь же кровь рекою заструится.

БРУТ.
Но не виновен был тогда Антоний!

ЦИЦЕРОН.
Теперь виновен?

БРУТ.
Если и виновен,
то лишь теперь. А прежде был он чист.

ЦИЦЕРОН.
Что ж. Чистыми вы сохранили руки.
А Рим теперь вы обрекли на муки.

БРУТ.
Меня ты обвиняешь?

ЦИЦЕРОН.
 Нет. Нисколько!
Я лишь скорблю о том, что совершилось.
Не вправе обвинять вас Цицерон.
Вы поступили так, как было должно.
Коль кто и виноват – людская сущность.
Свободу продают легко за деньги.
А ведь ее и жизнью не купить.
И скольким поколениям придется
нелегкий этот выбор совершать –
ценою жизни счастье покупать,
иль брать лишь то, что и само дается?



ЦЕЗАРИАНЦЫ ПРОТИВ РЕУСПУБЛИКАНЦЕВ

17 марта 44 г. до н. э., Сенат

Место действия: площадь у входа в сенат.
Действующие лица:

Марк Антоний – консул
Телохранители, стражники
Плебеи
(Затем появляется) Марк Юний Брут – сенатор и претор

(Антоний вальяжной походкой выходит из здания сената в сопровождении телохранителей).

1-й ПЛЕБЕЙ.
Свобода!

2-й ПЛЕБЕЙ.
Демократия!

3-й ПЛЕБЕЙ.
Законность!

1-й ПЛЕБЕЙ.
Да здравствует Марк Юний Брут и Кассий!

2-й ПЛЕБЕЙ.
А также Децим, Цинна, оба Каски!

АНТОНИЙ
(Капризно).
Народ! Угомонитесь, в самом деле.
Ну, что за шум, как будто на базаре?
Сточили языком уже все зубы,
хваля убийц на каждом перекрестке.

1-й ПЛЕБЕЙ.
А ты, Антоний, жив еще покуда?

2-й ПЛЕБЕЙ.
Я думаю, что это ненадолго.

(Антоний распахивает тунику и показывает кольчугу).

АНТОНИЙ.
Я сделал в свете новых обстоятельств
разумные коррекции в одежде.

3-й ПЛЕБЕЙ.
Вот это – своевременная мера!

1-й ПЛЕБЕЙ.
А горло-то кольчугой не прикроешь!

2-й ПЛЕБЕЙ.
Закроешь горло, так заколют в ухо,
иль в глаз вонзят клинок по рукоятку!

1-й ПЛЕБЕЙ.
Надень кольчугу на глаза и уши!

АНТОНИЙ
(хохоча).
Надел бы, чтоб не видеть и не слышать
болванов этих дерзкие намеки.
Ну что еще вы скажете, кретины?
Уже вам крови новой захотелось?
Увидите. Недолго ждать осталось.

1-й ПЛЕБЕЙ.
Мне нравится, что он не рассердился.

2-й ПЛЕБЕЙ.
А ты – отличный парень, Марк Антоний!

3-й ПЛЕБЕЙ.
И впрямь кретины вы! «Отличный парень»?
Хоть капельку имейте уваженья!
Забыли, что Антоний – консул Рима?
Вам стражники сейчас напомнят это!

АНТОНИЙ.
Пустое. Будто нет другого дела –
хватать ополоумевших плебеев,
за глупые слова казнить болванов.
Гуляйте. И болтайте, что хотите.
Свобода нынче. Полная свобода.
Для всех свобода. (Тихо, стражникам). Пару дней еще.
Хватайте тихо только самых шумных,
а остальные сами замолчат.
(Громко)
 Болтайте всласть! До вас мне дела нету.
Свобода нынче.

1-й ПЛЕБЕЙ.
 Молодец, Антоний!

2-й ПЛЕБЕЙ.
Удачно, что он жив. Могло быть хуже.
Могли б его не пощадить убийцы!

3-й ПЛЕБЕЙ.
Но странно, что сошло им с рук убийство!

АНТОНИЙ
(Тихо).
Отлично! Вот и правильное слово.
Преступники. Убийцы. Это верно.
А то заладили себе «Свобода!» Ждите!
Сейчас ее дадут вам на подносе!
Других забот патриции не знают,
как только дать плебеям вольной жизни!
(Громко плебеям).
Сошло им с рук? Ну, это лишь на время.
(Многозначительно смотрит в глаза третьему плебею).
Ответит каждый за свои поступки.

3-й ПЛЕБЕЙ
(Испуганно).
Вот я и говорю: нужна законность.
(Заискивая)
Не плохо бы призвать убийц к ответу.

АНТОНИЙ
(Тихо третьему плебею, многозначительно).
К ответу призовем. Дай только время.
(Громко).
Мы все сейчас весьма стремимся к миру.
(С ударением на слово «поклялись»).
Мы поклялись не нарушать согласья.
И наши клятвы нерушимы будут.
Ведь клятвам Марк Антоний знает цену.
(С иронией).
Хотя и клятвам цены не стабильны.
Иные нарушают так легко их,
как будто это и не клятвы вовсе,
а так себе – пустое воркованье,
каким селянок парни соблазняют.
Иные принесут, пожалуй, клятву –
служить, допустим, верою и правдой –
а после и кинжалы в ход пускают,
тому, кому клялись быть верным вечно,
воткнут его под ребра или в горло.
Ведь клятва – это так, пустое слово!
Сказал, забыл, подумаешь – проблема!
(Третьему плебею в упор).
Бывают и такие, братец, люди,
что клятвы моментально забывают.
Вот я б тебе поклялся дать свободу,
а после б выпустил кишки кинжалом.
Понравились бы вам такие клятвы?

3-й ПЛЕБЕЙ
(Испуганно).
Мне кажется, что клятвы нужно свято
блюсти, а нарушать их не годится.
Я, может быть, чего-то недопонял,
но про кишки мне тема не приятна.
 
АНТОНИЙ
(Отталкивает 3-го плебея).
Ступай! И всем скажи, что Марк Антоний
своей ни в чем не нарушает клятвы.
А Брут, скажи, своим не верен клятвам.
Иль не согласен с этим?

3-й ПЛЕБЕЙ
(Поспешно).
 Я согласен!
Конечно, Брут свои нарушил клятвы,
ведь Цезарю он присягал на верность?

АНТОНИЙ.
Конечно, присягал! Неоднократно.

3-й ПЛЕБЕЙ.
Ну, значит, его клятвам веры нет.

АНТОНИЙ.
Так и скажи, что Брут – клятвопреступник.

(Появляется Брут)

БРУТ.
Антоний! А не ты ль о мире клялся?

АНТОНИЙ.
А я, как видишь, мир не нарушаю.

БРУТ.
Не ты ли призывал сейчас к раздору,
клеймил меня перед лицом плебеев?

АНТОНИЙ.
Сказал лишь то, что есть, ни словом больше.
Ведь присягал ты Цезарю на верность?

БРУТ.
Когда дается клятва с принужденьем,
когда ее не принести не можешь,
тогда уж это и не клятва вовсе,
а силою исторгнутое слово.
Не сердце порождает эту клятву –
поставленная на колени гордость.
Такая клятва не имеет силы.

АНТОНИЙ.
А разве вашей жизни угрожали?
Представь, что этой клятвы вы б не дали –
казнили бы тебя тогда, Марк Юний?

БРУТ.
Не знаю. Может статься, и казнили б.
Ведь Цезарь силой всех привел к присяге,
не спрашивал при этом нашей воли.

АНТОНИЙ.
Вас обстоятельства заставили! Ну, как же!
А вы им подчинились! Я растроган!
Когда должник заемщику клянется
вернуть свой долг и сверх того проценты,
не обстоятельства ль его тогда толкают
такую клятву приносить смиренно?
Безденежье – тиран, и непреклонный!
Он принуждает к клятвам очень сильно.
Послушаю тебя теперь, Марк Юний,
и думаю, что будет справедливо
сказать, что не имеют силы клятвы,
которые дают под гнетом долга!
(Иронично)
Простим давайте всех, кто денег должен,
ведь клятвы их даны по принужденью!
(Яростно)
Вас за язык никто рукой не дергал!
Что сказано, то надлежит исполнить.
А кто своей не знает клятве цену,
тот и не знает цену слову «честь»!

БРУТ.
Нет чести выше, чем служить отчизне!
Я жизнь отдать готов на благо Рима.
И благо Рима – высшее мерило
для совести, достоинства и чести.
И внешне неприглядные поступки,
коль сделаны на благо государства,
приобретают высшее значенье
и доблести отмечены печатью.
Но даже то, что благородно внешне,
когда оно вредит твоей отчизне,
бесчестно, недостойно и преступно.
Ничтожны клятвы, данные тирану.
Ни клятвы, ни закон не защищают
тирана, посягнувшего на право
свободных граждан жить в свободном мире
и соблюдать законность и порядок.

АНТОНИЙ.
Ты говорить красиво, Брут, умеешь.
Но клятва все же остается клятвой.
Ведь и врагам дают порою клятвы!
И их, мой Брут, приходится держаться!
Иначе в них нет смысла никакого.
Когда-то Ганнибал отправил десять
плененных им патрициев из Рима
за выкупом, взяв с них при этом клятву
вернуться, если выкуп не отправят.
Они к стыду всех римлян не вернулись.
Сенат их осудил. Ты это знаешь.
И даже хитреца того, проныру,
который притворился, что оставил
какую-то неважную вещицу,
за ней вернулся в лагерь Ганнибала,
ну а потом, уйдя уже повторно,
считал себя свободным он от клятвы!
Все эти недостойные уловки,
сенат, как помнишь, осудил, не так ли?
Увертки эти впору были б грекам,
но римлянам такое не пристало!
Уж если ты о чем-нибудь поклялся,
будь верным духу клятвы, а не фразе,
и не ищи словесных в ней уловок!
Вот как сенат смотрел на это дело!
А ты мне говоришь о принужденьи!
Не клялся бы тогда! Ушел в изгнанье,
свой заговор готовил бы оттуда.

БРУТ.
Возможностей таких я не имел бы.
И заговор бы стал неисполнимым.

АНТОНИЙ.
И что ж с того? Зато ты был бы честен!

БРУТ.
Я был бы честным трупом.

АНТОНИЙ.
Ну, так что же?
А нынче ты – бесчестный победитель.
Но победитель, Брут, ты лишь на время,
зато бесчестным стал ты навсегда.
В минуту, когда смерть твоя настанет,
бесчестным трупом станет Юний Брут.
А мог бы стать ты, Юний, честным трупом.

БРУТ.
Не рано ли о трупах говорить?
Я уступить тебе могу, Антоний,
проторенную Цезарем дорогу,
и даже дам тебе монеток пару,
чтоб заплатил за перевоз Харону.

АНТОНИЙ.
Прибереги их для себя, Марк Юний!
Они тебе понадобятся скоро.



НАКАЛ СТРАСТЕЙ В СЕНАТЕ

17 марта 44 г. до н. э., Сенат

Место действия: сенат.
Действующие лица:

Луций Пизон – душеприказчик Цезаря
Луций Корнелий Цинна – сенатор, претор.
Марк Юний Брут – сенатор и претор
Марк Антоний – консул
Марк Эмилий Лепид – начальник конницы
Марк Тулий Цицерон – сенатор
Тит Аттик – друг Цицерона
Марк Петрей – сенатор
Публий Валумний – приятель Брута
Стратон – приятель Брута и Публия Валумния
Децим Юний Брут
Публий Сервилий Каска
Требоний – сенатор, заговорщик.
Гай Каска – брат Публия Сервилия Каски
Попилий Ленат – пожилой сенатор, придерживающийся нейтралитета
Домиций Луций – сенатор
Квинт Атий Лабиен – заговорщик
Публий Корнелий Долабелла – консул, бывший зять Цицерона.
Базил – заговорщик
Другие заговорщики
Другие сенаторы

(Сенаторы собираются в сенате, на Цинне вновь преторская тога).

АНТОНИЙ.
Не ты ль с себя вчера, Корнелий Цинна,
срывал публично преторскую тогу
и проклинал подачку от тирана?
Сегодня ты, гляжу, одет как претор!
Раскаялся уже в словах вчерашних?

ЦИННА.
Не знаю, что сейчас творится в Риме,
но вижу, что порядка больше нет:
волнения достигли главных улиц.
Оружие плебеи в руки взяли.
Пройти нельзя по Риму безопасно.
Не будь одет я в преторскую тогу,
я б мог лишиться жизни!
Но по счастью пока еще оберегает тога
от нападений возбужденной черни.

АНТОНИЙ.
От черни тога, вправду, защищает.
В сенате это – слабая защита.
Не доверяйся ей, Корнелий Цинна,
среди отцов-сенаторов достойных!
Здесь должности и званья мало значат,
и жизнь они не в силах защитить.

ЦИЦЕРОН.
Оставь свои нападки и намеки,
о деле надо говорить, Антоний.

АНТОНИЙ.
Ну, что ж, поговорим тогда о деле.
Для похорон назначить надо время,
оговорить все тонкости обряда.
Затем нужна огласка завещанья.
Пусть огласит его душеприказчик,
забрав его у девственных весталок.
Послушают все Луция Пизона.

ПИЗОН.
Ну, что же, если мне дадите слово…

ЛАБИЕН.
Пожалуй, это будет неуместно.
И так народ чрезмерно возбудился.
Не привело бы это к новым жертвам.

ПИЗОН.
Как можно завещаньем пренебречь?
Его прочесть при всех необходимо.

ЦИЦЕРОН.
Но это будет означать, что воля
последняя посмертная священна.
И это выполнять ее обяжет!
Вчера лишь отменить мы собирались
прижизненные Цезаря решенья!
Неужто будем мы теперь послушны
последней воле павшего тирана?

АНТОНИЙ.
Ты что-то, Цицерон, сейчас напутал.
Никто не говорит о тирании.
Сенат вопрос так никогда не ставил.
Его мы даже не голосовали,
поскольку не было на то причин.
Мы лишь убийц простить договорились.

БРУТ.
Ты лжешь, Антоний! Был вопрос поставлен!
Убийцами нас называть не смеешь.
Мы Рим освободили от тирана!

АНТОНИЙ
(с показной скукой).
Уж третий день одна и та же песня.
Закрыт вчера вопрос о тирании.
Никто тираном Гая не считает.
Он похоронен должен быть достойно.
Конечно, с оглашеньем завещанья.

ЦИЦЕРОН.
Антоний, берегись! Куда ты клонишь?

АНТОНИЙ.
Я лишь хочу, чтоб было все по чести.

КАССИЙ.
Покойного ругать не допустимо,
молчать при этом тоже не прилично,
хвалить его – так, значит, и одобрить,
а это очень пагубно для Рима.

АНТОНИЙ.
Не вижу в этом пагубы ни капли.

БРУТ.
Ты просишь невозможного, Антоний.
Ведь похороны превратятся в митинг.
Надеешься преемником стать Гаю?
Примерить хочешь цезареву тогу?
В тираны метишь? Хочешь новой смуты?

АНТОНИЙ.
Великий муж достоин уваженья.
Быть может, Рим ему не благодарен,
сенаторы пренебрегают долгом –
по крайней мере, есть вдова у Гая,
внучатые племянники, их трое:
Квинт Педий, Гай Октавий и Пинарий.
Они имеют право попрощаться?

ЦИЦЕРОН.
Я слышал, что в отъезде Гай Октавий.
Вдове едва ль нужна теперь помпезность.
И Педию с Пинарием навряд ли
нужна теперь вся эта камарилья.
Недвижимость они итак получат,
почет же по наследству не дается.
Как частное лицо, без лишней помпы –
и этого с него вполне довольно.
Тиран не заслужил такого даже.
Не вижу для помпезностей причину.

АНТОНИЙ.
Солдаты, что прошли огонь и воду,
и холод и жару, и сушь пустыни,
они имеют право попрощаться
достойно с полководцем, их водившим?
Я, кажется, прошу не так уж много?!

СТРАТОН.
Неправильно в народе истолкуют
обычные прощальные обряды.
Некстати делать Цезаря героем,
опасно говорить лишь о заслугах.
Спасенье наше – в правильной оценке,
но это не совестно с панихидой.

ПИЗОН.
Твердите тут, что – кстати, что – не кстати.
Как будто смерть бывает где-то кстати!
Насильственная, или от болезни,
желанной эта гостья не бывает.
Последняя всегда священна воля.
Мне Цезарь огласить ее доверил,
и я его доверье оправдаю.
Клянусь я вам, что завещанье вскрою
и оглашу, во что бы то ни стало!

БРУТ.
Как претор, запрещаю это делать!

КАССИЙ.
И я как претор это запрещаю.

ПИЗОН.
Не признаю я в этом вашей власти.
Вас преторами назначал Гай Цезарь.
Коль воли вы его не признаете,
забудьте, что вы преторами были.

КАССИЙ
(Тихо Бруту).
Теперь ты видишь, Брут, ошибку нашу?
Тиран не сброшен в Тибр, и жив Антоний.
Посмертный хочет ореол тирана
использовать Антоний в своих целях,
и вот, глядишь, воскреснет тирания!
За что же мы тогда с тобой боролись?

БРУТ
(Тихо Кассию).
Не все еще потеряно, надеюсь.

СТРАТОН
(Тихо Пизону).
Надеешься урвать себе кусочек
неправедно нажитого богатства?
Казной распоряжался Юлий Цезарь
как собственным имением своим.
Расследовать детально это надо,
украденное возвратить народу.
Возможно, и твои, Пизон, богатства
в казну должны частично возвратиться.
И как бы не случилось вдруг такое,
что многое потрачено уже,
и долг превысить может состоянье.

ПИЗОН
(Гневно, громко).
Меня сейчас тут запугать пытались.
Те, у кого в крови по локоть руки,
законного правителя убийцы,
меня подозревают в воровстве!
Я не боюсь проверок и судилищ!
Я из казны не взял себе ни драхмы!
Я никого не убивал кинжалом.
Одни из вас убили за идею,
другие продают себя за деньги.
Для вас законность Цезаревых действий
зависит от последствий в ваших судьбах.
Вы, чтоб оставить званья и подачки,
признаете законным что угодно,
вы кошку назовете жеребенком.
Мне в это дело вмешиваться мерзко.
Зовите, чем хотите, что угодно.
Великий император и потнифик
своим доверьем оказал мне честь.
И я теперь – его душеприказчик.
И мне, клянусь, никто не помешает
в устройстве похорон, его достойных.
И тот из вас, кто этого боится,
меня кинжалом только остановит.
Вам только этот способ остается.
Кольчугу я в сенат не надеваю.
Никто не спросит с мертвого Пизона
неисполненье Цезаревой воли,
живой Пизон ее исполнит точно,
и если не убьете вы Пизона,
то похороны Цезаря свершатся,
и Цезаря последнее желанье
прилюдно оглашу я честь по чести.

АНТОНИЙ
(Тихо, в зал).
Как славно, что душить идеалистов
не только негодяи помогают!
 (Громко).
Я думаю, что споры затянулись.
Как можно быть с Пизоном не согласным?

ЦИЦЕРОН.
Себе копает сам Пизон могилу,
и нас с собой в могилу эту тянет.
Тиран живой оставил нас в покое,
посмертной будет нас тиранить волей.
Он будет раздавать посмертно деньги,
которые при жизни отнял силой
у римского народа незаконно!

АТТИК
(Тихо Цицерону).
Марк Туллий, нам приходится смириться.
Последний акт безумной этой драмы
народ желает досмотреть детально.
 Был Цезарь пастухом баранам этим,
хотят бараны с пастухом проститься
с бараньим пониманием о чести –
себя освежевать и под приправой
на стол поставить поминальным блюдом.
При жизни из него творили бога,
посмертно он и вправду богом станет.

ЦИЦЕРОН
 (Тихо Аттику).
Посмертным богом стать намного проще:
свидетелей достаточно лишь пары,
которые бы подтвердили чудо.
Здесь не сенаторы – одни торговцы.
Им заплати достойную лишь цену –
они тебе, в чем хочешь, поклянутся.


ЗАВЕЩАНИЕ ЦЕЗАРЯ


Место действия: Дом Антония
Действующие лица:

Луций Пизон – душеприказчик Цезаря
Марк Антоний
Луций Пинарий – внучатый племянник Цезаря
Квинт Педий – внучатый племянник Цезаря
Прочие

АНТОНИЙ.
Да, Брут сегодня, точно был в ударе!
Какую речь он говорил плебеям!
Его послушать – Цезарь был злодеем,
которому в подметки не годятся,
ни Марий, ни Помпей, ни даже Сулла,
Тарквинии – младенцы с ним в сравненьи.
Толпа ему весьма рукоплескала.
Они теперь геройскою походкой
по городу расхаживают гордо.
Пожалуй, что и памятник при жизни
поставить себе каждый скоро сможет.
Ну, ничего, я тоже не мальчишка.
Молчать и я не буду. Мы посмотрим,
за кем еще пойдет народ в итоге.
Да что народ? Плевать мне на плебеев!
За кем пойдут войска – вот суть вопроса.
А остальное – мелкие нюансы.
Ну, что ж, Пизон, откроем завещанье.

ПИЗОН
(Открывает завещание).
В сентябрьские иды Цезарь пишет,
что трех людей наследниками видит.

АНТОНИЙ.
И кто же первый?

ПИЗОН.
 Первый – Гай Октавий.
Три четверти всего ему оставил
Гай Юлий Цезарь собственною волей.
Внучатого племянника посмертно
усыновить желал бы Юлий Цезарь.
С наследством вместе переходит имя
и все права, как если б был он сыном.

АНТОНИЙ.
Три четверти? Не слишком ли? Ведь это…

ПИЗОН.
Так сказано вот в этом документе.

АНТОНИЙ.
Оставшаяся четверть поступает?..

ПИЗОН.
Другим его племянникам внучатым.

АНТОНИЙ.
Пинарию и Педию?

ПИЗОН.
 Да. Этим
племянникам оставил в равных долях,
в итоге – по одной восьмой наследства.

АНТОНИЙ.
Ну, это тоже – не плохие доли.
Но денег ведь оставил Цезарь мало!
В недвижимости все. А денег нету.

ПИНАРИЙ.
Как нету?

АНТОНИЙ.
 Помолчи пока, Пинарий.
Пизон, прошу тебя, читай, что дальше?

ПОЗИОН.
Наследники второй ступени дальше.
Коль кто-то из троих погибнет раньше,
наследство получают эти люди.
И Децим Брут здесь упомянут также.

АНТОНИЙ.
Поскольку, к счастью, живы трое первых,
второй ступени нечем поживиться.

ПИЗОН.
Но все же их прочту.

АНТОНИЙ.
 Конечно. Позже.
Недвижимость кому оставил Цезарь?

ПИЗОН.
Сады близ Тибра отданы народу.
Еще указаны раздачи денег.
Всем римским гражданам по равной доле,
по триста золотых.

АНТОНИЙ.
 Вот это мило!
Не знаю, где лежит вся эта сумма,
но римляне должны быть благодарны
хотя бы за намеренье такое.

ПИЗОН.
Здесь сказано, что Цезаря наследство
к моменту составленья завещанья …

АНТОНИЙ.
Не надо говорить сейчас о цифрах.
Нам надо все пересчитать подробно.
Здесь документ, которому полгода.
Конечно, устарели эти цифры.

ПИЗОН.
Насколько понимаю я, Антоний,
не стал беднее Цезарь за полгода.
Пожалуй, что он стал еще богаче.

АНТОНИЙ.
Обсудим это, я сказал, позднее.

ПИЗОН.
Октавия необходимо вызвать,
чтоб он вступил в законное наследство.

АНТОНИЙ.
Он далеко сейчас, давно в отъезде.
Приедет, и, конечно, все обсудим.

ПИЗОН.
Раздачи денег…

АНТОНИЙ.
 С этим тоже позже.
Что там еще?

ПИЗОН.
 Раздачи ветеранам.

АНТОНИЙ.
Ну, это тоже денег требует.

ПИЗОН.
 Конечно.

АНТОНИЙ.
И это тоже мы обсудим позже.
Теперь же мы займемся погребеньем.

ПИЗОН.
 Казна его, насколько понимаю,
тобой была изъята…

АНТОНИЙ.
 Все свободны!

ПИЗОН.
Пришла пора отдать ее владельцам.

АНТОНИЙ.
Пизон! Ты слышал? Я сказал: «Свободны!».
Мне нужно речь надгробную готовить.
Ступай теперь и не мешай мне думать.

ПИЗОН.
И все же я хотел бы…

АНТОНИЙ.
 Позже! Позже.
Ступай, а я займусь надгробной речью.

(Пизон не довольный уходит).

ЗАГОРОДНЫЙ ДОМ БРУТА

Марк Юний Брут
Порция, его жена

ПОРЦИЯ.
Встревожен ты, мой Марк.

БРУТ.
Да. Дело плохо.

ПОРЦИЯ.
Скажи мне, Брут, что плохо, и насколько?

БРУТ.
Так плохо, что и хуже не бывает.
Антоний возмутил коварно толпы.
Актерство в нем сказалось в полной мере.
Обставлено все было в лучшем виде.
Пизон доставил Цезаря на форум,
принес его торжественно и чинно
в гробу слоновой кости с покрывалом
из пурпура и с золотым шитьем.
Пред гробом положили ту одежду,
в которой он в сенате был…

ПОРЦИЯ.
 Зарезан?
Кровавые одежды – это вызов.
Но в этом я беды большой не вижу.
БРУТ.
Бой барабанов, громкий и ритмичный
сопутствовал всей этой мрачной сцене.
Солдаты в такт мечами ударяли,
и звон щитов стал музыкой последней,
которую его услышит тело.
Потом его перенесли на ростры.
Разжалобит способна эта сцена
какое хочешь каменное сердце.
Толпа заголосила от рыданий.
Вдруг наступила тишина. Антоний
на возвышенье вышел пред толпою
и произнес надгробный панегирик.
Перечислял он титулы и званья,
все должности, победы и заслуги.
Прочел постановление сената
о том, что Цезарь признан гражданином,
о том, что он по праву был увенчан,
отечества отцом был также назван.
Практически, он назван был священным.
Затем прочел он текст присяжной клятвы,
которую сам Цезарь и придумал,
в которой присягавший обязался
быть верным, защищать ценою жизни
отечества отца, коль будет нужно.
Он каялся, что выполнить не смог он,
не защитил его ценою жизни –
того, кому он также присягал.
И бил себя он в грудь, и сокрушался,
что наказать не может за убийство,
поскольку, мол, сенат решил, чтоб миром
все кончилось, и объявил прощенье.

ПОРЦИЯ.
Прощенье! Тем, кто бился за свободу!
Вам не прощенье нужно – благодарность!
И этого, скажу я, будет мало!
Сенату наградить достойно нечем
героев, что решились на поступок,
который Рим спасал от тирании!

БРУТ.
Давно уж речь такая не ведется,
сенат забыл, что Цезарь был тираном,
и речь велась теперь лишь о прощеньи.
В сенате это было лишь обидно,
на форуме уже опасно стало.
Прощенье стало слишком эфемерным,
а обвиненье – яростным и лживым.
Так вывернуть сумел все Марк Антоний,
что мы теперь уж не тираноборцы,
а подлые предатели, убийцы.

ПОРЦИЯ.
Надеюсь, что народ был не согласен?

БРУТ.
Народ глотать готов любое блюдо,
приправленное сильными страстями.
Скажи ему: «Ату! Хватай бандитов!» –
народ сперва их схватит, растерзает,
а после только, может, станет думать,
бандиты ль это были, или жертвы.

ПОРЦИЯ.
Мне, Марк, становится теперь так жутко…

БРУТ.
Тебе еще не все порассказал я.
Антоний перечислил все победы,
и говорил о них он нарочито.
Затем сказал, что жизнь свою отдал бы,
чтоб только жив остался Юлий Цезарь.

ПОРЦИЯ.
Все это – театральные эффекты.

БРУТ.
Конечно, но об этом кто же знает?
Антоний голосил, как поросенок,
которого пытаются зарезать.
Потом заговорил он о раздачах,
которые оставил в завещаньи
для граждан Рима и для ветеранов,
для воинов своих Гай Юлий Цезарь.
Он называл немыслимые суммы
и обещал их выдать непременно.
Хоть знают все, что он казну присвоил,
и вряд ли он расстанется с деньгами.
Но плебс ведь и не ведает об этом.
У них глаза блестели как монеты.
Растроганные этаким посулом,
они заголосили втрое громче.
В огонь кидали женщины одежды,
бросали амулеты, украшенья,
щиты свои сжигали ветераны,
костер чадил от буйволовой кожи.
Потом народ разграбил и разрушил
дома, в которых есть республиканцы.
Наш дом, похоже, тоже пострадает.
Как хорошо, что мы ушли оттуда!
Толпа, желаньем мести возбудившись,
увидела цезарианца Цинну.
Тут кто-то крикнул: «Бейте, это Цинна!».
Толпа его мгновенно растерзала.
Им было имя Цинны ненавистно.
Хоть это был совсем не Луций Цинна,
а родственник его какой-то дальний.
Успел он перед смертью это крикнуть,
да ведь его никто уже не слушал.
Когда ошибку эту осознали,
тогда досталось и убийцам Цинны.
Толпа такая тем уже опасна,
что жажда убивать в ней так пылает,
сильнее страха, и сильней рассудка.
Им лишь бы гнев сорвать на ком придется.

ПОРЦИЯ.
Тогда скажу Юпитеру спасибо,
что ты живым, мой Брут, домой вернулся!

БРУТ.
Ты, Порция, живого видишь Брута?
Но Брута больше нет в живых, поверь мне!
Я вижу без прикрас, что будет дальше.
Тиран повержен – новый вырастает.
Толпа теперь Антония возвысит.
Наследует он Цезарю в тиранстве.
Гражданская война опять начнется.
Для Брута больше в Риме нету места.
Убьют теперь и Кассия, и Брута,
Стратона и Валумния, и Каску,
и Децима и всех тираноборцев.
И набело историю напишут,
где проклянут и с грязью нас смешают.

ПОРЦИЯ.
Но ты ведь, Брут, не сдашься?

БРУТ.
 Нет, не сдамся!
Мы будем до конца теперь бороться.
Антонию войну я объявляю.
Я, помнишь, раньше умереть стремился,
окончить жизнь хотел самоубийством.
Была надежда возвратить свободу.
Не много ль лучше – умереть сражаясь?

ПОРЦИЯ.
И я хочу такой же точно смерти!

БРУТ.
Нет, Порция, постой… Оставь свой пафос.
Я не хочу такого окончанья.
Хоть мы идем на смерть, я понимаю,
что этот путь – не самый лучший способ
бороться за свободу и за счастье.

ПОРЦИЯ.
Какой же лучше путь?
БРУТ.
 Пока не знаю.
Но верю я, что путь другой найдется.
Не нами, может быть, но кем-то… Позже.
Не может счастья принести убийство.
Убийство – самый неприглядный выход
из тупика, где выхода нет вовсе …
Но погоди! Что, Порция я вижу?

ПОРЦИЯ.
 Что видишь ты, мой Брут?

БРУТ.
 Ведь это… Цезарь?!

(Входит призрак Цезаря – бледный, в бесцветных одеждах, Порция, не глядя на него, медленно отходит в сторону)

ПРИЗРАК ЦЕЗАРЯ.
Да, Брут, как видишь, - я. Ты не ошибся.

БРУТ.
Ты жив? Иль я убит?

ПРИЗРАК.
 Ни то, ни это.
Твоей душе открылся мир загробный.
Случается такое пред смертью.

БРУТ.
Так, значит? … Я умру…

ПРИЗРАК.
 Еще не скоро.
Но пара лет – практически ничто.

БРУТ
(С ударением на слово «теперь»).
Зачем же ты ко мне теперь явился?

ПРИЗРАК.
Комедия, как видишь, затянулась.
Ты проиграл, мой бедный Юний Брут.
И мне тебя немного даже жалко.

БРУТ.
Я проиграл? А ты?

ПРИЗРАК.
 Я победил.
Монархию я создавал и создал.
Хотел создать династию – свершится.
Единовластье станет популярным,
поскольку оно сильно упрощает
проблему управления народом.
А называть его, как хочешь, можешь.
Хоть демократией, хоть диктатурой масс.
Но главное, чтоб был один начальник,
над всеми главный и на все способный.
Я научился этому в Египте.
Конечно, лучше, чтоб он звался Богом.
Я к этому шагал неотвратимо.
Вы Цезаря убили, но система
теперь сама раскручиваться будет.
И даже, Брут, поверишь ли, не знаю,
мое влиянье сильно так сказалось,
что мой пример и боги оценили.
С республикой покончат и они.
Не будет многобожья на Олимпе.
Останется единый бог.

БРУТ.
 Юпитер?

ПРИЗРАК.
Забудь об этом слове. Ведь у Бога
одно лишь имя может быть.

БРУТ.
 Какое?

ПРИЗРАК
(усмехаясь).
Какое? Разумеется, лишь «Бог».
Нет Бога кроме Бога. Понимаешь?
Такое мненье скоро утвердится.
А кто виновен в этом? Юлий Цезарь.
Вначале было только имя «Цезарь»,
теперь же, «Цезарь» – это пост высокий.
Свое я имя переделал в титул.
Твое же прозвучит теперь проклятьем.

БРУТ.
И где же справедливость?

ПРИЗРАК.
 Справедливость?
Ты где отрыл, Марк Юний, это слово?
(В зал)
Эй, вы! Да, все вы там, за этой сценой!
Вы тоже справедливости хотите?
Забудьте это слово. В мире нету,
и не было, и вряд ли будет позже
ни слова, ни понятия такого.
С чего решили, что она должна быть?
Есть только пожирание друг друга.
А «справедливость» – это только повод,
чтоб заколоть соседа или брата.
Причины же – совсем в другом таятся.
Нажива, слава, деньги, власть, влиянье –
вот это поважнее аргументы!

БРУТ.
Как хорошо, что только я и слышу
жестокие теории такие.
Как хорошо, что Порция не слышит.
 
ПОРЦИЯ.
Не слышит что? Ты с кем сейчас, Марк Юний,
так горячо, так возбужденно спорил?

БРУТ.
Всего лишь со своим воображеньем.

(Брут идет к Порции прямо через Призрака, Призрак не хочет сторониться, но Брут не обращает на него внимания, и, наконец, Призрак отходит вглубь сцены, Брут подходит к Порции, обнимает ее).
(Входит Антоний).

АНТОНИЙ.
Я знал, что вы скрываетесь на вилле.
И это, в общем, верное решенье.

БРУТ.
Антоний, ты пришел незваным гостем.

АНТОНИЙ.
Ты, Брут, незваным будешь в Риме.
За Цезаря я обещал не мстить вам,
но берегись быть в чем-то виноватым!
Тебе вину любую я припомню.
Вот мой совет: езжай-ка ты подальше.

(Входит Центурион).

ЦЕНТУРИОН.
Антоний, сообщение из Рима.

АНТОНИЙ.
Что в нем?

ЦЕНТУРИОН.
 К тебе – Октавия посланье.

АНТОНИЙ.
А ну-ка дай сюда.
(Вскрывает свиток, читает).
«Гай Юлий Цезарь
к тебе, Антоний, пишет это слово…»
Вот это новость! Новый Юлий Цезарь!
Он имя взял себе по завещанью.
Ну, что ж, хоть это будет непривычно,
скажу я даже, несколько смешно,
но в этом праве есть своя законность.
Что ж дальше?
(Пробегает глазами текст).
Отчитаться должен в средствах
я перед ним? С какой же это стати?
И возвратить три четверти наследства?
Щенок! Он забывает: я – Антоний!
(Рвет послание).
Ну, погоди, расправлюсь я с тобою.
(Вбегает легионер и передает сверток центуриону, центурион бегло смотрит на него и передает Антонию).

ЦЕНТУРИОН.
Еще Лепид письмо тебе отправил.

АТОНИЙ.
Лепид? А ну-ка дай. О чем он пишет?
«Приехавший внезапно Гай Октавий
потребовал три четверти наследства.
Не дожидаясь выдачи всех денег,
усыновление он закрепил законом,
теперь зовет себя он Юлий Цезарь.
Велел раздать он деньги ветеранам,
из собственных своих семейных средств.
Войска теперь его зовут кумиром
и за него стоят они горою.
Октавий стал весьма серьезной силой,
с ним не считаться будет очень трудно».
Как быстро заварилась эта каша!

БРУТ.
Как много претендентов на тиранство!
Сожрали бы теперь они друг друга.

АНТОНИЙ.
С Октавием мы как-нибудь поладим.
А для начала мы съедим тебя.

 
(Призрак Цезаря выходит из глубины сцены и обращается к зрителям, показывая на Брута).

ПРИЗРАК.
«Не может счастья принести убийство.
Убийство – самый неприглядный выход
из тупика, где выхода нет вовсе».

(Занавес).