14. Многоэтажная луна

Луна сегодня очень яркая и… многоэтажная.

Есть другие измерения, пространства, отсчёты, ходы. 1+1 – может оказаться там совсем и не 2. Но, где бы мы там, в невидимом ни блуждали – на этой стороне, куда нам всё равно придётся вернуться, кратчайшее расстояние между двумя точками всё равно – прямая. Путь, который нам придётся пройти – всё равно един. И остаётся лишь единственная альтернатива – идти вперёд или возвращаться назад. Жизнь и смерть. Добро и зло. Свет и тьма. Нам выбирать – куда идти, но идти в двух направлениях одновременно невозможно, как ни блуждать и ни запутывать свои следы.

Да, я доверчив. Я верю в слова. Верю людям. Верю в людей. Верю в любовь. Не смотря ни на что. Сложный мир меня может не принимать. Но это нечестно – не пытаться сделать мир хоть капельку лучше, капельку проще и прожить жизнь напрасно и пусто как паразит или добавлять в него нового хаоса – страшнее паразита. Я мир принимаю, я в него верю. Не смотря ни на что.

Несчастная любовь способствует творчеству. Меня это тоже подтолкнуло писать. Но в плен вроде не забрало. И рождённая в доме горькой любви мысль полетела прочь. Искать.

Любовь. А есть ли она? Вот когда я был маленький – её не было, а было только «хорошо» и «плохо». Любовь была там, где было «хорошо». Потом вдруг она появляется и появляется совсем не обязательно там, где «хорошо». Что всё это могло бы значить? Ребёнку в голову бы не пришло себя мучить, но помучить другого – вполне интересно. Трудная задача. Но ответ кроется, кажется, где-то в том, что, повзрослев, человек начинает жить не только для себя. Где-то здесь, по-моему, и прячется настоящая любовь. И чем меньше «хорошо» для себя и больше для другого, тем, получается, человек взрослее. Похоже, в этом и состоит природа живого – вырасти и раствориться любовью в другом. Это, может быть, и тупиковый путь для отдельной личности, но единственный для всего живого.
А вообще, наверно, не стоит бросаться в крайности. Поэтому так: любить другого, но не растворяться. Однако если не отдавать от себя вообще никогда ничего, исчезнешь полностью – и ничегошеньки от тебя не останется – в душах, и только косточки твои заберут, хочешь ты этого или нет, полевые цветы, которые растворятся в новой жизни… и в душах влюблённых…

Депрессия – штука бесполезная и вредная, а, прежде всего, – эгоистичная. Живя в своём тесном мирке, далеко из него не выглядывая, можно не знать, что, в любом случае, на свете найдётся уголок, в котором есть место каждому и где ждут непременно с радостью, где будут благодарны непомерно только за то, что там оказался.

Всё-таки даже малейшая деталь, напоминающая мне о Маше, задевает ухо, глаз, не может быть незамеченной и обязательно наталкивает на воспоминание о хранящейся надежде, как забытый шрамчик на ноге.

Плоды помёрзших яблонь напомнят о тебе: о том, как невкусны сладчайшие плоды на лютой стуже, о том, что где-то рядом бродит смерть. Но редкие деревья, как ни коварен был мороз, всё-таки сдаются. Они, потеряв плодоносные ранее ветви – почти все, вновь и вновь родят молодые наивные побеги. Пускай расти им и расти, но рано или поздно – хоть на одном из них появятся цветы, которые отдадут благоухание в сладкие медовые плоды. Съешь, дитя родное, наливное яблоко и поблагодари небо, землю и волю, донесшую его тебе.

Побывав в горах, я могу сказать, что все неприступные вершины – вполне достижимы, достаточно лишь чьей-то воли. Воля может быть собственная, а также может быть волна, к которой собственная воля присоединяется. Там на вершинах вполне можно жить, и в них нет совершенно ничего особенного. Разная только высота, но сделать обыденной можно любую высоту. И лишь стоя внизу и вздыхая при взгляде на искрящийся в поднебесье снег можно думать, что горы неприступны и являются чем-то сверхчудесным. Без сомнения, есть там наверху необычные впечатления и красоты, но они поедаются обыденностью гораздо быстрее, чем наше привычное окружение, поскольку вычитание из ожидаемого и воздыхаемого даётся тяжело. Можно менять взгляд на привычное, открывать его новые просторы и находить в нём гораздо больше, чем в неведомых заманчивых краях и вершинах.

В одном интервью нашёл интересное размышление. Про характер Петербурга. Он слишком холодный, чем-то бесчеловечный, вытягивает из человека энергию, настраивает на пессимистичный лад, на одиночество, на грустные размышления. Там сказано, что Москва человечнее, что она помогает справляться с трудностями и вознаграждает за способности и труд. Совершенно общее мнение: Петербург суров и спокоен, Москва же энергична и постоянно в движении.
Я согласен, что-то в этом есть. Но Петербург – он хоть и холоден, иногда даже жесток – он честен, до конца с каждым честен. Он рождён для того, чтобы болото стало цветущим садом. Он рождён для чистых устремлений и для того, чтобы эти устремления воплощались – как бы тяжело не приходилось. Петербург строит и отправляет в плавание…
Москва же представляется мне зазеркальем, куда едут прятаться – от себя прятаться. И уж поистине – хищником, со множеством тянущихся в разные стороны щупалец.
Про Владикавказ вообще говорить не хочется – чтобы не делать скоропалительных, минутных выводов.

В любом магазине с самыми полными прилавками чувствую тоску: чувствую пустоту из-за изобилия, которое моё существо почему-то не может принять. Мне обычно совершенно безразлично то, что разложено на прилавках. Даже наоборот: иногда если что-то собирался купить, при виде всего обширного ассортимента желание что-нибудь покупать пропадает вообще. Как-то душно здесь. Если товар вдруг заговорит искренним человеческим голосом продавца со всеми, присущим человеку чувствами, желание что-то купить может появиться – если в этом голосе не прозвучало фальши.

Надежда подобна бумерангу. Каждый раз, отправляя новую надежду, мы ждём её возвращения и расстраиваемся, если она не возвращается. Поэтому лучше все эти бумеранги держать при себе – так живётся легче.
А вообще ряд слов «вера-надежда-любовь» – совсем не случаен. Каждое из этих слов что-то подразумевает: как будто взаимность. И взаимность может быть даже невидимой, но воспринимаемой на каком-то энергетическом уровне: все бумеранги не исчезают в пустоте и всё равно возвращаются сквозь время.
Ещё этот ряд слов – как будто ступени. Сначала появляется вера в возможность существования бумеранга, потом надежда на его возвращение, а потом бумеранг со всем принесённым на нём тихо греется в ладонях.

Ветра чуть слышно вторят на свирели той грустной песне, что шёпотом и слёзами рождается в надломленном, как полевые стебельки, влюблённом сердце. Тысячи еле слышных губ сплетаются в безутешном хоре, где всякая печальная душа, как потухшая жар-птица, томится в сыром заплаканном пространстве без пола и окна. Тоска, крошащая на части, зовущая найти потолок, чтобы разбиться – для всех одна, но золотые клети – каждым стоном воздвигнуты свои. Никто не держит в заточенье: нет храмов разрушенной любви, но есть дороги молодых ветров и бездонные колодцы отчаянья, где таится мрачное ничто – пустота.

Наряд. Порой вроде бы ничего за это время и не делаешь, а всё равно очень устаёшь – это все замечают. Стало быть, устаёшь, прежде всего, от чувства ответственности, пускай порой и загнанного на задворки мозга кажущимся безразличием. Ответственность – это тяжело.

Попытался представить, как бы сам себя схематически нарисовал: точка или что-то побольше и куча входящих линий, которые искривляются и выходят из этого нечто совершенно причудливым образом. Любые предсказания, любые прогнозы, любые обыкновения преломляются, и с ними происходит что-то совершенно непредсказуемое. Только совершенно не знаю – почему, ведь направление у меня только одно…

Магистраль – большая дорога, не пересекаемая второстепенными дорогами: они к ней только примыкают. Так вот. Все мы движемся какой-нибудь магистралью. Причём любая магистраль проходит от одного посёлка до другого и всё. То есть вариантов, куда нам двигаться по магистрали – только два: либо вперёд, либо назад. А второстепенные дороги – это так, чтобы интереснее было.

Смерти бояться – проще совсем не жить.

Бессодержательная выходит повесть. Точнее есть её скромное содержание – это моё двухлетнее путешествие. И любовь к Маше. Или уже не к Маше, но просто «любовь»? И путешествие – тоже уже не просто путешествие. И к лучшему, что не получилось записи новостей с несуществующего фронта. Даже фотографу нужно что-то ещё, кроме фотокамеры.