Mea culpa

Сейчас мне кажется, это был первый и единственный день на белом свете, когда все нити судьбы оборвались или просто логично завершились. В этот день возникло желание взять и перечеркнуть прошлое, начать судьбу с белого листа, с нейтрально серой кармы, без бремени привычных связей, без предрассудков. Жгло изнутри кислотной болью, от которой нестерпимая жажда вольного ветра и прохладного неба. Пусть там дождь, а под ногами слякоть, как разница? Тяжесть грехов, стыд за проступки и боль от потерь, всё поблёкло. Осталось желание начать всё заново. Очень сильное желание.
Мудрые говорят – одного желания не достаточно.
Наступил такой момент, когда я ждал, а не упадёт ли передо мной атомная бомба? Ничего удивительного. Удивительно, если не взорвётся. Отдавит весом ноги в кроссовках, как потом до дома ковылять?
Остров судьбы под ногами рассыпался пылью. Все долги розданы или забыты, куда не шагни, всюду вакуум. Проще вообще стоять на месте. Больше нечего терять, не осталось жизненной цели. Идти некуда. Любое движение усугубит бессистемное падение в бездну. Значит, любое не хуже всех остальных.
Такое вот бесцветное состояние. Дай Бог, не многим знакомо.

Из-под сыромятной ваты мартовских туч сыпал поздний снеждь. Холодный воздух настырно выискивал прорехи свитера, но даже мысль пойти найти тепла наткнулась на пустотное «зачем?»
И тут на телефон пришло сообщение.
«Я многое поняла, мне стыдно. Прости, пожалуйста. Жить без тебя не могу. Пиши, если хочешь».
Такой вот первый весенний гром по серому небу.
Внутри всё перевернулось, завязалось в какой-то иррациональный клубок и пронеслось по телу болью.
Каким-то чудом разум обуздал эмоции.
«Мне непросто заставить себя снова тебе верить».

Пока снеждь продолжал сыпаться, я стоял у перехода. Прямо на том месте, сигнал телефона поймал меня. Курил сигарету за сигаретой, прятал в ладони, чтоб не потухли и не размокли.
Она ответила.
«Да я и не надеюсь, что ты поверишь. Просто хотела, чтобы ты знал. И ещё вот что знай. Я тебя жду. Там же. Дома. Я ведь вернулась домой».
В голове пронеслось видение, а если всё заново? Без тяжести прошлого, без горечи и боли. Как если бы ничего не было, как если бы всё могло вернуться к исходной точке первого «здравствуй». Как если бы забыть и никогда не вспоминать о сказанном «прощай».
Любой мужчина хоть на малую малость, а согреется внутри, если красивая и умная попросит вернуться. Воистину, чем меньше женщину её мы, тем будет больше нас она. Это особенное, трудно объяснимое чувство власти. Словно волшебная сила она вливается из мира вокруг.
Вот ведь напасть, мелькнула мысль. С безотчётной злостью мелькнула. Однако и такой нежданный маячок лучше, чем ничего. Хоть какой-то ориентир в пространственной каше. Тень прошлого, почти забытого. Оказывается, умом-то забыто, а сердцем иначе. И кто из них теперь победит?
Сообщение осталось без ответа. Я взял время на размышление.

Кто решает, как долго может длиться молчание? Даже самый сильный скепсис не потеснит очевидное. Кто угодно, но только не сам нарушитель. И тут легко затосковать от мысли, что всё давно предрешено, и тянет к суку, о который занозно привязано сердце, и нет возможности расстаться с прошлым. Оно как ловушка. Тащит вниз и назад, ни дать, ни взять, трясина. Рефлексии, снова рефлексии, а сколько не дёргайся, правда одна. Как будто решение приняли без моего участия.
«Жди. Я скоро буду».
За каждым шагом я слышал эхо прошлой боли. За каждым лицом навстречу видел фрагменты её лица, словно спрятанные неумелыми масками. Нет, не она. Смотри, не смотри, а она там, далеко-далеко, туда ещё надо добраться.
«Возьми мои прыгалки. Они лежали на книжной полке, над диваном. Ты их не выбросил?».
Нелепая просьба, и всё же, я её выполнил. Да и мог ли поступить иначе? Трудно представить, что она до сих пор занимается лёгкой атлетикой. Но что мне вообще сейчас известно? Только то, как было раньше, а с тех пор прошёл не год и не два. Пакет с прыгалками вылез на свет, забытый и пыльный. Кроме него в походном рюкзачке почти ничего и не было. Так, пара белья, бритва-щётка, да какая-то бездумная книга из развала «всё по пятьдесят».

Перрон гудел многолюдной бестолковой суетой, а мне было не до вокзала. Я отправлялся в путь легко и просто. За спиной осталось уважительное молчание друзей. Так провожают в путь за победой. Правда, один из близких людей нанёс удар в душу. Был пьян и вряд ли адекватен. Но в тот момент его слова были мне очень важны.
В ответ на просьбу об одобрении и понимании, я выслушал тираду без падежей. И о себе лично в общем месиве, и о ней в частности. А он её совсем не знал и права не имел так говорить. Видел-то раза два, и то мельком.
Многое можно простить, и я его почти простил. Раньше были друзьями, а теперь здороваемся через раз.
Но все тяжёлые слова остались позади, когда пыльное купе отделило один мир от другого. Где-то за поволокой вагонного стекла гудел эхом объявлений, пестрел огнями вокзал, но я уже не принадлежал тому миру. Поезд тронулся.
В пути терзали мысли. Обрывки прошлых разговоров, моменты близости или взаимопонимания. Бывало, что всё по отдельности.
Много всего было. Удачная учёба, престижный факультет с перспективой дипломатической карьеры. Спортивные успехи и множество иных проявлений таланта. Говорят, если кто-то талантлив, то часто талантлив во всём. Лучше чем так, сказать о ней трудно. Но это осталось в прошлом. Когда-то мы шли рука об руку, и если кому-то не хватало таланта, другой вносил свою лепту. Сказать, что мы сворачивали горы, это значит, слишком мало.
А потом…
Потом на полустанке вошли люди в форме и долго проверяли документы. Рылись в сумке и задавали ехидные вопросы. Обнюхали, словно собаки, полупустую пачку сигарет и долго дивились на прыгалки. Надо же, говорили, девушка спортсменка. А они, оказывается, тоже за здоровую жизнь без наркотиков. Может быть, в рюкзаке наркотики? Ведь покуриваем не только табак, да? Провокации не имели смысла по двум причинам. Первая – не по адресу, а вторая – это то самое «потом».
Она хотела с этим жить и деньги наживать.
Когда мне стало понятно, я сказал нет, и мы расстались. Это было несколько лет назад. Интересно, чем она жила все эти годы?
Серые братья махнули рукой и удалились, а я задался вопросом. А на что я готов теперь, после стольких лет разлуки?
Хотелось цели, маяка и смысла. Держи, пожалуйста, в угоду чьей-то воле. Прости, Господи, и что мне теперь с этим делать?

На полпути поговорили.
«Я скоро буду. Встречай».
«Не пиши мне пока. Я боюсь».
Остаток пути был полон тяжёлых вопросов, только ответов не было. И друг на друга громоздились новые вопросы.

Поезд притормозил у края насыпи. Проводница не успела открыть ступеньки, а я уже спрыгнул на камни.
Она была в толпе людей. И я узнал бы её через год, даже через тысячу лет, пусть это всего лишь образ. Рядом стояли какие-то люди, мне не знакомые. И она, двое людей выглядели слегка растерянно. Потом память прояснилась рваными кадрам прошлого. Пыльная комната общаги, маленький пухлый фотоальбом, старенький плед, осенняя прохлада и горячий чай из одной кружки. Двое смотрят альбом.
Слава Богу, не ошибся в имени. Был бы конфуз. С её отцом просто обменялся рукопожатием. Мама смутилась и сбивчиво заговорила. Это всё дочка, как с ней часто бывает, ни о чём не рассказала, никто ни чего не знал до последней минуты. Так что всё сумбурно, ужасно, ужасно странно и непросто. Всё совсем не просто, и вы поймёте. А пока, что же мы стоим? Пойдёмте домой, хотя заглянем по пути в гастроном, купим что-нибудь к чаю.
Она что-то ещё говорила, но для меня слова звучали белым шумом.
В тот момент не было ничего важнее и светлее, чем лицо, отделённое метром пустого пространства. Я видел взгляд усталых глаз, странно настороженных, будто лишённых внутренней силы. Её взгляд шептал «дождалась». И было что-то ещё, какая-то тревога, направленная мимо, не то внутрь меня, не то мне за спину.
Позже мы шли неторопливым шагам, а родители чуть позади. Почти не разговаривали. А она смотрела в сторону и боялась каждого шороха. Пару раз судорожно хватала меня за руку, а потом тут же отпускала. Спрашивала, вижу ли я эти страшные, злые тени. Они ведь есть в каждом, и в тебе, но в тебе их меньше. А всё потому, что ты мой, вот мы их и прогоним, дай Бог только время.
Потом мама что-то сказала, что-то такое невпопад, и дочка с яростью ответила. Голос сорвался на истошный крик, даже прохожие попятились.
Отец отвернулся, а я достал сигареты. Руки дрожали. Вот она какая, хрупкая, беззащитная девушка в скромном платье. В тонком белом платочке. Чего ждать следующем номером? Она покосилась на сигареты и протянула руку. Я открыл пачку поделиться, но мама очень вежливо вмешалась. Попросила по возможности не делать таких вещей. Просьба не приказ, но я насторожился. А потом понял. Мама боится, что дочь вернётся к наркотикам.
За сигарету она обиделась на целый час. Всё это время мы молчали.
К исходу позднего вечера я убедился, что в доме мне рады. Не не выкинут искать приюта на вокзале или в хламушной гостинице. Стало немного легче, а спокойнее не стало. В атмосфере дома беззвучно звенели напряжённые струны какой-то скрытой борьбы. Не злости, а неприятия. Кто на какой стороне баррикад? А я кто? третий лишний, или третья сторона?
Уже ночью я вышел во двор, прислонился спиной к липе и медленно дымил в серо-голубые сумерки. А что если несколько дней сумбурного отпуска сведут меня с ума? Нет уж. Либо я тут останусь, либо возьму её в охапку и увезу домой. Теперь никто меня не остановит. Третьего не дано. Я вижу и знаю главное. Она теперь поедет за мной куда угодно. Будет непросто, будет больнее, страшнее, чем раньше. Но теперь всё в моей власти.
Она подошла сзади и тронула рукой плечо. В ответ я улыбнулся и заговорил. Тихо, без лишнего пафоса и очень просто. Поведал, как долго и пусто жил без неё, как сильно был потрясён нежданной весточкой. Она слушала, тихо улыбалась, и часто вставляла еле слышное «знаю». Попросила сигарету, но не выкурила и половины. То ли отвлеклась, то ли просто сигарета потеряла для неё значение. Чуть пальцы не обожгла. Стояла, смотрела сквозь дым и слушала.
И тогда я задал вопрос. Она ждала его, да и могло ли быть иначе, когда за спиной такое прошлое? Ответила коротким «подумаю». Я поставил условие: до конца отпуска. Резкое, безжалостное уточнение, но кто отнимет у меня это право? Ей хватило ума спрятать гордость и принять условия. В прошлом она была непреклонна, а если уступала, то это стоило видимых усилий. Знать бы, чего стоит теперь.
Несколько минут мы простояли под тенью от дома и сонных весенних ветвей. А мне-то казалось, я прекрасно помню наши поцелуи. Как я был наивен.
Мама открыла нам дверь и вздохнула. По лицам поняла главное. Дети примирились, и теперь у руля был не тот, кто раньше.
Она спала в обнимку с мамой, и ночью тихо вздыхала, а может плакала. А мне и на раскладушке было не плохо. В многолюдном одиночестве вагона я мечтал освежить в памяти не только поцелуи. Ждал повторения прошлого? Нет, пусть прошлое будет прошлым. И если мы начали всё с начала, глупо спешить. Более того, опасно.
Всё, что будет, будет позже. Однажды я видел, как в метро сидела пара. Он с бородой, она в тугом платке, у обоих на руках книги с плотными столбцами мудрого текста. Дальше воспоминания мысль не продвинулась. Потом был сон.

Мы проводили дни в прогулках. Бывало, из-за туч выглядывало молодое солнце, светило обещанием листвы и тепла. Ветер трогал голые ветви и штриховал тенями парковый асфальт. Там мы ходили рука об руку. Стояли у тягучей серой воды, вялой от зимнего сна. В отражении неба плыли кусочки талого снега и смытой половодьем листвы.
Мы много молчали, и с ожиданием смотрели вокруг. Изредка - друг на друга. Иногда тишина прерывалась вопросом, а правда ли, что ты мой? Я всегда отвечал да. А она смотрела на воду и плакала. Я обнимал усталые плечи, бережно трогал пальцами влажные щёки, целовал веки и губы. Силился понять, что за словами «хочу на небо»? Пугался возврата к прошлым порокам и успокаивал, как мог. А она продолжала плакать. Вставала на ветви прибрежных берёз, ив и каких-то других деревьев, не знакомых мне по названиям. Раскидывала руки в стороны, подставляла высоте застенчивые, мягкие ладони. Весенний ветер ласкал напряжённое лицо и беззащитную шею. Солнце во всю старалось высушить слёзы. А на людях она поправляла неизменный платок, и тенью прятала след от слёз.
Позже мы заходили в кафе, где она всё помнила ещё со школы. Древняя роспись с чебурашками и зайцами поблёкла и облупилась. А плиты пола, раздача и столики лучше пережили смену эпохи. По-детски сладкий молочный коктейль мы заедали песочным печеньем.
Когда она уставала и шла домой, я провожал. В это время как раз мама и папа возвращались с работы. Я здоровался, перекладывал в карман куртки сигареты и обещал прийти к ужину.
Было нелегко идти по следам дневных прогулок. Меня пугали и терзали её истерические выпады, чаще безмолвные, но тем не менее сильные. Истерики выматывали до бессилия. От того мне и нужны были прогулки в одиночестве, просто чтобы остыть, восполнить растраченные силы и набраться новых на завтра.
Выходной день мы провели дома. Читали какие-то сказки других народов в академическом издании. Она сделала несколько упражнений из своего спортивного прошлого, позже снова слушала сказки, улыбалась своим мыслям и складывала паззл из тысячи деталей.
Родители подарили нам часы домашнего уединения, пока сами уехали по делам. Чем будние дни в их понимании хуже выходных, не знаю. И отдалённо представляю, что они ожидали от нас в это время. Вряд ли чтения сказок за сбором паззлов. А может, просто хотели дать нам время, которого осталось немного. На послезавтра был куплен обратный билет.
К сумеркам они вернулись, и вчетвером мы собрались за чаем с пирожками. Мне казалось странным видеть девушку без платка, особенно в присутствии других людей. Да, они её родители, но и только. Близкими людьми они давно не были, и не родители установили эту границу.
Все ждали вопроса, и я его снова задал. Теперь все ждали ответа. И она сказала «да». Смутилась, прикусила губу и часто заморгала влажными ресницами. Мама выразилась в том духе, что ну вот, была только дочка, а теперь ещё и сынок будет. Ну, и слава Богу. Отец смотрел на нас с глубокомысленной улыбкой и ничего не говорил. А что тут скажешь? Люди взрослые, им и решать.
В этот вечер я гулял особенно долго и когда вернулся, все спали. Только ко мне сон не шёл ни в какую. В час, когда ночная синева сменилась серостью холодного рассвета, я наконец заснул.
С самого утра она сияла внутренней радостью, и не удивительно. Мы о многом решили и построили длинные планы. Всё будет так, как должно быть, и никак иначе. Несколько недель походит к психотерапевту, потом, если потребуется что-то ещё, будем решать сами. И уже я сам буду за всё в ответе. Мама обещала привезти невесту прямо на порог, и невеста была не против. Придётся пожить месяц другой в одиночестве и в ожидании. Если сравнить с прошлой разлукой, пустяк.
Солнце пробудило в почках жизнь, и в этот день на тёмной коре зазеленел первый весенний бисер. От тёплого ветра в лицо хотелось смеяться, и все возможные обиды, прошлые и будущие, все трудности и боли смягчились, стерлись и потеряли значение. Мы шли вдоль церковного забора, и когда поравнялись с воротами, она улыбнулась. В свою очередь задала вопрос, и этот вопрос не терпел промедления.
- Пойдем вместе?
В тот момент я подумал о всяком. Да, я верю в Бога, но вряд ли моя вера близка к православию. Вспомнились чьи-то слова, что если ты не православный, то и не христианин. А вдруг и она скажет что-то подобное? Запросто. А такие слова не проходят бесследно.
Говорят, людям дали свободу выбора, свободу воли. А может быть, всё предрешено? Тогда, прости Господи, в человеческом понимании это юмор с недобрым оттенком. Или не юмор вовсе. При чём тут юмор? Мне предложили, и я осознанно сделал выбор.
Остался стоять возле ворот.
Она вышла минут через десять, и по дороге домой мы молчали.
Утром два человека пришли на вокзал. Один проводил, другой встал на ступеньки вагона. Любимые взгляды, до боли родные слёзы. Абсолютно чужие люди.
Расстались.

5-7 октября 2007