Явь и грезы деревянного меча

Сталь пела. Сталь пела, рассекая воздух, воду, огонь, дерево, ткань, металл, камень, твердь Бытия. Сталь пела, сталкиваясь с себе подобными, сгибаясь в кольцо и распрямляясь снова.
Сталь пела во сне.
Зачем, почему приходили к нему эти сны? Зачем терзало его несбыточное, безумное желание, острое, как сталь, которой ему никогда не стать?
Ему, деревянному мечу.
Это началось с ним очень давно. Еще тогда, когда он был всего лишь частью большого, мощного ствола, куском древесины. Смутное, плохо осознаваемое стремление быть тверже, острее, беспощаднее делало его чужеродным элементом, вбитым в дерево огромным гвоздем. Древесная плоть не любила его, отвергала. Но ему было наплевать. Он не нуждался в растительной любви.
Дерево умерло. Дерево умерло под ударами чего-то неизмеримо твердого, острого. Того, что во внешнем мире называется топором.
Дерево умерло, а он выжил. Частичка странной, упрямой жизни среди штабелей мертвечины. Смерть дерева он воспринял как освобождение. Первой его формой стал длинный брусок. Лучше, чем быть элементом ствола, но все же... Что-то рвалось изнутри, побуждая изменяться снова и снова, превратиться в нечто более изящное, совершенное, правильное. Более твердое. И он твердо знал, что так и будет. Это знание, не уверенность, а именно знание, заставляло деревянную палку вибрировать от нетерпения и возбуждения. Эту вибрацию почуяли смышленные и умелые человеческие руки. А он с восторгом воспринял новую форму палки, острой с одного конца, с короткой перекладиной на другом, тупом конце.
Из глубин, рождавших мучительные, радостные сны о поющей стали, пришло слово. Меч. Так его теперь звали. Меч должен быть острым. Деревянный - не меч, просто палка для потехи или ковыряния в дерьме. Он будет настоящим мечом. Во что бы то ни стало!
Деревянное лезвие со свистом рассекало воздух. Это все, что оно могло рассечь. Соприкосновение с более твердыми субстанциями рождало лишь глухой стук. А разве могло быть иначе?
Но это не останавливало Меч. С упорством, достойным лучшего применения, деревяшка колотила по набитым опилками чучелам, бревнам, веткам, медной проволоке. Глупая палка частенько рисковала разлететься на мелкие щепки.
Знатоки, опытные, битые, тертые, да и просто здравомыслящие люди смеялись, качали головами, крутили пальцем у виска: "Идиот! Сумасшедший! На что он надеется, чего хочет? Сколько ни пытайся, все одно - неподходящий материал. Ну и пусть пыжится до поры, до времени, пока не столкнется с настоящей сталью".
А Меч упрямо лупил воздух, землю, огонь, не обращая внимания ни на что. Временами, правда, накатывали приступы отчаяния, неверия в себя, замаскированные под голос здравого смысла: "К чему, зачем? Брось, отступись. Дереву не быть железом, неподходящий материал. Лучше спокойно догнить свой век".
Тогда он бессильно опускал деревянное лезвие, которому никогда не стать острым и железным. Но тогда и сны становились еще яростнее, безумнее, реальнее. В них раскаленного, плачущего багровыми искрами младенца швыряли на колыбельню-наковальню руки повитух, пеленая ударами молота. И неразумная, ревущая пластина металла обретала железное хладнокровие и невозмутимость.
После таких снов Меч понимал - иначе нельзя. И глухой стук возобновлялся.
Однажды он встретил железного собрата. Огромный самодовольный двуручник, лениво поблескивающий лезвием. Из настоящей стали.
- Из ума выжила, колотушка? - фыркнул двуручник в ответ на просьбу Меча.
Меч не отставал.
- Твое дело - погонять коров. Или быть детской игрушкой. На большее ты не годен, деревяшка, - двуручник обдал его презрением.
Меч не унимался.
- Ты напросился, - качнул рукоятью стальной гигант.
Один небрежный взмах огромным лезвием. Все, чего заслуживала деревяшка, по мнению двуручника.
Столкнулись два меча. Столкнулись два мира. Со своими звездами, солнцем, богами, лесными ручьями и феями.
Мудрец, скажи: какой из них лучше?
Знатоки, опытные, битые, тертые, да и просто здравомыслящие люди усмехались, качали головами, держали наготове безысходные банальные "Рожденный ползать...", "Мы же говорили...", "Неподходящий материал" и прочее.
Еще не заметив, что здравый смысл и опыт лежали в дорожной пыли. Там же, где и останки могучего двуручника, разломленного надвое: рукоять с обломком лезвия и чуть поодаль - все остальное.
Тишина воцарилась вокруг. Воцарилась и раскрыла рот от изумления.
В тишине пела сталь. Сталь пела наяву. Сталь деревянного меча. Та, что внутри. Та, что важнее.