Пока дышу

 Dum spiro, spero
 (лат.Пока дышу - надеюсь)

 Я не люблю свет. Вернее было бы сказать, что я не люблю яркий свет, и ничего уж тут не поделать с моими щурящимися и слезящимися глазами, когда я смотрю на источник непривычного и нестерпимого для моих очей излучения. Даже на многих фотографиях я жмурюсь, и поэтому предпочитаю делать только те снимки, на которых я в очках – специальных защитных (я работаю на стройке), стильных имиджевых или просто любимых коричневых “Parim”, купленных совершенно случайно к новому итальянскому плащику. Прозаично, но даже при плотно закрытых жалюзях шторы в моей комнате всегда задернуты и максимально опущены на пол, чтобы, не дай Бог, мои нежные глазки не пострадали от непрошенного вторжения солнечного тепла.
Вместе с тем нельзя сказать, что я люблю темноту. Скорее всего, мне больше импонирует полумрак, загадочный, манящий… обещающий. А уж брать от жизни то, что она дает, или застенчиво отказывать, стыдливо пряча руки за спину, - тут даже вопрос не стоит. Ибо – брать. Стучитесь и откроется вам, а если не откроется, так попробуйте другой ключик. Вдруг поможет.

Мне уже изрядно надоело биться своей упрямой головой в двери Вика, надеясь на скорое их открытие и его внезапное прозрение. Не выходило уже который раз… и который год – восьмой по счету, никак не меньше. Но что тут поделать? Мириться с тем, что дают, не пытаясь изменить ситуацию в свою пользу, - это не про меня, и я продолжала оставаться рядом с ним сначала одноклассницей, потом однокурсницей, затем подругой, в дальше вообще непонятно кем – леди Х, только для того, чтобы иметь возможность экстренно прийти к нему на помощь без звонков и просьб, выслушивать его в минуты внезапного доверия ко мне и периодически слышать его голос где-то между двенадцатью и часом, с непередаваемой интонацией и смехом произносивший: «Спишь?» Сама же я в это время считала часы до его звонков, бродила по бутикам, прикидывая, пошла бы ему приглянувшаяся мне рубашка, писала стихи на случайных листочках и наполовину законченных блокнотах, на всякий пожарный хранившихся в каждой из моих сумочек… и плакала от бессилия и непереживаемого желания бросить все и позвонить в его дверь. Заканчивалось все традиционно тем, что я покупала рубашки, брала двести грамм кокосовых печений и все-таки шла к нему, чтобы в очередной раз он прямо или косвенно бросил мне лицо: «Мы никто друг другу… У нас нет любви. Прошу тебя, не показывай своих чувств при мне». И я, глотая слезы унижения и растерянности, пыталась выполнять его просьбу, что давалось мне с огромным трудом, – все наши друзья и родственники просто мечтали увидеть нас обменивающимися кольцами и не упускали случая, чтобы как бы невзначай не напомнить об этом, а мне в голову лезли непрошенные воспоминания: Вик и я играем на пианино в четыре руки, он готовит мне кафе в чашке с надписью «Только ты», его руки перебирают мои кудряшки и он словно в горячечном бреду шепчет мне даже не в ухо, а куда-то ниже: «Что ты со мной делаешь?» Потом его губы на моих плечах, трепетные и осторожные, наполовину спущенный с кровати вязаный плед, безумный взгляд Вика, проецирующийся прямо в мои зрачки, расширенные от избытка рвущихся изнутри ощущений, стон в закушенный кончик подушки, чтобы соседи не услышали и – логичное и вежливое до холодеющих пальчиков на ногах предложение принять душ. Все до одинаковости испытанное и непривыкаемо больное: как непривычно слышать после «Я хочу открываться одной тебе» законное продолжение «Не лезь ко мне в душу». Игра? Может быть. Подлость? Еще вернее. Любовь? Сказочно, но… да! Иначе чем бы я могла объяснить года непереставаемого ожидания Вика и прощения всех его глупых выходок, девушек и сознательного и бессознательного приближения и отталкивания меня? Наши отношения развивалась непериодической синусоидой, но человеку свойственно стремление к Прекрасному и вера в Лучшее – и я ждала. Ждала, что Вик в конечном итоге осознает, что я – единственно Его и прекратит обращаться со мной как с шариком на резиновой веревочке. Банально и просто, как цветаевское «мальчик смеется, а девочка плачет». Но сидеть образно сложа руки я не собиралась, я использовала все шансы, чтобы быть с Виком, и мне плевать было на мнения и сплетни окружающих, на нарушения пуританских норм нравственности и морали – моя гордость не была попрана мной же и сломана боязнью Вика приблизить меня к себе, я поступала так, как считала единственно правильным, а это правильное было - быть с ним изо всех сил и возможностей, а дальше действовал принцип мадам де Помпадур – хоть трава не расти. Кто посмеет упрекнуть любящую женщину в несдержанности? Да и для влюбленных запретов нет. Кто и что бы там не говорил. Даже Вик. Мне самой виднее. Хотя по ночам были вдавленные всхлипы в подушку и мечты о нормальном девчачьем счастье, без заморочек эгоистичных и излишне самоуверенных индивидуумов, таких жестоких и таких… родных. Рыдания прекращались беспощадным «Бог не дает нам превыше наших сил, значит, я все выдержу», и наутро я вновь сияла и шла мелироваться темным каштаном – надо быть на уровне. Друг – другом, конечно, но с чего-то же должно все начинаться, вот пусть и видит во мне хоть и друга, но ярко выраженного по гендерному признаку. Я – женщина, и это никто не оспорит.

 Я не люблю свет. Полумрак гостиничного номера прерывался струей света из ванной комнаты, по запарке оставленной Виком полузакрытой. Я впервые была с ним так поздно, хотя нет… прошлый Новый год мы встречали вместе и сидели за метр друг от друга, боясь никак незапланированных прикосновений и поцелуев – за соседней стенкой спали его родители. Но все же в таком смысле мы были вместе в первый раз. Полтора часа назад предметом первостепенной важности было куда же мы поедем – все-таки мой день рожденья, на который, кажется, мечты должны сбываться, но… ехать никуда не хотелось, потому что Вик был рядом, а, если и оставались какие-то желания из категории «сверх», то лишь чтобы ночь не заканчивалась и он был со мной. Близко. Так, чтобы ближе было некуда.
Конечно, атмосферу аэропортовской гостиницы с большой натяжкой можно было назвать романтичной, к тому же жутко мешало чувство стыда, когда я проходила мимо пожилой вахтерши, с понимающей улыбкой протягивающей нам одеяла. Но безумные поступки – вообще мое амплуа, к тому же «Лови момент» Вика, и, как результат, - мои пальчики в его крепко сжимающих ладонях, ставшее ненужным одеяло, сползающее на пол, крики в подушку и зашедшийся в безумной пляске потолок под нами… или над нами? Ставшее реальным несколькоминутное недышание, а потом…
 В душ я не пошла. Вик плескался минут десять, потом вернулся в комнату, натянул одеяло на мои озябшие пятки и лег рядом. Я еще повертелась немного и устроилась на его груди.
 - Не тяжело?
 - Смешная… Ты не тяжелее крестика, все нормально. Не замерзла?
 - Неа.
 - Смотри, а то давай я второе одеяло возьму.
 - Вик, я хорошо, честно, не беспокойся.
 Я начала прислушиваться к запахам номера. Такой типичный советский номер, правда, очень чистенький и аккуратно убранный.
 - Алесь?
 - А?
 - Я хотел тебе сказать, что…
 - Вик, не надо, - оборвала я его. – Все нормально, не говори ничего.
 - Нет, Алесь, ты послушай. Между нами ведь нет никакой любви, это было просто…
 Я приподнялась на локте и посмотрела на него. Родной.
 - Я все знаю, Вик. Не надо объяснений.
 - Просто я хочу, чтобы ты знала, сегодня это есть, а завтра нет.
 (Неужели может быть – Завтра?)
 - То есть, я хотел сказать, что завтра этого может и не быть. Пойми.
 Да что там говорить, я все понимала. Хоть от этого никак и не становилось легче. Я не сторонница горизонтальных отношений, но, если это все, что я могу иметь, – я не откажусь. И даже не стану мириться с этим. Потому что если есть начало, то есть и продолжение (просто хочется в это верить). Моя упертость сделала бы честь даже секвойе – самому непробиваемому дереву в растительном мире. А я больше, чем даже человек, я любящая женщина, и мне все можно.
 И даже слезы на голые локти.

 Я не люблю свет. Как хорошо, что он это понимает. Нет, я отнюдь не в восторге от того, что регулярно приходится пополнять запасы «Чистой слезы» в домашней аптечке, но больными глазками страдаем мы - оба. И теневые шторы опущены до пола, хотя жалюзи предусмотрительно закрыты. Так что записываю удачную фразу для окончания стихотворения почти в полной темноте. Конечно, какой-то отсвет дает атлас натянутого на согнутые колени одеяла, но – мысль прерывается, и я практически сразу нахожу причину – тяжело писать, когда за спиной тянется сонное посапывание Вика. Хотя я, конечно, не в обиде, стихотворение вполне может подождать до утра, тем более что пишу я, кажется, на одном из контрактов Вика. Ничего, завтра распечатаю еще раз, не думаю, что он ощутимо рассердится. Поворачиваюсь к окну спиной и опускаю голову Вику на грудь.

 Верьте – и воздастся вам!