Снегурочка, стр. 4

Однажды у нее произошла знаменательная и необычная встреча, которая повлияла на ее последующую жизнь.

Эту микроскопическую кафешку она нашла как-то неожиданно и сразу, выйдя необдуманно в городок, сразу после своего приезда, даже не распаковывая сумок. Испепеляющая жара. Улицы пусты, окна и витрины наглухо закрыты ставнями. Темные очки не спасали от обжигающей белизны домовых стен и камней, вложенных в дорогу и тротуары. Немой и слепой городок тяжело дышал близко кипящим морем.
Гордость и необъяснимое упорство, или привычка все доводить до конца, не давали ей вернуться в отель, в холодный кондиционерный рай. И когда она уже почти была готова повернуть обратно, ее взгляд упал на едва приоткрытую дверь, над которой вывеска однозначно указывала: здесь прохладно и уютно. «Самое прохладное место на побережье».
Все время своего героического похождения она мечтала о холодном, слегка разбавленном водой, лимонно-апельсиновом соке, о запотевшем стакане яркой желто-оранжевой жидкости с тонким ободком пены свежевыжатых плодов и позвякивающих льдинок.
Но, окунувшись в холодные сумерки, наполненные божественным ароматом кофе, она поняла: только чашечка горячего свежего сваренного кофе спасет ее. И когда зрение к ней вернулось, была приятно удивлена, обнаружив на столике, за который на ощупь села, чашку парящего кофе…
Глаза уже привыкли, тело охладилось и расслабилось, полукресло было по-домашнему уютным. Она смаковала безупречный кофе и изучала помещение.
Конечно, оно было совсем маленьким, всего столиков пять умещалось в нем. Однако, полумрак, настенная роспись, зеркала, ширмы, с нанесенными своеобразными рисунками, и сложные витражи – создавали иллюзию огромного зала, раз в десять больше реальных размеров, искривляя внутреннюю геометрию до парадоксальных видений. Барная стойка в глубине зала была совсем рядом – руку протяни, коснешься. Соседний столик, при своей близости, казался отодвинутым на невероятное расстояние. Край стола, за которым сидела она, растворялся гуашными мазками в воздухе.
Тонкая мозаика напольного покрытия гипнотизировала хитросплетениями и сложными узорами, уводя взгляд в притушованные изгибы стен.
Заколдованная, она сидела без движения. Лишь глаза то медленно следовали плавным линиям рисунков, то метались в поисках выхода из лабиринтов изощренных узоров, то застывали, пораженные, собрав из элементов еще пару мгновений назад непонятного калейдоскопа четкую картинку.
Пустая чашка кофе уже давно остыла, забытая сигарета обмякла серым пеплом... Ее ладони лежали на поверхности стола. Пальцы едва-едва перемещались, словно что-то нащупывая. От неожиданности она вздрогнула. Гладкая, филигранно инкрустированная столешница, под ее пальцами приобрела рельефность, объемность… Рисунок стал выпуклым и осязаемым. Поверхность кожей живого существа мягко поддавалась ее пальцам. Ошарашено она наблюдала, как плоский рисунок под подушечками вскипал и затвердевал, тут же опадая, как только пальцы скользили дальше.
Подчиняясь непреодолимой силе, она повернула левую руку ладошкой вверх. В глазах зарябило: загадочным образом сплетаясь, линии ладони, узор столешницы и рисунок пола составляли единое целое. Это была одна поверхность – ладонь, стол и пол! Глаза, потеряв фокус, метались в поисках опоры. И не находили. Все предметы – кресла, столы, зеркала, ширмы, картины, витражи – были неотделимой гармоничной частью сложной завораживающей картинки калейдоскопа.
Линии Судьбы руки моей
Продолжение нашли в твоих ладонях…
Она зажмурилась. Изо всех сил завертела головой из стороны в сторону, прогоняя наваждение. Открыв глаза, невольно ойкнула – у столика стоял хозяин этого необычного кафе. Он участливо улыбался, слегка наклонившись вперед, заложив левую руку за спину.
– Хозяйка что-нибудь еще желает?
В тот раз она больше ничего не желала. После слов, что в первое посещение здесь всегда все бесплатно, она выскочила на улицу, окунувшись в атмосферу пробуждающегося после сиесты городка.
Потом она довольно часто заходила сюда. Попить кофе, просто посидеть, отдохнуть от испепеляющей жары и насадится прохладой, уютом.

Хозяин – то ли араб, то ли индус по происхождению. Брюнет с зелеными глазами и европейскими чертами лица. Свободно разговаривал на нескольких языках. Мог запросто поддержать дискуссию об экзистенционализме Хейдегера и, не задумываясь, предложить несколько версий возникновения христианства, поговорить о политических тенденциях в мире, запросто обсудить купаж вин, способ приготовления кофе.
С ним было интересно и загадочно. Создавалось впечатление, будто он, говоря о простых, повседневных вещах, что-то не договаривает, скрывая от собеседника открытый только ему тайный смысл. Даже, когда он молчал, задерживаясь и присаживаясь за ее столик, тишина, обволакивающая их, становилась густой, плотной и многозначительной.
И каждый раз он каким-то невероятным образом ставил ее в тупик.
– Знаешь, а ведь ты стерва. – Он поставил перед ней турецкий кофе, снял с подноса стакан воды, бокал свежевыжатого апельсинового сока, как она любила, и маленькую солонку. – Холодная, расчетливая, рациональная. Из всех существ на этой земле ты любишь только себя. Наслаждаешься природой, людьми, едой, напитками, музыкой, фильмами, книгами... Всем тем, что предоставляет в твое распоряжение жизнь.
Она в оцепенении всматривалась в его застывшие глаза. На неподвижном лице двигались только губы.
– Ты делаешь людям подарки, но лишь потому, что это нравится тебе. Ты занимаешься благотворительностью и даешь милостыню только потому, что тебе это доставляет удовольствие. Общаешься только с теми, кто тебе может что-то дать. Выслушиваешь и слушаешь тех, из кого можешь высосать капельки доставляющей наслаждение и пользу информацию.
– Вот, фиг ты угадал! – Голос на высокой ноте сорвался, фраза прозвучала неубедительно и неестественно. Улыбаясь, она вдруг поняла – сейчас расплачется.
– Не сейчас… Не сегодня, не завтра… Однажды… В ночь, когда будет много снега, ты станешь другой.
Невысказанный вопрос остался при ней – хозяин резко встал и направился навстречу появившимся в дверях посетителям.

Когда она появилась в зале, он сидел за ее столиком. В высоком бокале стояла белая роза. В сумраке зала полураскрытый бутон был объемным и реальным, каждая жилка его кремового лепесточка с каллиграфической точностью была прорисована до мельчайших подробностей, казалось, он светится изнутри маленькой электрической лампочкой. Словно отражение бутона, свежий срез стебля лунной дорожкой белел на дне сосуда. Он знал, сегодня она пришла прощаться: завтра возвращается домой, отпуск закончился.
Когда она села, пронзительно глядя ей в глаза, он, словно боясь разбить, взял ее ладошки в свои.
– У нас завтра карнавал… может быть, задержишься?
«Не могу» – Она едва заметно качнула головой.
– Тогда сейчас хочу сделать небольшой подарок... Но сначала мне нужно тебе многое сказать.
– Цепочка событий нашей жизни льется из верхней ладони в нижнюю. Некоторые звенья обжигающе сияют, падая в ладошку, другие немыслимо темны. Иногда вдруг они спутываются, задевая друг друга в самых неожиданных местах, ломая устоявшееся движение. Иногда из небытия возникает еще одна цепочка. Они могут течь рядышком, не замечая друг друга. Но порой они сцепляются, переплетаются и спутываются в невообразимые узлы, распутать которые невозможно.
Мы не можем влиять. Не можем ускорить или замедлить, или даже приостановить падение цепи. Мы можем лишь наблюдать со стороны, как золотистая горка в верхней ладони тает, нижняя – с каждым мгновеньем становится больше. Мы не можем соединять цепочки или распутывать их узлы. Лишь ретроспективно способны изучать красоту их хитросплетений.
Но… ты можешь.
Можешь сжать ладошку в кулачок и остановить падение. Можешь шевельнуть пальчиками и поймать в окружающем пространстве цепочку событий другую, другого, другой и даже других.
Хозяин кафе неожиданно замолчал. Затянувшееся молчание сгустилось вокруг них черным кофе со сливками. Стал от этого меньше даже зал, сузившись до молочного конуса вокруг столика, будто наверху невидимый далекий осветитель включил прожектор.
– Ты ошибаешься, – прошептала она, – я ничего этого не умею и не зна…
Он сделал движение, словно ладонью натолкнулся на невидимое стекло перед собой.
– Не торопись, госпожа… с выводами никогда не нужно торопиться. Неужели ни разу ты не ощутила прикосновения к некоторой таинственной сущности, когда каждой клеточкой своего тела чувствуешь движение времени, каждой молекулой – изменение пространства вокруг, начинаешь понимать ускользающий смысл происходящих событий. И тебе кажется, вот–вот–вот приподнимется уголок занавеса великой тайны природы. А прошлое и будущее, манящие тебя холодными далекими звездами, связываются в созвездия осмыслением истины в той, последней, инстанции.
Разве не летела ты в головокружительную пустоту от видений будущих событий, считая себя сошедшей с ума?
– Ну, что? Было? – он даже нетерпеливо поддался вперед. Лепестки розы затрепетали под давлением густого воздуха. Она видела в его глазах, что он не только знает ответ на этот вопрос, но и знает конкретно, что было, ожидая лишь подтверждения из ее уст своего знания. В голове у нее словно что-то щелкнуло…

– Да, да… помню... Это было еще в детстве. К нам пришли гости, много взрослых людей, детей. Мы носились по комнатам, играли в прятки и догонялки. Кажется, это было перед Новым годом или сразу после него, потому что мы были в каких-то маскарадных масках. Гоняясь за кем-то, я на бешенной скорости врезалась в косяк двери головой, наверное лбом. Помню, что очень удивилась резкой остановке движения. А потом…
Потом я летела по встречной полосе рядом с машиной скорой помощи. И это было почему-то левостороннее движение. Помню, как в сияющем белизной помещении над какой-то девочкой склонились люди в белых одеждах. И, когда я спустилась с потолка и пригляделась, узнала себя.

Он еле заметно кивнул и расслабленно откинулся на спинку кресла. Весь его вид говорил, что он удовлетворен сказанным и произошедшим.

– Позже я об этом забыла… А однажды вспомнила… – Замолчала, уносясь в прошлое.

Была ранняя-ранняя осень, самое ее начало. Еще не холодно, но уже и не жарко. Еще тепло, но по вечерам прохладно. Она возвращалась с работы. Поздно. Девять часов вечера. Небо приобрело тот неповторимый глубокий оттенок перехода от вечерней зарницы к темно синему топазу начинающейся ночи. Сквозь еще плотную листву деревьев, там, где не горели уличные фонари, уже засверкали первые редкие бриллиантики звезд.
Так уж получилось. Она задержалась: нужно было срочно готовить материал к завтрашнему утру.
Переходя дорогу на подходе к дому, по привычке, посмотрела вверх. Пятый этаж, последнее угловое окно… темное.
– Среда сегодня? – спросила сама себя, – муж на тренировке что ли? Тоже задержался?
Автоматически ускоряя шаг, почти вбежала в последний подъезд.
– Десять, двадцать пять, сорок…, – машинально отсчитывала количество ступенек. Сорок седьмая чуть выше других – об нее все спотыкаются. На шестьдесят первой постоянные старые стоптанные мужские тапочки, они здесь стояли всегда и их старались обходить стороной. Ступеней, как всегда, оказалось восемьдесят пять.
Звякнули ключи.
Звук открываемого замка показался неестественным. Незнакомым звуком открылась и входная дверь. В квартире было темно. Не включая света, она сняла туфельки. Странное и непривычное эхо сопровождало все ее движения. Рука потянулась к выключателю.
– Обокрали…
Прихожая, кухня, обе комнаты – пустые. В углу одной скелетом стояла металлическая кровать без матраса, в другой – пустой шкаф, на третьей полке которого лежал забытый, одинокий голубой носок с маленькой дырочкой на пятке.
Эхо оголенных стен и полов следовало за ней по квартире.
Обессилено опустилась на кухне на единственную кривую, жалобно взвизгнувшую табуретку. Гулко ударяясь в железную раковину, в сердечном ритме падали капли из плохо закрытого крана. Пахло газом. Слепой след от снятого посудного шкафа. Тяжело вздохнув, поднялась, собираясь идти к соседям звонить в милицию. На подоконнике альбомный лист. По диагонали плохо наточенным карандашом: «Не хочу с тобой больше жить. Заявление на развод подай сама. Все забираю, потому что мое. Прощай». Под листком обручальное кольцо и ключи от квартиры.

Пустая комната – все украдено.
Розы…
Белая, белая
И три красных.
Блестит платина –
Кольцо обручальное
… печальное
в корзине для мусора…
где же ты, муж мой?
Дитя не рожденное
Ни первое, ни второе
Без тебя обреченная
… горе
белое, белое
три красных капельки.

Там, в узкой, осиротевшей кухне, она ощутила: что-то взорвалось в ней. Словно оборачиваясь назад, поняла – подходя к дому, глядя на темное окно, она уже знала, что ее ожидает. Во рту от этого стало кисло и неприятно. Сморщилась, тело судорожно передернулось. Она видела, как торопливо и по-воровски озираясь, муж с друзьями выносил вещи из квартиры. Улыбку и дрожащие пальцы, держащие кохиноровский карандаш… Затем видения стали ускоряться и понеслись с бешенной скоростью.
Очнулась от скрипа железных пружин старой кровати. Она лежала на спине, вглядывалась сквозь слезы в расплывчатый узор теней от уличного фонаря на потолке. В памяти остались только неприятное больничное воспоминание из детства, быстрый развод и почему-то бесконечные стрелки железнодорожных путей.
Так потом и случилось. Развели их действительно быстро, так как детей не было, и она ничего не требовала. А потом уехала из родного города, ночью, в полупустом вагоне, с одним чемоданом.

– Кто ты?
Бог, дарующий!?
Или Дьявол, искушающий?!
Он не ответил. Даже не улыбнулся. Только взгляд стал плотнее и пронзительнее.

– Вот мой тебе подарок.
Положил небольшой невидимый предмет на стол рядом с собой. И медленно, словно сомневаясь в своем намерении, согнутыми пальцами, касаясь ногтями поверхности, стал пододвигать к ней эту пустоту.
Как в волшебном мультфильме, пустота начала материализовываться – сначала вырисовались контуры плоской коробочки, потом она закрасилась темно синим цветом, на верхней стороне появился рисунок. Когда его рука приблизилась к ней, она поняла – это плитка шоколада.
Протянула руку. Осторожно взяла.

– Ты – госпожа, ты – колдунья. Ты прекрасно знаешь, осознаешь и понимаешь, чувствуешь и осязаешь, что все в мире – суета. Перед бесконечностью безликой природы все наши потуги – ничтожно малы и незначительны.

Приблизила к себе. Да, это был шоколад. Миндальный аромат сладкой волной окатил ее. На рисунке была изображена танцовщица. Она стояла в первой позиции, слегка склонив головку с серебристой диадемой, фигурно опустив руки, сложив ладошки на тюнике, словно ожидая взмаха дирижерской палочки, с первыми аккордами готовая взметнуться в танце.

– Это знание дает тебе огромную силу. Силу управлять миром, людьми, чувствами, вещами и событиями. Ты даже и представить сейчас не можешь, как сегодняшние твои мысли, дела, поступки влияют на будущность и судьбы людей. Ведь все сегодняшнее – репетиция завтрашнего…

Она коснулась пальцами рисунка. Провела по изображению, ощущая рельефность линий. Фигурка танцовщицы заискрилась, оторвалась от плоскости бумаги. Стало темно и прохладно, возникло ощущение огромного пустого зала. И только она, маленькая, изящная, освещенная золотистым светом далеких юпитеров, взмахнула руками и, увлекаемая слышимым только ей аккомпанементом, двинулась в убыстряющемся танце по кругу.

– Однажды, в далеком будущем, ты, оглянувшись, проникнешься закономерностью цепочек слов, фактов, событий, творящихся с тобой и окружающими тебя людьми. Ты будешь ловить себя на мысли, что это уже все было. Во сне ли, или в прошлой жизни. Но это будет с тобой в этой, реальной жизни.

Танцовщица на долю мгновения замерла… И вдруг высоко подпрыгнула, вытянув перед собой руки, всем своим существом стремясь куда-то ввысь, зависла высоко над поверхностью стола искрящейся серебристой звездочкой…

– И ты сможешь творить чудеса…