Город

С наступлением осени железобетонные артерии города, посвежевшего и помолодевшего за лето, вновь воспалялись и разбухали. Разбухали, едва ли не лопались от бесчисленных, несметных потоков вернувшихся из отпусков горожан, вернувшихся из царства лазурных берегов, теплых, ласковых морей, тропического зеленого буйства. Вернувшись и окунувшись в знакомую до боли, до судорог, до спазмов атмосферу, они привычно начинали ненавидеть. Свое отнюдь не молодеющее с годами отражение в черном стекле вагона подземки, земляков, таких же горожан, соседей, сдавливающих в часы пик бока так, что не продохнуть, мрачные, грязные, истерзанные подъезды, низкое, заплеванное небо. Они ненавидели и они мстили - мстили себе, разрушая тело и душу злобой, черной как стекло вагона подземки, мстили другим, распихивая и расталкивая всех локтями в метро по пути на нелюбимую работу. Доставалось и городу: исписанные, залитые экскрементами подъезды, разбитые ступени, тротуары, сломанные скамейки, сгоревшие дома. Город не оставался в долгу, принимая эту бессмысленно-жестокую эстафету. Люди страдали, мучались, метались в кошмарных снах, скрученные по рукам и ногам потными простынями, люди напивались, изменяли, предавали, убивали себя и других.
Так продолжалось до следующего лета, когда несчастное каменное чудовище с облегчением выпускало из себя изрядную порцию человеческого гноя, и молодело на глазах, обреченное вновь впускать и впускать этих склизких паразитов. А паразиты ехали, летели к лазурным берегам, ласковым морям, тропическому буйству зелени. Уезжали, обреченные вернуться вновь в ненавидимый город, заполнить собой поры гниющего, разлагающегося тела мегаполиса. Потому что не могли, не могли, не хотели, не желали иначе, потому что умели только ненавидеть и терзать, потому что подобное всегда тянется к подобному. Потому что поселись они на лазурных берегах, они бы и там построили город - истерзанный, чудовищный, вопящий от боли.