Полевой сезон. Глава 3

Где-то горела тайга. Западный ветер принёс запах гари. Воздух смешался с дымом, образуя угарные туманы, которые заволакивали низины распадков и долин. Солнце расплывалось неясным диском. Лишь временами, когда менял направление ветер, легче становилось дышать. Пожары пригнали медведей.
Начальник партии – красивая женщина средних лет приехала к нам и рассказала, как Мишка-шурфовщик налетел на медведя в распадке.
У него было охотничье ружьё, заряженное дробью. Встречи с медведем он не ожидал. Столкнулись почти вплотную. Медведь от неожиданности заревел, но дорогу не уступил и пошёл на шурфовщика.
Миша словно прилип ко мху, не мог даже сделать шага от страха. Медведь на него навалился. Сломал ружье. Ободрал когтями лицо, сломал ему три ребра и, потерявшего сознание человека, прикрыл валежником.
– Подумал, наверное, что мёртвый и решил подождать, когда протухнет, – сказал Николай Иванович, снимая очки, чтобы протереть их, так как почему-то вдруг разволновался.
– Ужас! – подтвердила его слова Лариса Николаевна, она достала из своей сумочки платочек, припудрила им свои щёки, чтобы не потели от жары; её крашеные белые волосы сильно выделялись на фоне голубого костюма, и продолжила свой рассказ: я была в райцентре, когда мне сообщили. Миша очнулся. Приполз в лагерь. Хорошо машина была на базе. Сразу отвезли в больницу.
– Это он его за ружьё помял, за браконьерство, – высказался, усмехаясь, Клепиков.
– Разве на консервах проживёшь, – проворчал Леонид, – подбрасывая веток в костёр.
В котле, стоящем на нескольких камнях, закипала вода.
– Оскомину уже набили на щах и борщах с сухой картошкой, – добавил он.
– На подножный корм пора переходить, – поддержал его Клепиков, рассуждая, – сейчас бы свежатины. Куликов вон сколько летает, да разве их карабином собьёшь. Ружьё надо.
– Пока ты будешь ходить с ружьём, и смотреть в небо на куликов, как раз на Топтыгина наскочишь, – сказал Николай Иванович.
Мы рассмеялись.
– Никакой охоты. Даже не думайте. Хватит мне случая с Никитиным. Меня, наверное, с работы снимут, – Лариса Николаевна замахала руками.


***

По крутому склону сопки поднималась тропинка, вилась змейкой. Я шёл, не торопясь, временами останавливаясь, осматривая склон сопки.
Растительности на такой крутизне почти никакой не было, лишь наверху зацепились каким-то чудом кусты кедрового лапника. Рядом с тропинкой остались следы от гусениц бульдозера, они срезали своими острыми башмаками землю, а дальше обрывались. Складывалось такое впечатление, что когда-то здесь слетел бульдозер с сопки.
Наверху сопки соединялись хребтом. В посёлок можно было пройти несколькими путями. По вершине перейти через седловину маленького распадка ко второй сопке, а затем спуститься вниз по склону, либо идти вниз по узкому ущелью между сопками.
Я раздумывал, как мне лучше продолжить путь. На верхушке сопки во многих местах были пройдены разведочные канавы, заросшие со временем брусничником.
По ущелью проходила просека. Кое-где остались унылые покосившиеся столбы линии электропередачи. Провода были оборваны. Куда шла эта линия сейчас трудно понять. Может быть, она в прошлом давала ток в долину ручья Радостного для работы промприборов и шахт. Просека заросла колючими кустами шиповника.
Я решил спуститься вниз по просеке. Но кочки во мху мешали идти. Ноги проваливались вниз как в вату, то натыкались на твёрдые выступы пней или сгнившие стволы деревьев. Затем, когда я вышел на исток ручья, сапоги застревали в раскисшей жиже ила.
Вдруг я увидел следы от копыт. Следы были узкие и глубокие. Я догадался, что это следы оленя. Я свернул вправо и пошёл по дороге. Дорога шла по склону сопки. Кедровый стланик рос от дороги и до самой верхушки сопки. Ущелье сомкнулось сплошной стеной лиственниц.
За поворотом дороги показался посёлок. Одноэтажные дома барачного типа, гараж, кучи металлолома на отвалах. Обнесённый сеткой склад смазочных материалов, ШОУ. Речка, текущая через посёлок. Всё это создавало контрастную картину натиска человека на природу.
Дорога вывела меня прямо к берегу речки. На другом берегу метров на пять уходил в воду разрушенный мост. Вода в речке была прозрачной, течение тихое.
Я свободно перешёл речку вброд. Зашагал по дороге мимо здания котельной к магазину. На другом берегу речки виднелась конюшня, где мы весной так неудачно пытались подковать лошадей.
Около магазина была почта и стоял двухэтажный жилой дом. Я ещё не приблизился к магазину, как услышал истошный женский крик, который словно резанул изнутри. Ускорил шаги.
То, что я увидел, невольно вызвало у меня улыбку. Четверо мужчин несли женщину довольно крупного телосложения. Она была пьяной, отбивалась от них, пытаясь вырваться, голосила на всю улицу. Собралось человек десять любопытных. Стояли у крыльца магазина.
– Куда, язвы, вы её тащите? У неё же муж есть, вот он вам рёбра пересчитает, – кричала им вслед рабочая магазина, одетая в синий халат.
– Не слушайте, мужики, несите её домой. Пусть проспится, а то завтра кто нам будет зарплату выдавать?
Все дружно захохотали.
– Вот как вы кассиршу свою бережёте! Два раза в месяц о ней вспоминаете. Вам, заразы, денег на водку надо, – злорадно крикнула продавщица винного отдела, – ни бутылки у меня завтра не получите!
Я заметил Таялова, который стоял рядом с мужиками, и направился к нему. Мы встретились взглядами.
– Студент. Рад тебя видеть. Видал, какой концерт!
Мы пожали друг другу руки. Я подал руку стоящим рядом с Таяловым мужчинам. Один из них с кудрями непричёсанных волос, выделялся круглым лоснившимся лицом, был одет в рабочую спецовку. Рубашка у него была застегнута на две нижних пуговицы, а верхние были оторваны. Судя по выражению его глаз, которые затуманились от хмельного, ему было всё равно где стоять или куда идти, лишь была возможность выпить.
– Ты что здесь делаешь? – спросил я у Таялова.
– На выходной приехал.
– Как Блатнов поживает?
– А что с ним сделается. Пропадает на рыбалке.
– А лошади?
– Из лошадей только одна осталась.
– Почему одна? Отдали кому-то?
– Если бы отдали. Нет. Одна поскользнулась на тропе и упала в пропасть, другую медведь задрал.
– Ну и дела у вас!
– Как в Польше…
– Коля, ты идёшь с нами? – вмешался в разговор, вышедший из магазина с сеткой набитой бутылками водки краснощёкий мужчина.
Таялов обернулся ко мне.
– Серега, пошли со мной. Приглашают.
– Мне нужно хлеба купить для наших.
– Давай, мы подождём тебя…
Вчетвером подошли к невысокому дому с различными пристройками, одиноко стоящему около дороги на самом краю посёлка. Возле дома был палисадник. Калитка сломана. Возле двери на земле лежали спинки от железной кровати, несколько старых без спиралей электроплиток и ещё разный ненужный хлам.
Вошли в тёмный холодный коридорчик. Открыли дверь.
Неприятно пахнуло спёртым запахом прокисшего от перегара и дыма воздуха. Комната была одна, с низким потолком. Маленькое закопчённое окно плохо пропускало свет.
Серый полумрак не радовал. У окна стоял стол, который был заставлен пустыми бутылками. Рядом со столом вдоль стенки приютилась кровать с не заправленной постелью. В углу находилась этажерка с книгами на двух верхних полках, а нижняя была заполнена пустыми бутылками.
– Ложи свой рюкзак прямо на пол, – сказал мне Таялов, заметив, что я стою в нерешительности у двери.
Краснощёкий подошел к столу, отодвинул пустые бутылки от края стола, и поставил сетку на стол.
– Вот моя берлога. Располагайтесь. – Он сел на кровать. Снял с себя пиджак, который бросил небрежно на подушку.
Таялов и другой незнакомый мне мужчина сели на стулья. Я оглядел комнату. Около вешалки стояла табуретка. На ней лежала засаленная рубашка и свитер. Рядом с табуреткой стояли кирзовые сапоги.
– Девать себя некуда, как выходной приходит. Я не могу без работы, – пожаловался хозяин квартиры нам.
– Тоска одна. Не жизнь, а клетка, – поддержал его мужчина, – то ли дело у нас на материке. Встанешь на зорьке. Над речкой туман. Петухи кричат. А здесь даже воробья не встретишь.
– Нет, природа здесь красивая. Люди вот мне как назло встречаются не те. Все временные. Да ну их в отрыжку! Душа к ним не лежит. Хотя знаю, есть сердечные! Как и я!
Мой начальник ни рыба ни мясо. Техники не знает. Встанет впереди бульдозера. Рукой машет. Показывает куда торфа двигать. А сам ничего не понимает. Жижа одна. Только катаешься взад вперед. А к вашгерду пустой отвал привезёшь. Вместо того, чтобы воду отвести, маячит перед глазами, как бельмо, хоть дави его.
– Это точно. Горный мастер – пугало на полигоне, ночной сторож…
Я подошёл к этажерке и стал рассматривать книги. Взял в руку одну из книг и прочитал название “Учебник английского языка. Авторы: Краснощёкова, Драгунова, Раук, 1948, том 1”. Рядом на полке стояла вторая книга с таким же переплетом. Я вытащил её, так и есть – том 2. Полистал эти учебники и поставил их на место.
– Это ваши книги? – спросил я, обращаясь, к хозяину.
– Нет, не мои. Если хочешь, смотри. Учительница до меня здесь жила. Её книги. Что вы как на именины пришли? Давайте распечатаем бутылку. Не люблю я много говорить. Пора промочить горло. Двигайте стол к кровати.
Он встал, подошёл к столу, вытащил из сетки бутылки с водкой. Сетку бросил на подоконник. Взял бутылку в руки и добавил:
– Вот так мы живем. Не худо, не бедно, выпить есть что, этим и рады.
Таялов и его сосед придвинули стол к кровати, сели за стол.
– Как тебя зовут, парень? – обратился краснощекий ко мне.
– Сережа, – ответил я.
– Иди, Сергей, сюда. Садись на кровать, не стесняйся. Познакомься. Вот этот балбес, что сидит на стуле, мой земляк. Зовут его Тимофеем. Меня Григорием. Выпей с нами.
– Ну, ты характеристику мне дал! – возмутился Тимофей.
– А что, я слов интеллигентных не знаю. Говорю, как могу. Мой мозг груб и скор, как кувалда.
Григорий срезал пробку с горлышка бутылки, начал наливать водку в полулитровые кружки, которых было только две.
– Держи, – он подал мне кружку со сто пятидесяти граммами водки на глазок. Закуски на столе никакой не было.
– Так не могу, – ответил я, отодвигая кружку. Встал с кровати, пошёл к своему рюкзаку. Развязал его. Достал буханку хлеба. Вернулся обратно за стол.
– Давай, Серега по русскому обычаю с хлебом солью, раз ты этого желаешь.
Хозяин квартиры обнял меня по-братски. Я глотал мучительно водку из кружки. Григорий выпил одним залпом. Налил в освободившиеся кружки Таялову и Тимофею. Те выпили. Отломив немного хлеба, мы жевали молча.
– Вы думаете, я пьяница. Раз у меня бутылки в батареях стоят. Не правы вы. Посмотрели бы на меня лет пять назад. Я таким оптимистом был. Никакой работы не боялся. Правда, Тимофей? Сюда приехал. Все рвутся длинные рубли зарабатывать. А я, как дитя родное, бульдозер любя, отремонтировал. Бортовые перебрал. Две недели в мехцехе с утра до вечера находился.
А как на добычу песков встал. Дали мне одного напарника – водителя кобылы. Я трактор перед сменой готовлю как на парад. Ходовую всю смажу. Масло везде проверю, крепеж протяну. А он, чертяка, ночью в бульдозере спит. Сдаст мне бульдозер грязным.
Я терпел, но раз не выдержал, прошёлся по его спине монтировкой. Сказал горному мастеру или переводи его на другой бульдозер или я его когда-нибудь зашибу. Вот дали мне Тимофея. Земляк мой, – он ласково посмотрел на Тимофея и продолжил, – у него такая закваска как у меня. Правда, Тимофей?
Тимофей насупился и глотнул слюну
– Что там не ясного, наливай да пей, – скороговоркой прервал он Григория.
– Поверьте мне, не люблю я пить водку, – вглядываясь в наши лица, говорил Григорий, – мне всё равно, что пить, хоть её, хоть пустую воду. Никакого удовольствия.
Он взял в руку вторую бутылку, и мигом разлил её в две кружки. Подвинул мне кружку.
– Пей, дорогой. Не смотри на неё, что она такая горькая.
– Больше не буду, – стал отказываться я.
– Пей. Дают – бери, а бьют – беги, – заметил Тимофей.
– Тебя уважают. Первому наливают, – добавил Таялов.
Он улыбнулся мне. Его приветливое по-мужски красивое лицо нравилось всем. Чувствовалось, что в этой компании он не чужой. В знак дружбы он поднял руки вверх со сжатыми кулаками. Затем, обняв Тимофея, запел песню.
Я, затаив дыхание, начал пить. После того как я выпил кружку, у меня всё поплыло перед глазами.
Лица сидевших рядом куда-то пропали. Я слышал лишь голоса, но ничего не мог понять… чувствовал лишь кто-то кладёт меня в какую-то пропасть. В голове всё завертелось от падения вниз. Я судорожно поднимал голову, пытаясь приподняться, но всё падал стремительно в бездну, которой не было конца…
Сколько я так пролежал в тупом беспамятстве не знаю, но что-то отвратительное, выворачивающее наизнанку мои внутренности, разбудило меня.
В комнате никого не было. Меня тошнило. Я еле встал, шатаясь, стремился добраться до двери. Не было сил сдерживать рвоту. Кружилась голова. Не буду описывать дальше свое состояние, но, немного наглотавшись свежего воздуха, я стал приходить в себя.
На улице было тихо. Сколько сейчас было времени, я не знал. А по солнцу его определить было нельзя, его закрывали тучи.
Я решил подождать, когда вернутся мужики, так как я не мог уйти в лагерь, оставив без присмотра квартиру. Я посидел на крыльце, прислонившись спиной к косяку двери, затем встал, вернулся в комнату. Запах спиртного висел в воздухе, сдавливал дыхание до неприятного ощущения.
Я запнулся ногой о свой рюкзак. Боль в голове мешала нагнуть или даже пошевелить шеей. Я встал на колени перед рюкзаком и стал стягивать его за шнур, поправляя пальцами буханку хлеба, как вдруг мои пальцы ощутили что-то твёрдое, не похожее на хлеб. Я не понял, что это и снова открыл рюкзак. С удивлением вытащил из него книги со знакомой светлой обложкой “Учебника английского языка”.
Как они здесь оказались? Я встал и хотел направиться к этажерке, но вдруг что-то остановило меня. Этажерки не было. Я хлопал глазами и не узнавал комнату. Почему здесь четыре кровати? Откуда шкаф? Какой-то другой стол? Где я? Ничего, не понимая, я открыл дверь в коридор, который был очень длинным, освещённым электрическим светом.
Я проходил мимо дверей. Возгласы, пение и крики неслись с комнат. Общежитие гудело, кажется, даже ходили ходуном стены.
Я снова очутился на улице, сел на крыльцо. Только сейчас до меня дошло, что на квартире Григория крыльца не было. Как я сюда попал? Куда подевалась вся компания? Я потрогал свой лоб. Не снится ли мне все это. Как я мог как лунатик после того, как вышел из комнаты вернуться туда же обратно, да ещё запнулся о свой рюкзак? Рюкзак! Если он здесь, значит это не сон! Я пошёл обратно. Но куда идти?!
Вход в общежитие был посередине коридора. Куда мне направо или налево? Я растерялся. Везде одинаковые стены и двери, отовсюду доносится шум. Почему же раньше была тишина? Я прочистил пальцами раковины ушей. Нет, этот гул не в моих ушах. Это бурлит общежитие. Мне этот шум знаком по нашему общежитию геологоразведки в райцентре.
– Студент, – вдруг услышал я, и это вывело меня из шока.
Возле меня стоял Таялов:
– Ну ты даешь! Куда ходил? Мы уже сбились с ног, тебя искали.
– Рюкзак свой, – медленно проговорил я и уставился на Таялова, – только недавно трогал руками, но не знаю в какой комнате…
Николай схватился за живот и захохотал. Он что-то хотел сказать, но не мог пересилить смех, махнул безжизненно рукой, пошёл от меня по коридору.
Я направился следом за ним. Николай открыл дверь в комнату. В ней оглушительно гремел магнитофон. Запись концерта Высоцкого была плохой. Хрип и шум не давали возможности различить слова песен. В комнате табачный дым висел коромыслом.
– Смотрите, кого я вам привел, – сказал Таялов сидящим в комнате.
Я скользнул взглядом по лицам мне незнакомым. Но на одном я задержал свой взгляд. Где я его видел? Удивительно круглое лицо, кудрявые волосы… распахнутая рубашка… масляные, как у кота глаза… и вспомнил, я его встречал у магазина. Только вместо грязной одежды на нём были надеты чистые брюки и пиджак.
– А герой дня! Иди сюда, – позвал меня черноволосый парень.
Рубашка, казалось, порвётся от его широких плеч. Он сидел на стуле, закинув ногу на ногу. Открытый приветливый взгляд его глаз располагал к себе. На лице не было никаких изъянов. На левой руке на пальце блеснуло золотое кольцо.
Я мотнул головой, ничего не понимая, но сел на табуретку.
– Откуда ты взял, что санэпидемстанция обнаружила в пиве вирусный грибок? – сквозь смех спросил он меня.
Мужики дружно засмеялись. Я обвёл взглядом всех, стараясь хоть что-нибудь понять.
– А что? – буркнул я в ответ, думая, что меня разыгрывают.
– Как что! Нашу мать родную, бабу Анюту до смерти напугал. Она, как ты в пивнушке у оторопевших выпивох со столиков стал забирать кружки и выливать пиво на пол, да ещё своим рюкзаком за спиной чуть все столики не опрокинул, стала креститься и плакать, что не наливала в пиво воды.
Мы то знаем, что она разбавляем водой пиво. Но здесь другое. Чёрт с ней и с кислым пивом! Кто тебе сказал, что нельзя пить это пиво. Иначе пристанет болезнь. Мясо отделится от костей. Сам придумал? Ты знаешь, за такие дела в пивнушке тебя бы забили до смерти мужики зазря пролитое пиво. Если бы не мы. Скажи спасибо нам.
– А что я, разве я против, – робко отозвался я. Мой вид, наверное, был до того забитый и поникший, что мои слова ещё больше развеселили всех.
– Ты что всегда такой или притворяешься? – с презрением вдруг спросил меня черноволосый.
Я промолчал. Он не повторил свой вопрос и, как мне кажется, потерял ко мне интерес, повернулся обратно к своим.
– Буди Лепилу. Что он сюда спать пришел? – громко потребовал черноволосый.
На кровати лежал лицом вниз какой-то мужчина.
– Вставай, Аркашка, – круглолицый затряс лежащего за шею. Но тот спал мертвецким сном. Тогда круглолицый вцепился пальцами в волосы и начал тянуть на себя голову спящего. Тот замотал головой и замычал. Мужики захохотали.
Круглолицый развеселился. Вскочил на ноги. Подпрыгнул и ударил по заду лежавшего в неловкой позе ногой.
Тот, кого звали Аркадием, наконец, поднялся. Сел на кровать. Руками охватил свою голову, сидел молча, раскачиваясь. Затем опустил руки, смотрел на нас красными глазами. Лицо его было опухшее, руки грузные.
– Зачем бьёшь, пидер, – как-то глухо произнёс он.
Круглолицый оглянулся в нашу сторону, ища поддержки. Аркадий медленно потянулся рукой к подоконнику, где лежала пачка папирос, пара гантелей, мыльница.
Я подумал, что он решил покурить, так как пальцы Аркадия коснулись пачки папирос. А он вдруг схватил одну гантель, бросил её в круглолицего, попав ему в живот. Тот, хватая воздух ртом, без крика упал на пол.
– Ты, что озверел! Убьёшь! – закричал испуганно черноволосый.
– Пусть сдохнет, скотина! Ты, быстро, Валера, забыл, как он тебя порезал бритвой.
Аркадий налил водки в стакан, пил водку, жуя ртом, смотрел на лежащего на полу.
Тот медленно приходил в себя, стонал.
– Ничего заживёт, как на собаке, – успокоил всех Аркадий. Мужики молчали. Один из них поднялся.
– Сань, ты куда? – спросил черноволосый.
– Пойду спать. Мне завтра рано в рейс ехать.
– Мне тоже с утра на работу, – поддержал его другой.
Мы остались в комнате впятером. Аркадий сидел на кровати, смотрел вниз, его снова клонило в сон.
– Он мне рёбра перебил. Дышать не могу, –круглолицый поднялся, сел за стол, налил себе водки, выпил жадно, словно его мучила жажда.
Валерий снял ботинки, лёг на кровать. Густой запах давно не стираных носок забил все остальные запахи. Я сидел рядом и еле терпел вонь потливых ног.
– Ну, ты, морда, иди, сядь сюда, – звал круглолицый Аркадия. Но тот лишь на мгновение вскинул голову с пустыми белыми глазами, закатились куда-то в глазницы зрачки, снова застыл в немом оцепенении.
Круглолицый погладил рукой свой живот, сморщился, сплюнул от досады, о чём-то вспомнил, сунул руку во внутренний карман пиджака, достал из него понятую фотографию, улыбнулся жёлтыми зубами, расплылся в довольной улыбке, протянул фотографию Таялову:
– Смотри, вот моя жена и сын.
Таялов взял фотографию, посмотрел внимательно:
– Красивая она у тебя. А сын на папу похож.
– А на кого ещё ему походить. Вырастит, будет большим человеком. Звать его будут по имени отчеству – Александр Павлович Гущин, – с какой-то гордостью произнес он.
– Станет человеком, если без тебя расти будет, – ответил насмешливо Валерий.
– А я что ему враг?
– Пьяница ты. Умрёшь в гараже в яме от водки.
– Дурак ты!
– Пал Палыч, шёл бы ты в свою комнату.
Но круглолицый, не обращая внимания на просьбу Валерия, потянулся к бутылке.
– Красивая моя жена. Досталось мне не сразу, – с трудом, словно взвешивая слова, начал он рассказывать, –- ведь она другого любила. И сейчас любит, я знаю, – с какой-то бессильной досадой признался он нам, – но, я оказался хитрей. Помешал им свить гнёздышко. Подумаешь, искатели счастья! Шиш вам, мечтатели романтики!
Раз подговорил я ребят, они силком затащили её в вагончик к строителям. А я тем временем побежал к нему, он у нас на стройке прорабом работал. Птица важная. Интеллигент! Мараться в принципах знал, побоится. Говорю ему: так и так, зайди, дружок в вагончик, там тебя твоя краля дожидается, жаждет встречи.
Он туда бросился. Наверное, думал чудак о любовном свидании. Дверь открыл и на пороге так и застыл. А его мужики сапогом по роже, чтобы зенки не таращил. Зашёл потом я в вагончик. Она сжалась в углу на топчане, плачет. Говорю ей, как голубок бескорыстный: “Я тебя и такой возьму”. “Уедем отсюда, Паша”. Уехали с ней в другой город.
– Ну и гад же ты! – выругался Валерий и повернулся набок, потянувшись к столу за сигаретой.
– Хорошо, я гад, что дальше? – выпучил глаза Гущин, впиваясь, как вампир, в собеседника.
– Я не знал, что ты такой подлец. Рядом бы с тобой не сел, не то чтобы пить. Я давно заметил, что ты на скользком умишке живёшь. Это ты меня лезвием по рукам полоснул?
– Я.
– Зачем?
– Бил меня пьяного в гараже.
– Тебя только кулаками нужно учить.
– Смотри, Валера, я злопамятный. За себя не ручаюсь. Убью. И никто не узнает, что это я.
– Убьешь? Подумаешь, испугал…
Гущин встал, пошёл, качаясь к выходу, но у порога вдруг развернулся, словно что-то вспомнил и пошёл к кровати, сел рядом с Аркадием.
– Пойдём, Серега, – сказал мне Таялов.
Я встал, посмотрел на Валерия. Он лежал на кровати, курил, смотрел в потолок, словно забыл о нас. Мы покинули комнату и пошли по коридору к выходу.
– Рюкзак надо забрать, –- вспомнил я, остановившись в нерешительности.
– Завтра возьмёшь. Никуда он не денется, – потянул меня за рукав Николай.
Мы вышли на улицу. Солнце скатилось за сопку на несколько часов. Белая ночь успокоила возбужденные нервы. Крупные звёзды играли своим мерцающим холодным светом. Было тихо. Мы шли по сумеречной улочке. В окнах домов нигде кроме общежития не горел свет.
Я с утра ничего не ел, самое странное, что не чувствовал себя голодным.
Свернули в переулок или скорее прошли между домами.
– Куда мы идём? – спросил я у Николая.
– К Григорию заглянем. Спать хочешь? – Николай взглянул на меня.
– А что ты хочешь всю ночь ходить? – в свою очередь задал я вопрос.
Он промолчал. Навстречу нам из мрака появились вдруг две женщины, но, заметив нас, тотчас исчезли в одном из бараков.
– Пошли за ними, – быстро решил Таялов.
Мы вошли в тёмный коридор, который тянулся посередине барака, но там никого не было.
Таялов чиркнул спичкой, осветил навесной замок на одной двери. Замок не был закрыт на ключ. Николай снял замок, открыл входную дверь. Мы зашли в квартиру. Таялов пошарил рукой по стене, найдя выключатель, включил свет.
Лампочка светила тускло, освещая бедную обстановку комнаты. Но поражала чистота и опрятность. На окнах были занавески. Над кроватью висел маленький коврик с нарисованными русалками. Около зеркала были развешены фотографии в рамочках. Шторы в проходе дверей опускались до самого пола.
– Кто здесь живёт? – спросил я у Николая.
– Не знаю.
–Зачем тогда мы сюда пришли? – я прошел по деревянному полу, который поскрипывал, заглянул во вторую комнату. Но там никого не было.
– Ложись спать, хозяин придёт, нас разбудит.
“По всей вероятности здесь жили женщины. Но где они сейчас? Почему не закрыли входную дверь?” – размышлял я, лежа на полу.
Таялов лежал рядом и уже спал. У меня тоже слипались глаза. Тикали настенные часы. Я напряжённо вслушивался в еле слышимые шорохи, ждал шагов, думал вот-вот откроется дверь. Хорошо или плохо будет для нас.
Сон размыл мои тревожные мысли… Может быть, мне приснилось, но я чувствовал, что в комнате кто-то осторожно ходил, замирая от скрипа досок, боясь разбудить нас, заглядывая нам в глаза.
Я проснулся от какого-то звука, мне стало страшно от висевшей надо мной темноты и неопределенности нашего положения, ведь дверь осталась не на запоре. Но я успокоился, услышав мерное дыхание спящего рядом товарища. Встал, осмотрел комнаты, кровати были пусты и застелены покрывалами. Разбудил Таялова.
– Коля, пошли отсюда, – попросил я его.
– Ну что выспался? – поинтересовался он.
– Да, – буркнул я в ответ.
Мы вышли, крадучись, в коридор. Таялов повесил замок.
– Днём сюда придём, узнаем, кто здесь живёт, – заметил он.
Светало. Небосклон озарялся поднимающимся за сопками солнцем. Ни солнца, ни зари ещё не было видно. Потянуло холодом. Над сопкой повис серебряный месяц. Небо было, как днём, голубое, мерцало призрачными лучами далёких звёзд.
– Пойду в лагерь. Уже рассветает, – сказал я.
– Плохо, когда нет своего дома, – как-то с тоской проговорил Николай. Его фигура сгорбилась, движения тела стали какими-то неуверенными, отрешенными.
– Коля, а ты откуда всех здесь знаешь?
– Кого всех?
– Например, Григория?
– А ты разве не помнишь, как он приезжал к нам на бульдозере на базу?!
– Нет, не помню.
– Он расчищал площадку для склада под взрывчатку.
– А ребят с общежития?
– Так знакомые. Встречал в посёлке.
Мы подошли к общежитию. Зашли в коридор.
– В какой комнате рюкзак я не знаю.
– Зато я знаю. Ты меня, Серега, вчера удивил. Неужели ты ничего не помнишь? Как в пивнушку ходили, как я тебя на кровать спать укладывал?
– Нет.
Через приоткрытую дверь комнаты, где мы вчера гуляли, доносился тяжёлый храп. Когда мы проходили мимо, Николай остановился, открыл настежь дверь, хотел зайти, но, нерешительно замер на пороге. Я стоял сзади и со спины Николая ничего не видел. Николай обернулся ко мне:
– Напился и спит как свинья на полу!
Я заглянул в комнату. На полу лежал Гущин, съежившись, подогнул ноги в какой-то неестественной позе, словно скорчившись от холода. Я ещё подумал “Вот собачонка! Верно же служит своим хозяевам”.
На кровати лежал Аркадий, громко храпел и скрипел во сне зубами. Этот скрип зубов поразил меня, он был какой-то резиновый. На другой кровати спал Валерий.
Николай закрыл дверь и пошёл дальше по коридору. В другой комнате, так бессознательно воспринятой мной ранее, лежал мой рюкзак.
– Коля, откуда здесь книги?
– Это тебе Григорий подарил.
Мы помолчали.
– Пойду, – сказал я.
– Иди.
– А ты?
– Лягу спать, – пообещал он мне.
Мы попрощались. Я уходил с какой-то тревогой в душе. Почему-то мне стало жаль Таялова. “Всё же мы, как бездомные собаки”, – думал я, спускаясь к речке.
На сопках вдали синел в тумане лиственничный лес. Розовые отблески света упали на склоны сопок. Около речки в небольших озёрцах светилась белая зеркальная вода. Краешек солнца показался над лесом. Через какие-то несколько минут полнеба запылало пожаром, сжигая сумерки огнём.
Я смотрел с удивлением. Мои глаза после бессонной ночи вглядывались в вечно-новый неповторимый мир природы с каким-то трепетом и надеждой. Золотой рассвет согрел и успокоил душу…



****

– Смотрите, олень! Олень! – Саша вскочил на ноги, показывая нам рукой на сопку.
– Где? – Клепиков замер, всматриваясь вдаль.
– Вон! По склону спускается.
– Вижу. Я сейчас.
Клепиков побежал к палатке. Схватил карабин и помчался к сопке. Мы сидели у костра и ждали, чем вся эта история закончится.
– Что олень на сопке делает – спросил я у Леонида.
– От комаров спасается.
– Разве можно убивать оленей? Может быть, от стада отбился. Оленеводы ищут.
– Кто его знает, какой он дикий или домашний. У нас в деревне любой гусь или утка в триста метрах от деревни считались дикими. Били без пощады.
– То утка, – возразил я.
На свое счастье олень исчез в распадке. Напрасно Клепиков кружился по склону в поисках оленя, он словно растворился в воздухе.
– Что ты так переживаешь? – посочувствовал Николай Иванович Клепикову, когда тот, вернувшись, подошёл к нам и бросил со злости карабин на траву.
– Ещё спрашиваешь. Живое мясо рядом бегает! – Клепиков сел на скамью рядом с Клавой.
Клава держала в руках гитару и тихонько дергала пальцами струны. Под аккомпанемент негромких аккордов она пела:
“Ты у меня одна - словно в ночи луна,
Словно в степи сосна, словно в году весна…”
Голос её звучал мелодично. Глаза светились. Ресницы, подведенные чёрным карандашом, усиливали радужность блестящих оболочек глаз. Они казались бесподобными, жемчужными. Я прислушивался к словам песни:
“В инее провода. В сумерках города.
Вот ведь взошла звезда, чтобы светить всегда…”
Непонятно почему она сегодня так приоделась, накрутила волосы, после чего расчесала пряди волной. На ней надета белая блузка и джинсы. Накрасила ногти лаком. Я старался понять. Может быть, у неё день рождения? Поёт хорошо заманчиво:
“Вот поворот какой делается с рекой.
Можешь отнять покой.
Можешь махнуть рукой…”
Странно, даже запах духов чувствуется в воздухе. Не только один я бросал украдкой взгляд на Клаву, все смотрели на неё, не оттого, что она исполняла авторскую песню, а заметив перемену в её облике.
Клава была сегодня радостная весёлая. Как сближает людей песня! Особенно песня под гитару. Волнующая душу.
Был тёплый вечер. Солнце спустилось за сопку. Давно погасли угли костра. Мы от костра перешли поближе к палаткам, сидели на бревне. В небе проступали звёзды. Тянуло холодком. Не хотелось спать. Звуки гитары, возможно, принесли нам откровение чувств, пробудили грёзы и воспоминания, радость сказать вслух свои мысли. Как хорошо было в тот вечер.
– Клава, ты не жалеешь, что сидишь с нами неотёсанными чурбаками? Может быть, хотела бы пойти в посёлок на танцы? – поинтересовался Николай Иванович, для вида чуть кашлянув, и для наглядности постучал кулаком по бревну, видимо имитируя нас.
Все засмеялись.
– Нет! Что вы! Ничего мне не надо. – она глубоко вздохнула.
Глаза её искренне сияли счастьем. Нам почудилось, что мы заглянули внутрь их, слегка завидуя её настроению.
Леонид вырезал перочинным ножиком маску из дерева. В разговоре он почти не принимал участия. Отмалчивался как и я. Мысли его бродили далеко отсюда. Кто знает, вероятно, вспоминал свою юность. Глубокая печаль отражалась в его глазах. У него был скорбный вид. Одиночество очень быстро старит.
“Чего добился он в своей жизни? – думал я, невольно останавливая свой взгляд на Леониде, – на старости лет кашеварить? Это не мужское занятие! Для чего тогда жить?”.
Странно, что до сих пор ко мне не приходили в голову такие мысли. Леонид работал поваром. Никто из нас как бы не замечал этого, воспринимал, как нормальное явление. Он варил, мы ели. Как все просто. Зачем делать из этого проблему! Мужчина – повар, женщина – повар, не всё ли равно.
Я встал, пошёл к нашей палатке. Откинул полог, легко ориентируясь в сумерках, сел на нары. Зажёг спичкой свечку. Достал из-под спального мешка учебник английского языка и открыл его.
После того как я вернулся из посёлка, каждый вечер читал эту книгу, как увлекательный роман. Желание изучить английский язык было таким сильным, что я не отрывался от книги несколько часов, сжигая по три свечи за вечер, несмотря на ворчание Леонида.



***

Уже неделю мы работаем вдвоём с Клавой. Обычно идём рядом до профильной линии. Я несу рейку и треногу, а Клава теодолит.
Жара. Рубашка промокла от пота. Нагрелись ноги в резиновых сапогах-утюгах. Хочется искупаться, да негде. Еле-еле журчит вода в ручьях. Раздеться нельзя, заедят комары. До изнеможения хочется пить.
Падаю в каждый ручей ртом, но жажда не проходит. Мозги стали какими-то варёными: ничего не хочется делать, напала на меня сонливая лень.
Клава переносит жару спокойно. Не пьёт так много воды, как я. Идёт, не жалуется на усталость.
На этот раз мы с ней поднимаемся по склону сопки. Мышцы ног, привыкшие к таким подъёмам, не болят, но вялость движений берёт своё.
–Давай, отдохнём, – слышу я просьбу Клавы.
Сам бы я ни за что не попросил. Мы садимся на сухой мох. Я ложу треногу, рейку возле камней и, довольный привалом, ложусь на колючий мох. В тишине слышу частое дыхание, сидевшей рядом со мной, Клавы. Я закрываю глаза, хочется спать, но назойливые комары, жаркое солнце не дают покоя.
– Клава, отгоняй от меня комаров.
– Сейчас, – Клава с размаху бьёт меня по щеке своей горячей ладонью и смеётся. Затем ещё и ещё раз. Её звонкие мягкие пощёчины звучат во мне торжественным гимном.
Я открываю глаза, смотрю вверх. Какое необъятное небо, голубое, блистающее, обжигающее. Хорошо когда ты не один в этом мире.
– Серёжа, почему ты бросил техникум?
– Я не бросил, перевёлся на заочное отделение.
– А зачем?
– Из-за друга…
– Расскажи, если, конечно, в этом нет тайны. Ведь я тоже была студенткой, пойму тебя.
Клава, опёрлась на руку, повернулась в пол оборота, посмотрела на меня, её ангельский взгляд говорил о том, что она спросила без задней мысли, я поверил, что ей было не безразлично.
– Знаешь, Клава, как бы ты поступила, если бы твоя лучшая подруга переводилась на заочное отделение? – задал в свою очередь вопрос я.
– Не знаю. Но если бы мне стало без неё скучно, может быть, я последовала за ней.
– Я так и сделал.
– А где твой друг?
– Он работает в другой экспедиции.
– Значит, ты в нём ошибся.
Я промолчал, закрыл глаза и, кажется, задремал.
– Серёжа, вставай. Мука с тобой. Тоже мне мужчина, забыл обо мне, спит. Мне, что одной по маршруту идти!
Клава стояла надо мной, шутя, наступив носком сапога мне слегка на голенище.
– Что больно? Была бы у меня хворостина, вот бы я тебя выстегала! Тоже работничек! А ночью, что будешь делать? – она заливалась смехом, что даже её штормовка горбилась от движений.
Лицо её было прелестным. Рыже-каштановые волосы плескались в лучах солнца, прикрывая её глаза, но улыбка светилась ярче. Какая же она жизнерадостная!
Как много бы я дал, ничего мне не было жаль, лишь бы вечно слышать этот ласкающий слух смех. Мы стали подниматься снова вверх.
Я шёл впереди, Клава немного сзади, но я чувствовал, как она ставит ногу в сухой мох, шаг за шагом. Какое-то озорство подталкивало меня, я словно вырос, старался ускорить шаг, отрывался всеми мышцами ног от ускользающего мохового покрова, прямо рвался вперед на вершину сопки.
“Сейчас Клава скажет: «Давай, отдохнём, я больше не могу», она сдастся, не выдержит”, – думал я. Но Клава молчала, шла следом за мной.
Наконец и верхушка сопки. Клава стояла, держа в руке футляр с теодолитом. На щеках у неё появился румянец. Она вспотела. Я чувствовал запах её пота, он был каким-то сладким, словно я наяву ощущал его вкус.
Как высоко мы забрались. В висках стучала жилка, кровь прилила к голове. Я отдышался. Стал смотреть вдаль. Было видно узкую ленту речки, и чуть повыше её линию трассы, по которой едва заметной точкой мчалась машина, оставляя за собой клубы пыли.
Сознание того, что рядом всего в нескольких километрах бурлит жизнь, что, мы оторваны от мира призрачными границами, сами поднялись на высоты безлюдных сопок и опустились в тихие долины, стало понятным, успокаивало то, что это временно.
Клава устанавливала треногу на репер, регулировала центр отвеса, смотрела на уровни, чтобы не было отклонения от горизонта.
Может быть, есть прелесть в походной жизни? Здесь нет суеты и нервотрепки. Я вспомнил посёлок, пьяные лица. Глаза мои вновь скользнули по трассе. Машина исчезла с поля зрения. Лишь повисла в воздухе над дорогой пыль.
Я взял рейку и пошёл к пикету. Поставил рейку вертикально. Стал ждать, пока Клава замерит высотную отметку пикета. Клава махнула мне рукой, чтобы я шёл дальше.
Так от пикета до пикета я шагал с рейкой, удаляясь от Клавы. Она смотрела в окуляр теодолита, записывала в журнал, а я следил за взмахом её руки.

***

– Мы здесь не спустимся, – возразила Клава.
Крутой откос сопки пугал своей недоступностью. Сплошной сыпец, состоящий из мелкого сланца, казалось, замер, но он придёт в движение, если только наступить на него ногой.
Как не хотелось идти в обход по вершине сопки ещё несколько километров, если перед нами внизу был лагерь. Надо только спуститься вниз.
– Давай, Клава, попробуем, – запальчиво по-мальчишески предложил я.
– Нет, Серёжа, мне страшно. Голова кружится.
– Глупая ты. Смотри…
И решительно шагнул вниз. Но больше мне не пришлось сделать и шага, так как каменная осыпь ожила и понесла меня.
– Сережа! – услышал я сзади крик Клавы.
Я скользил, как лыжник, по склону, поднимая пыль. Страха не было. Одна только мысль вертелась в голове – не упасть, удержаться на ногах, чтобы не опозориться на глазах у Клавы.
– Серёжа! – снова услышал я голос Клавы сквозь шум и шелест падающих камней.
Но остановиться или обернуться назад я не мог, не было сил.
– Серёженька! Помоги мне! – неслось мне вслед.
Я попытался задержаться на склоне, цеплялся за траву, кусты мелкого стланика, но лавина катила меня вниз. Я ободрал себе кожу на ладонях рук. Наконец, я ухватился за толстую ветку стланика, повис на ней.
Перебрался на куст стланика. Посмотрел наверх. Клава сидела на кусте стланика повыше по другую сторону несущего до сих пор каменного потока, махала мне рукой. Вдруг я услышал крики, доносящиеся снизу.
Я посмотрел вниз. У палаток стояли Клепиков, Николай Иванович. Они смотрели в нашу сторону, и что-то кричали нам. “Не легкая их принесла! Теперь будет рев и визг! Хорошо что им до меня не добраться. Пусть побесятся” – пронеслось в моей голове.
– Клава, я сейчас к тебе поднимусь, – крикнул я.
Я осмотрел склон и осторожно стал подниматься вверх до следующего куста стланика. Коварный сланец расползался под ногами, не давал мне опоры, вместо того, чтобы подниматься по склону, я буксовал на месте, или обратно сползал вниз. Не знаю, может быть, на четвереньках, но я, как кошка, карабкался к своей цели, глотая пыль.
Последние камни, что падали вниз, ударились глухо о мох, всё стихло. Стало как-то непривычно от немой тишины.
Я добрался до Клавы. Она вытирала слёзы на щеках. Немного вздрагивала. Лицо её было грязное, так как слезы размазали пыль.
– Ты мог разбиться, дурачок! – сказала ласково она.
– Клава, зачем ты спустилась?
– Не знаю. Я испугалась.
Я взял Клаву за руку. С осторожностью выбрались наверх. Напоследок я оглянулся. Так близко и рядом казалась долина. Сделай только шаг. Но отвесной стеной показался мне откос сопки, я невольно отступил от края.



***

Хмуро встретили нас Клепиков и Николай Иванович.
– Тебе надо было шею сломать, олух! – Клепиков подошёл ко мне вплотную и размахнулся. Я инстинктивно отшатнулся назад. Клепиков поднёс кулак прямо к моему лицу.
– Слава, не смей! – крикнула Клава.
Клепиков, сопя, опустил руку, не разжав кулака:
– Тебе это даром не пройдёт, – прожигая меня злыми кипящими глазами, сказал он.
– Отстань! – Николай Иванович потянул за рукав рубашки Клепикова.
Но тот дернул плечом, стряхнул с себя руку Николая Ивановича, пошёл от нас.
– Надо думать, что ты делаешь! – Голованов всё ещё сердился.
Я молчал.
– Если бы ты упал. Тебя бы засыпало камнями. Считай, песня спета!
– Ладно, Коля, что случилось, того не изменишь. Я сама тоже виновата. Клава подошла ко мне:
– Иди, Серёжа, отдохни.
Я пожал плечами. Втянул голову, чувствуя себя неловко от её участия. Направился к палатке.
Мне было обидно от нанесённых оскорблений Клепикова. Он просто воспользовался случаем, чтобы поиздеваться надо мной. Я готов сделать что угодно за публичные угрозы. Надо мстить! На зло ответить злом! Я вошёл в палатку. Бросился на нары. Сжал от боли кулаки. Лежал недвижно. Мысль мрачнее другой бродили в голове.
Пришли с работы Саша и Виктор. Заметив мое состояние, они не тревожили меня. Я лежал, не воспринимая того, что происходит вокруг, ушёл в себя…
– Олень! Быстрей, ружьё! Какое ружье? Карабин!
Что-то тяжело затопав, пробежало мимо палатки. Казалось, снаружи происходит столпотворение. Раздались выстрелы рядом с палаткой.
– Ура!
Кто-то куда-то бежал, но потом все стихло…
– Надо же через лагерь побежал, – услышал я голос Клепикова.
– Ты, Саша, молодец не растерялся.
– Тащите его к ручью. Там будем разделывать, – слышал я отдельные слова.
“Неужели оленя убили!” – ужаснулся я.
Рванулся с нар, но какая-та противодействующая пружина бросила моё тело обратно на нары.
“Что я могу сделать? Если торжествует зло!”
Слабость незримой паутиной сплела мои руки, приковала намертво, не давая подняться. А может быть, это был страх? Слабого перед сильным?




***

– Попробуй, свежатины, – Леонид протянул мне кусок мяса.
– Ты, что заболел? – спросил он меня, когда я отвел его руку.
– Нет, Леонид, я просто сыт.
– Глупец, это же оленина.
– Я не хочу.
– Ну, как хочешь. Дело хозяйское.
Мы помолчали.
– Местная власть сюда в воскресенье приедет, – с грустью в голосе обронил Леонид.
– Кто приедет? – не понял я.
– С посёлка приедет главный инженер прииска, – пояснил Леонид.
– Зачем?
– Клепиков им про оленя по радии передал.
“Неужели оштрафуют?” – чуть не вырвалось у меня.
– Зачем он им про оленя сообщил? – недоверчиво спросил я.
– Ты что не знаешь Клепикова? Он стукач. Ясно, что выслуживается. Они за мясом приедут.
– За мясом? За каким мясом?
– Ты что дурак?! Или не понял?
– Ах, за мясом, – дошло наконец до меня.
– А что у нас мяса много?
– На неделю хватит.
– А где ты его хранить будешь при такой жаре?
– В ручье.
Леонид взял топорик и пошёл за валежником.
Я сидел у палатки. Держал в руках полотенце. Утро было солнечное. Саша и Виктор ещё спали. Я пошёл к ручью. Встал на камень, лежавший в воде. Заткнул за пояс полотенце. Наклонился. Зачерпнул в горсть руки воды. Фыркая, плескал ледяную воду на обнажённую грудь. Дремоту мгновенно сняло. Обтёрся полотенцем.
Осмотрелся. Ниже по течению ручья лежал в воде целлофановый мешок, придавленный камнями.

***

– Давай, осмотрим этот склон сопки, – сказал Саша, поднимая с голой вершины рваный кусок от обшивки самолета.
– Думаешь, мы здесь что-нибудь найдем? – усомнился Виктор, – восемь лет прошло.
Мы рассматривали внимательно пологий склон сопки. Над головой кричали вальдшнепы. Самих птиц не было видно. Они носились по кругу, не давая возможности рассмотреть их. Напрасно я крутил во все стороны головой. Крики птиц, словно эхом, отдавались в воздухе со всех сторон. После двухчасового перехода мы устали. Легли на мох. Приятно было отвлечься, отдохнуть.
– Видите, дым? Костёр что ли? –Саша перевернулся на живот, показывая нам рукой.
– Ничего не вижу. Тебе показалось, – Виктор посмотрел и отвернулся.
– Нет, всё же это дым. Что-то горит.
– Где? – спросил я.
– Возле ручья.
В долине, которая расстилалась перед нами, были отвалы от старых горных работ. Между отвалами протекала не то речка, не то ручей. Долина была узкой. В этих местах мы были первый раз. Тоскливо было смотреть, что и сюда добрался человек, перерыв отработками растительный слой, оставив после себя безжизненный лунный ландшафт.
– Смотри, левее между отвалами. Видишь струйку дыма, – Саша выставил перед собой руку, – неужели не видишь?
Я искал, вглядываясь, по тому направлению что-то похожее на дым, но ничего не замечал.
–Да не сюда смотришь, – Саша повернул мою голову, –- видишь острый выступ на отвале?
– Вижу.
– Смотри теперь левее под самый срез откоса.
– Смотрю, ну и что?
– Теперь взгляни на откос чуть выше.
Я пробежал взглядом по откосу и увидел белую струйку дыма.
– Да, действительно, дым.
– Покажи, где? – заинтересовался Виктор.
Саша взял руку Виктора и уже без особого труда показал ему место, откуда был виден дым.
– У тебя глаз как алмаз! – похвалил его Виктор.
– Давай, сходим, посмотрим, что там горит, – предложил Саша.
– А обломки самолета не будем искать? – спросил я.
– А зачем нам металл? Крупных частей от самолета нет. Он взорвался, – ответил безразлично Саша.
– Пошли тогда в лагерь через эту долину, короче путь будет, – предложил Виктор.
Мы направились к отвалам. Чем ближе мы подходили, тем отчетливо видели, что Саша не ошибся. Дым то исчезал, то усиливался. Ветром его относило на другую сторону отвала, он стелился по земле и не был виден. Перешли ручей. Вот и отвал. Теперь мы видели хорошо то, ради чего сюда пришли.
Возле старых проржавевших бочек горел костер. На палках воткнутых в землю по обе стороны костра висел небольшой чёрный от сажи котелок, в котором кипела вода. Рядом лежало обтесанное бревно. Но у костра никого не было. Мы переглянулись. Кто здесь разжёг костер? Почему у костра никого нет? Кругом громоздились отвалы, уменьшая обзор.
– Что подождём? Кипит вода. Должен же кто-то прийти, – Саша сел на бревно.
– Надо снять котелок, а то вся вода выкипит, – Виктор подошёл к костру, снял вместе с перекладиной котелок и поставил его на землю.
Мы тоже сели на бревно. Тянулась минута за минутой, но никто к нам не подходил. Уже начал догорать костёр.
– Странно, где же хозяин? – Саша встал, пошёл к откосу отвала, взобрался наверх, стал рассматривать вокруг, но ничего не увидел, спустился к нам.
– У меня такое чувство, что кто-то от нас прячется, – сказал он нам.
– Лучше нам уйти отсюда, как бы чего не вышло, – Виктор бросил в костёр сухую ветку. Сноп пламени взметнулся вверх.
– Мне тоже не нравится так сидеть, – с тревогой ожидания заметил я.
– Что уходим? – Саша подошёл к костру и пнул ногой котелок. Он опрокинулся. Вода вылилась на землю.
– Зачем ты это сделал? – укорил его я.
– А чего бояться? Подумаешь, инкогнито вас догонит! Покажите ему пятки. Только и всего. Пошли отсюда.
Между отвалами петляла дорога. На месте высохших луж разросся хвощ. Зелёные ёлочки растений образовали целый ковёр.
Отвалы заросли иван-чаем. Казалось, фиолетовый огонь зажёг отвалы, столько много было цветов иван-чая. На дороге попадался металлолом. Подстанция на салазках, погнутые листы железа, гусеницы от бульдозеров и разный хлам.
Шли мы не спеша по дороге, пока она не упёрлась в отвал, отсыпанный из торфов1 бульдозерами.
Торфа выталкивали за пределы участка разработки, обнажая золотоносный слой песков. Отвал доходил до откоса сопки. Забираться на него мы не стали, свернули в сторону, и пошли к распадку. Под ногами был опять мох. Мелкий лесок рос у края сопки. Обошли котлован, наполненный водой. Прошли примерно с километр.
– Какие-то странные бугры и ямы, – выругался Виктор, споткнувшись о поваленный ствол.
– Это же кладбище! – воскликнул Саша, – смотрите кресты!
От удивления мы остановились, не ведая и не ожидая встретить в глуши могилы.
Мы молча бродили среди унылых могил, местами разрытых медведями. Валялись на мху и в ямах человеческие кости. Крестов было мало, они покосились, некоторые упали, надписей никаких не сохранилось.
Виктор, заметив череп, лежавший в разрытой могиле, спрыгнул туда и взял его в руки. Нижняя челюсть отвисла, казалось, что череп кричал от боли и страха, пережитой им когда-то в момент смерти.
Жутко было смотреть. Задняя часть черепа была разбита.
– Надо взять с собой как сувенир, – сказал он, – вот будет потеха! Принесу осенью в школу.
Я поморщился.
– Положи на место, меня затошнило даже от одной мысли, что ты это сделаешь.
– Ну, ты, брезгливый! – съязвил он.
– Не надо, Вить, пусть лежит там, – попросил друга тихо Саша.
Виктор посмотрел на него, ничего не сказал. В глазах его что-то мелькнуло. Губы сжались в усмешке. Он бросил череп в яму, сдвинул каблуком сапога землю у края могилы. Сухая земля съехала вниз, присыпала потревоженные останки человека.


***

После похода мы вернулись в лагерь усталыми. Поели макарон с олениной. Забрались в свою палатку. Наглухо завесили полог палатки, очень уж донимали комары, прямо жалили нещадно.
– Будет дождь, – сказал Леонид.
– Приезжали к нам гости? – спросил я.
– Да, были, язви их, нахлебники, обобрали нас.
– Зачем вы им отдали мясо, – возмутился Саша, опять нам жрать консервы.
– Не по адресу обращаешься. Я здесь не при чем.
– Ненавижу блатных! – выпалил Саша.
– Ничего не сделаешь, у них власть, – грустно произнес Леонид.
Мы лежали на нарах. В палатке было темно, приближалась ночь.
– В посёлке убили одного мужика, – сообщил нам Леонид.
– За что? – спросил, молчавший до сих пор Виктор.
– По пьяной лавочке. Вместе пили. Залили глаза. Что-то не поделили. Били, главное гантелями. Побьют, забудут про него. Пьют. Затем вспомнят про него, снова бьют. Так до смерти и забили. А сами не знают когда. Он на полу лежал, а они на кроватях уснули. Так с покойником и спали до утра.
Чем больше до меня доходил смысл слов, тем сильнее я сознавал то, что произошло, не выдержав, я перебил Леонида:
– Когда они его убили?
– Я же сказал, они сами ничего не помнят.
– Я не об этом. Какого числа?
– Я откуда знаю. Недели две назад вроде. А что?
– А где? Не в общежитии ли?
– Вроде в общежитии, а ты откуда знаешь?
Я замялся с ответом, перед моими глазами возник образ Гущина. Это мог быть только он.
– Откуда ты знаешь? – повторил свой вопрос Леонид. Я смутился, но в темноте никто ничего не заметил.
– Я видел этого мужика, – ответил я.
– Где ты его видел? – насторожился Леонид.
– В общежитии, я в посёлке в тот день был.
– А может быть не тот? – засомневался Леонид.
– На сто процентов не могу гарантировать, мёртвым его не видел, – сказал я и осекся.
Я вспомнил, в какой неестественной позе лежал Гущин. Как растерялся Таялов, открыв в комнату дверь. Славу богу Леонид меня больше не спрашивал.
Все молчали. Может быть, они уже спали. Но я долго не мог уснуть. Известие о драме, невольным свидетелем которой был я с Таяловым, не давало мне покоя. Что теперь будет? Если на суде всплывут разные детали и мелочи, кто и когда был в комнате в тот день.
Ведь мы с Таяловым уходили из комнаты последними, а перед утром первыми видели убитого, но придали этому значения. А может быть, Таялов догадался, только не сказал мне об этом?
Долго меня мучили сомнения, правильно ли мы сделали, не помешав развязке. Может лучше самому пойти в милицию и всё рассказать; ничего не решив для себя, я уснул и спал тяжёлым сном, вздрагивая и просыпаясь…
Утром по палатке застучали первые капли дождя. Затем раздались раскаты грома, которые оглушили нас. Засверкала молния. Рванул ветер. Бешеная лавина дождя опрокинулась на палатку.