Кузя

 «Мы в ответе за тех, кого приручили»
 Антуан де Сент-Экзюпери
 «Маленький Принц»
 *

Зовут меня Кузьмой Ивановичем. Можно просто Кузя – не сочту за фамильярность. Сколько мне лет, я и сам точно не знаю, потому что, в очередной раз, глядя на внезапно наступившее за окном лето, никак не могу вспомнить, какое оно по счёту. Знаю лишь то, что много таких лет уже видел. Роста я невысокого, можно даже сказать маленького, хотя это смотря с чем сравнивать. Родителей своих я помню плохо. Собственно говоря, отца я не знал вовсе, а с матерью мы были разлучены сложившимся вихрем обстоятельств, когда мне не было ещё и года. Говорят, впрочем, что отец мой был благородных кровей, и что именно ему я обязан своей интеллигентной наружностью и слегка вытянутым носом. Мать же была из простых. Красив ли я? Очень! Простите, не удержался. Однако я вижу, что вы недовольно нахмурились и даже, быть может, подумали: экий бахвал. Что ж, лучше об этом и, правда, спросить кого-нибудь другого. Впрочем, друзья вам скажут только одно: красив, мол, и даже весьма. Остальные же ответят просто: симпатичен до чрезвычайности. Кроме того, умён, талантлив, не агрессивен и терпелив («ну, тип»! – подумали сейчас вы). Ещё скромный, это я в матушку. Одним словом, Кузьма.
 *
Живу я в трёхкомнатной квартире в одном из самых замечательных районов нашей огромной столицы, дорогих моему сердцу Кузьминках. Что такое столица, мне понять сложно, и чаще всего, судя по тому количеству людей, которые постоянно куда-то бегут на улице внизу под моими окнами, особенно по утрам, столица означает сто лиц, хотя число это вряд ли впечатлит кого-нибудь из вас, и огромным кажется разве, что мне. Это потому, что больше всего на свете я люблю уединение. Москвич я коренной. Детство я провёл в центре, а годы первой и ещё безрассудной моей молодости пролетели где-то на окраине, не далеко от кольцевой автомобильной дороги, уже и не вспомнить точно, где именно. Кузьминки же мне дороги тем, что именно здесь, спустя годы скитаний по московским районам, произошло в моей жизни событие, речь о котором ещё впереди. Скажу пока лишь, что событие это полностью перевернуло весь уклад моего прежнего существования. Вообще же город свой я люблю до беспамятства, хотя бывали и такие моменты, когда ненавидел его люто, особенно холодными декабрьскими ночами. Я мог бы вам много чего рассказать про московские подворотни и мрачноватые закоулки спальных районов, так как имею все основания полагать, что знаю о них побольше тех, кто исходит в своих суждениях лишь из того, что им доводилось видеть из окон какого-нибудь панельно-блочного дома. Я же знаю их изнутри, да вот только пугать не хочу на ночь. Что и говорить, разного мне довелось навидаться в годы моей молодости. Но тогда я был в самом расцвете лет, и все эти воспоминания всё равно окрашены неким благодатным оттенком, тем более что всё уже закончилось. Теперь, греясь весной в тепле проникающих в комнату солнечных лучей или нежась долгими зимними вечерами в большом мягком кресле, застеленном клетчатым пледом, вспоминаю об этом спокойно и даже, что тут лукавить, не без гордости. Признаюсь, нет ничего лучше, чем иметь свой собственный дом, место, где можешь чувствовать себя уютно и, главное, в безопасности. Но разве может современная испорченная молодёжь, те, кто с самого детства привыкли к этому как к данности, по-настоящему когда-либо осознать своё счастье, если только в один прекрасный день не лишатся всего. Я же, поскитавшись и наголодавшись изрядно, считаю всё произошедшее со мной вполне заслуженным и справедливым. Однако я чувствую, что перешёл уже к нравоучениям, которые сам терпеть не мог слышать в молодые годы. Неужто я настолько стар, что не могу уже без этого обойтись? Довольно! Главное, что всё у меня теперь хорошо.
 Со мной живёт Антонина Ивановна, добрейшей души человек. Я её хорошо знаю и уважаю безмерно. Правда, она считает, будто это я живу с ней, а не наоборот. Женщины, что с них взять. Смысл в том, что живём мы вместе. Скажу честно, что жизнь моя давно уже разделилась на два этапа. Первый включает в себя то, что происходило со мной до нашей встречи, второй же – всё, что после. Мог ли я когда-нибудь подумать о том, что мне в жизни так повезёт. Наверное, всё дело в карме. Однако мне кажется, что необходимо сделать кое-какие пояснения, дабы не вызывать у вас недоумения, откуда это я понабрался таких словечек. Не дай Бог, ещё решите, что я голословен. Извольте.
Помнится, знавал я одного мудреца, можно даже сказать пророка, чья философия произвела на меня в своё время неизгладимое впечатление. В определённых кругах его имя произносилось, чуть ли не с трепетом, а выступления порой заучивались наизусть. Было, впрочем, как это всегда бывает, немало таких, кто считал его шарлатаном, но в этом, конечно, нет ничего удивительного. К сожалению, вокруг талантливых и ярких личностей во все времена ошивалось большое количество всякого второсортного сброда, который, поливая их грязью, тешил себя мыслями о собственной значимости, которой в нём было ноль. Да и стоит ли о таких вспоминать? Как бы там ни было, а побаивались его одинаково и те, и другие. Так вот, у него был огромный багаж всевозможных знаний в самых разных областях, причём было совершенно не ясно, откуда он всего этого понабрался. Поговаривали, что когда-то давно он жил в одной квартире с каким-то востоковедом, а после его смерти в силу различных причин оказался на улице. Не знаю, правда ли это, так как сам он ничего о себе не рассказывал, а спрашивать было как-то неудобно и даже боязно. Одним из его любимых коньков были рассуждения об устройстве этого мира, и он часто начинал рассказывать про какие-то законы, по которым существует жизнь, постепенно собирая вокруг себя всё больше и больше слушателей, которых буквально потрясали его длинные речи. Я многого из тех бесед не понимал, да и сейчас уже не всё помню, но суть всего этого сводилась к следующему. Дескать, жизнь и смерть представляют собой некую череду событий, последовательно сменяющих друг друга. Допустим, умер кто-то, но при этом он не исчезает бесследно, а скоро рождается вновь, только в каком-нибудь другом обличии. Кажется, это называется каким-то колесом то ли сахары, то ли самары или вроде того (недруги, передразнивавшие его, называли это колесом кошары, ну да тьфу на них!). Фишка в том, говаривал он, что чем лучше ты эту жизнь проживёшь, тем больше шансов в следующей родиться в более совершенном обличии. Те же, кто совсем уже достигнет просветления, придут к освобождению и больше перерождаться не будут, но тут уже начинались такие словечки – язык сломаешь. Замечу, что в те времена это его учение было очень модным. Потом он умер, и у него сразу же нашлись последователи, которых я, впрочем, уже не застал, так как к тому моменту перебрался из центра ближе к окраине по причинам, так сказать, личного характера (позвольте уж мне о них умолчать). Сейчас уже трудно вспомнить, как именно я оказался в Кузьминках, но именно отсюда берёт начало новая глава моей жизни, как уже было сказано. Думаю, что теперь, когда все пояснения сделаны, я могу вернуться к тому, с чего я, собственно, начал.
 Антонина Ивановна человек прекрасный, каких надо ещё поискать. Я, если честно, людей не очень люблю. Слишком уж много в них низости самого свежего разлива и ещё какой-то неоправданной жестокости, которая всегда выдаётся ими за торжество некой вымышленной справедливости. Они, например, часто бьют друг друга, используя при этом самые разнообразные выражения, в которых часто упоминается почему-то обращение к собаке (женский род, единственное число). Кроме того, по городу в непонятных для меня целях расставлены таблички со словом «КАБЕЛЬ», от которых я по неопытности своей когда-то шарахался, хотя никакого кобеля поблизости не было. Но о моей ненависти к собакам ещё предстоит отдельный разговор, а сейчас позвольте уж мне выплеснуть то, что накопилось во мне за долгие годы. Что и говорить, натерпелся я от людей изрядно. Они всё время заставляют друг друга ходить строем. Кроме того, ими придуманы какие-то знаки отличия, которые они прицепили себе на оба плеча, надев при этом отвратительные в своей безвкусице синие и зелёные одежды. Но самое забавное в том, что у них есть маленькие коробочки, с помощью которых они регулярно смотрят на разные ужасы, происходящие с себе подобными. Ещё они часто о чём-то громко спорят, когда в этой самой коробочке появляется кто-нибудь в галстуке на фоне вечернего Кремля (надеюсь, вы не подумали, что если я бывший бродяга, то и Кремля-то никогда не видел?). После того, как им это наскучит, в маленьком экранчике появляются другие люди, которые вытворяют там нечто совсем уж безобразное. Вы не верите? А что если я своими глазами видел, как один безволосый мужчина с туповатым выражением лица подпрыгнул однажды вверх и ударом ноги отправил того, кто был перед ним, в пылающий огонь за его спиной, а потом этот, второй, оттуда выпрыгнул обратно и даже встал на ноги, но дальше я уже не смотрел – стошнило. И ведь многим людям, действительно, это нравится. После этого вы ещё полагаете, что человек и впрямь-таки царь природы? Казалось бы, пережито достаточно для того, чтобы возненавидеть весь человеческий род до конца своих дней, но, оказывается, бывают и исключения. Конечно же, я не могу удержаться от сколько-нибудь более или менее подробного описания Антонины Ивановны, этого удивительного человека. Пускай моё описание несколько сжато, но наполнено оно самой истинной привязанностью и любовью.
Мне плохо известно что-либо из её прошлого, когда мы ещё не были знакомы, поэтому приходится ограничиваться лишь тем, что я успел узнать за годы нашей совместной жизни. Ей же обо мне неизвестно и вовсе ничего. Антонина Ивановна – человек исключительной вежливости. Это очень интеллигентная дама, воспитанная, как она сама говорила, в хорошей семье и получившая превосходное образование. Кажется, у неё дворянские корни. Мне трудно припомнить, чтобы она когда-нибудь бранилась или даже просто кричала, что так часто встречается среди остальных людей. Однако я повторяюсь. Она уже немолода. Когда-то она была замужем, но подробностей я не знаю – Антонина Ивановна не любит про это рассказывать. Когда мы с ней встретились, она уже долгое время жила одна. У неё нежные руки и тихий, немножко задумчивый, голос. По вечерам она больше всего любит слушать классическую музыку и смотреть телевизор, хоть мне это и представляется, после всего вышесказанного, трудно совместимыми вещами. Ещё она часто вяжет, и под стук её спиц хорошо засыпать. Прошлой осенью, например, она связала мне замечательную жилетку, которую я ношу до сих пор, когда мы вместе выходим на улицу. Хотя, если честно, гулять я не очень люблю и в полной мере могу считаться домоседом. Оно и не мудрено: нагулялся я в юности, намаялся.
 С самого начала нашего с Антониной Ивановной знакомства, отношения у нас сложились уважительные и дружеские. Наиболее драматичным моментом в нашем общении был разве, что случай, когда я случайно (подчёркиваю, случайно!) разбил дорогую вещь, которую Антонине Ивановне подарил один университетский профессор в день её юбилея. Она, конечно, тогда рассердилась, однако упаси Бог кому-то подумать о чём-то лишнем и грубом. Просто после этого инцидента мы ночевали с ней в разных комнатах, благо квартира у нас не маленькая, а на следующий день уже помирились и больше об этом не вспоминали. К нам часто приезжают гости, и у нас на кухне разыгрываются порой настоящие словесные баталии. Я в них участия никогда не принимаю, но всегда присутствую и внимательно слушаю. Там обсуждаются самые разные вещи. Среди них есть и политика, и кулинария, и даже иногда последние сплетни, но я, если честно, в равной степени далёк от всего этого. Бывают, впрочем, и занимательные разговоры, и я не могу сказать, чтобы хотя бы часть их не пошла мне на пользу. Случается, что и на меня иногда кто-нибудь обращает внимание, но по большей части все бывают так увлечены своими мнениями по тому или иному поводу, что чувства публичности, которое я, надо сказать, не выношу, у меня не появляется.
Боюсь, однако, что вы заскучали от моего жизнеописания. Что ж, я был готов к этому и специально припас напоследок одну безобразную историю, которая, наверняка, сполна компенсирует все мои рассуждения о собственном благополучии. Не берусь заранее высказывать свою точку зрения по поводу произошедшего. Дело за вами, а я лишь выступлю в роли бесстрастного рассказчика, хоть мне и до крайности неприятно обо всём этом вспоминать.
 *
 У Антонины Ивановны был сын. Собственно говоря, он и сейчас есть. Зовут его Николай Степанович. Вот это гадина, так гадина! Но обо всём по порядку, и потом я обещал быть беспристрастным.
Случай близко свёл меня с ним в конце прошлого лета, в то время, когда самой Антонины Ивановны в городе не было. Она тогда уехала в Петербург по каким-то своим делам, о которых мне ничего не было известно. Нельзя сказать, чтобы мы с Николаем Степановичем совсем уж не были знакомы, но все последующие события сложились совершенно неожиданным образом. Человек этот, ещё молодой и весьма успешный, сколько я его знаю, всегда отличался крутым нравом и довольно вспыльчивым характером. Вам может показаться, что я говорю так исключительно из каких-то своих личных к нему счётов, но смею вас уверить, что сам я не один раз являлся свидетелем бурных сцен, возникавших между ним и Антониной Ивановной, причём сын порой выбирал совсем уж неприемлемый тон, иногда даже доводя её до слёз. Позволительно ли это, спрашиваю я вас. Меня же он вообще, полагаю, долгое время считал чем-то неодушевлённым и совершенно бесполезным. Во всяком случае, никакого внимания на меня он не обращал. К моменту моего появления у Антонины Ивановны они с сыном жили отдельно, встречаясь только несколько раз в месяц. Среди гостей, которые к нам приезжали, его не наблюдалось, да и вообще, отношения у них были, мягко говоря, натянутые, хоть мне и трудно предположить, что именно они с Антониной Ивановной не поделили. Зная её ангельский характер, остаётся лишь предположить, что Николай Степанович вырос взбалмошным современным юношей, с бескрайними амбициями и сомнительными способностями, хоть и достигший каких-то высот, тоже, впрочем, весьма сомнительных. Так, во всяком случае, говорили. Думаю также, что и сейчас он несильно изменился.
 Когда Антонина Ивановна уехала, Николай Степанович переехал к нам, о чём мне почему-то никто не соизволил заблаговременно сообщить. Кажется, тогда я даже обиделся, так как во всём этом чувствовалось её довольно спорное мнение, что любому представителю мужского пола требуется нянька в женском обличии. Однако судить её не берусь, поскольку убеждён, что думала она тогда исключительно о моём благополучии. Кто же мог знать, что всё произойдёт совсем иначе? Неприятности начались с самого начала. Взять хотя бы тот факт, что в квартире сразу стало так шумно, что было непонятно, кто более реален: телевизионный диктор или сам Николай Степанович. Кроме того, большую часть купленных Антониной Ивановной продуктов этот негодяй бессовестно съел, в результате чего я был вынужден питаться какой-то химией, которую раньше мне доводилось видеть разве что в рекламных роликах. И, наконец, самое главное, чего я при всём моём терпении не мог снести совершенно. Николай Степанович, этот во всех отношениях гнусный и подленький человечишка (не могу здесь удержаться от переполняющих меня эмоций) привёз с собой безобразного вида пса по имени Грей. Стоит ли говорить, какой шквал негативных эмоций всё это тогда во мне вызвало.
 О собаках следовало бы сказать особо. Дело в том, что если людей я просто не люблю по уже означенным причинам, то собак ненавижу всеми порами своей благородной (не судите за пафос) души. По мне так в мире вообще нет ничего гаже этой волосатой твари, которая помимо своей беспросветной тупости и слепой агрессии источает ещё и омерзительную вонь. Эта самая вонь, кстати сказать, вскоре разнеслась по всей нашей несчастной квартире и устоялась там прочно. Мне же приходилось целыми днями всеми возможными способами избегать встречи с этой ошибкой природы, которую Николай Степанович даже не утруждался запирать в какой-нибудь комнате (по мне так лучше в чулане!). Так и шастало это во всех отношениях гнусное существо по всему дому, вульгарно помахивая хвостом и капая на пол огромной слюной нездорового вида. Но и это ещё полбеды. Вскоре началось такое, чего я не мог себе представить даже при самом худшем раскладе.
Дело в том, что этот низкий человечишка, возомнив о себе невесть что, начал меня попросту бить. Сам-то он, конечно, думал, что таким способом воспитывает меня, хотя это его самого не мешало бы поучить уму разуму, причём желательно с ремнём в руках. Конечно, я мог бы дать ему сдачи, поскольку моя наполненная событиями молодость многому меня научила среди тёмных закоулков и проходных дворов, но я слишком поздно спохватился. Если не дать отпор сразу, то человек почему-то с каждым разом начинает чувствовать себя всё более безнаказанным и ещё более наглым. Так уж он устроен. Я же первые дни изо всех сил старался всё это стерпеть, что было, по-видимому, связано с тем, что годы спокойной и размеренной жизни последних лет притупили у меня чувство близкой опасности и даже сделали меня немного инфантильным. Действительно, кого мне было опасаться. Антонину Ивановну? Возможно, также, что присутствие в доме собаки существенно отразилось на моём душевном состоянии. В конце концов, нервы мои не выдержали, и тут случилось то, о чём я и взялся поведать вам. История эта прямо-таки захватывающая. Начинаю.
 *
 Однажды вечером Николай Степанович вернулся в дурном расположении духа. Я как раз в это время был на кухне и пытался найти себе что-нибудь поесть, поскольку ощущал уже приближающийся голодный обморок. Когда он увидел меня, то сразу же пришёл в ярость (это было ясно по его выпученным глазам и раздувающимся ноздрям) и вдруг набросился на меня. Я хотел, было, увернуться, но моё голодное состояние сделало своё дело, и Николай Степанович меня опередил. На этот раз он не просто избил меня, но ещё и оттаскал за шкирку, словно нашкодившего котёнка, пользуясь своим физическим превосходством. Кажется, после того как я, наконец, был отпущен, с моих уст готово было сорваться примерно следующее: берегитесь, низкий человек. Однако вместо этого я издал какой-то угрожающий истеричный звук, от которого и сам перепугался. Впрочем, по всему было видно, что Николай Степанович тоже перетрухнул.
- Чего разорался, тварь ты безмозглая – закричал он, изо всех сил пытаясь скрыть свой испуг под маской агрессии, и замахнулся в мою сторону, после чего я, опасаясь новых побоев, бросился в другую комнату. Вдогонку мне сыпались отборные ругательства, которые не могут быть здесь приведены хотя бы из чисто эстетических соображений, да и негоже мне опускаться до уровня этого недалёкого человечишки.
 После этого в моей голове возникли мысли о мести. Вообще-то я всегда считал себя не глупым и, конечно, не мог не понимать, что последствия моего поступка могут быть самыми непредсказуемыми. Но чувство оскорблённого самолюбия взяло верх, и какая-то всеобъемлющая и слепая ненависть уже начинала заволакивать моё существо. Первой мыслью было выцарапать ему глаза, но потом, чуть успокоившись, я стал находить, что от этой мысли попахивает какой-то истеричностью и даже некоторой провинциальностью. Можно было бы попасть ему чем-нибудь в причинное место. Но и это я отмёл сразу же, как только в моей голове появились зачатки подобной идеи, от которой ещё больше несло фрейдистским комплексом кастрации, на котором, кстати, основаны все эти сомнительные курсы самообороны для женщин и знаменитые боевики с Жан Клодом Ван Даммом (я вижу, что продолжаю вас удивлять, но ничего не поделаешь – кое-что за свою жизнь я всё-таки видел и слышал). В конце концов, я решил поступить следующим образом.
За окнами было уже темно, и где-то далеко раздавались звуки приближающейся грозы. Я вышел из комнаты и принялся искать Николая Степановича. Обычно сделать это было нетрудно – нужно было просто идти на звук работающего телевизора, но на этот раз в доме было тихо и от этого немного жутко. Наконец, я нашёл его лежащим на диване и читающим какой-то дешёвый детектив. Детективы, кстати сказать, я особенно люблю за их глянцевые обложки. Бывает, что кто-то из наших гостей забывает у нас сочинение какого-нибудь современного автора, и я с удовольствием раздираю его переплёт на мелкие кусочки. Впрочем, так я поступаю со всеми глянцевыми обложками, но детективы люблю особо. Вот только Антонина Ивановна их никогда не читает, потому что, как уже было сказано, человек этот острого ума и с хорошим литературным вкусом. Но я вижу, что опять не могу рассказывать, не отвлекаясь. Возвращаюсь к тому, что произошло тем страшным вечером. Когда я подошёл к Николаю Степановичу, он, казалось, и вовсе меня не заметил, и только Грей, мирно спящий тут же, пристроившись у него в ногах, подозрительно на меня покосился, но звука не подал. И в этот момент я совершил ошибку. Вместо того чтобы сразу же осуществить своё намерение, я решил использовать последний шанс воззвать к порядочности этого примитивного червя и произнёс:
 «Сударь, Вы недостойный человек. Мало того, что Вы не оправдали доверие, оказанное вам многоуважаемой мною Антониной Ивановной, вашей матушкой, так вы ещё и ведёте себя, как последний мерзавец и трус, поднимая руку на того, кто слабее вас. Вы, милостивый государь, на самом деле, никакой не милостивый, а самый что ни на есть хам и свинья…»
 Меня захлестнуло негодование, и я осёкся.
 Николай Степанович оторвал глаза от книжки и с удивлением посмотрел в мою сторону.
- Ишь, заголосил, - с усмешкой сказал он и вдруг молниеносным и каким-то нечеловеческим движением резко наклонился вперёд и схватил меня обеими руками. От неожиданности я чуть было не подавился окончанием своей фразы, которое так и не вспомнил, а вместо этого изо всех сил укусил его за палец. Произошло это чисто инстинктивно и непроизвольно. Не буду рассказывать, как именно я хотел поквитаться с Николаем Степановичем ещё тогда, когда шёл к нему в комнату, тем более, что произошло всё, как видите, совсем иначе. Намекну лишь, что осуществи я свой изначальный замысел, ему бы пришлось спать на другом постельном белье и даже, быть может, на другом диване.
Николай Юрьевич издал какой-то нечленораздельный звук и в следующую секунду отшвырнул меня в дальний угол комнаты. Я вдруг ощутил явный вкус чего-то солёного у себя во рту и в следующую секунду понял, что пропал.
- Грей, взять его, суку! – заорал Николай Степанович, зажимая одной рукой прокушенный палец, и я с ужасом увидел, как этот ненавидимый мною пёс, безмолвно доселе наблюдавший всю эту сцену, уже несётся на меня с громким лаем и выпученными глазами. Наверно, это был самый острый приступ de javu в моей жизни. В памяти вдруг в строгой последовательности пронеслись изрисованная граффити стена одного дома, громкий лай за спиной и хохот каких-то людей. Точно так же, как и тогда, мною овладели первобытные инстинкты, и я, не помня себя, бросился в соседнюю комнату, но тут же был сбит с ног налетевшей на меня огромной массой чего-то рычащего и трясущегося. Подоспевший в этот же миг Николай Степанович с силой пнул меня в бок, и я почувствовал, что удаляюсь от него с какой-то сумасшедшей скоростью. В следующую секунду меня развернуло в воздухе, и последнее, что я запомнил, был острый выступ стены с тёмными узорчатыми обоями, неумолимо несущийся в моём направлении, а потом стало совсем темно.

 *
Я пришёл в себя от какой-то пронизывающей сырости и страшного грохота, раздававшегося где-то над моей головой. Открыв глаза, я долго не мог понять, где я нахожусь и, первым делом, испытал чувство облегчения оттого, что вокруг нет Николая Степановича и его подлого пса. Однако на смену этому чувству пришло другое, и чем больше я начинал соображать, в чём дело, тем страшнее мне становилось. Надо мной было тёмное грозовое небо, из которого уже вовсю лил безжалостный ливень, от которого мне негде было укрыться, а вокруг лежали мокрые тротуары, слабо освещаемые редкими фонарями. Я понял, что нахожусь на улице, и как только это понимание оформилось окончательно, со мной случился, наверно, самый сильный припадок отчаяния за всю мою жизнь. Если бы я был волком, то, наверно, сейчас задрал бы голову и тихо завыл на луну, которая иногда выглядывала из проплывающих по небу туч. Но я был не волк, поэтому всё, что пришло мне в голову – это подняться, пока я окончательно не промок, и броситься прочь, надеясь найти хоть какое-то убежище, где можно было бы переждать непогоду. Улица была пустынна, и лишь редкий свет фар проезжающих мимо автомобилей иногда разрезал эту недобрую тьму. Один раз я даже чуть было не попал одному из них под колёса, благо вовремя отскочил в сторону, получив напоследок салют брызг из ближайшей лужи. Наконец, я добрался до какой-то детской площадки и, прошмыгнув в щель между прутьями стального забора, явно сделанную кем-то из тех людей, кто предпочитает такие вот дырки разным главным и официальным входам и выходам, стремительно бросился под огромный железный гриб. Гриб возвышался в самом центре огороженной забором площадки, и я вдруг вспомнил, что не раз видел её из окон, когда здесь играли маленькие люди, называемые детьми, которые, замечу, подчас бывают куда более жестокими, нежели взрослые. Единственная разница между ними в том, что дети зачастую делают ужасные вещи ещё неосознанно, в то время как взрослые прекрасно отдают себе отчёт в своих поступках. Гроза не утихала, но всё-таки теперь я почувствовал себя если не совсем в безопасности, то хотя бы чуть-чуть спокойнее. По крайней мере, здесь можно было хотя бы немного высохнуть – я всё-таки промок до нитки. Мне вдруг стало очень жаль себя, жаль до такой степени, что захотелось не просто завыть на луну, а вообще на весь мир, в котором бушевала непогода. Почему в этой жизни никогда нельзя быть в чём-либо уверенным? Почему, как только что-то начинает налаживаться, обязательно найдётся кто-то, вставляющий тебе палки в колёса, то ли от зависти, то ли ещё по какой-то одному ему известной причине. Отчего сильный всегда норовит обидеть слабого? Почему бездарности так часто удаётся выдать себя за талант, глупости – за мудрость, убийству – за долг? Почему когда ты, наконец, чего-нибудь добиваешься и вырываешься вперёд, у тебя сразу находится несметное число недругов, которые, даже не зная тебя лично, уже составили о тебе какое-то субъективное мнение, и почему вчерашние друзья сегодня смотрят в твою сторону с каким-то скрытым предубеждением. Эх, Кузьма Иванович, говорю я себе теперь, ведь всё это риторические вопросы, на которые нет ответов. И даже если бы они были, всё происходящее в мире до того ужасно, что нет никакой разницы, как на них отвечать.
 Почти всю ночь я просидел под грибом, и к утру продрог до самых костей. Несколько раз я проваливался в не вполне здоровый сон, и мне снился какой-то чёрно-белый кошмар. Моё тело ныло от побоев, и, просыпаясь, я всё меньше и меньше верил в то, что ещё несколько часов назад я находился в тёплой квартире, с которой, по моему наивному убеждению, никогда ничего не должно было произойти. Строго говоря, с нею ничего и не произошло – это я странной волею обстоятельств был снова брошен в круговорот различного рода перипетий, которые, как я наивно думал ещё совсем недавно, навсегда остались в прошлом. Разве мог я предположить, что неожиданно появившийся в моей жизни злой и бессовестный человек так сильно повлияет на сложившийся ход вещей. Скорее всего, он просто вынес меня на улицу, пока я был без сознания, и бросил где-то под окнами. А ведь Антонина Ивановна даже не о чём не подозревала. Боже мой, как же всё это мерзко!
Быть может, я всё-таки не оправдал ваших ожиданий, и вы хотели услышать что-нибудь похожее на зрелища, регулярно показываемые по телевидению или описываемые в газетах. Если бы, например, Николай Степанович выбросил меня из окна (мы живём на седьмом этаже), и я бы расшибся о крыльцо магазина прямо под нашими окнами, вы были бы удовлетворены. Что ж, чего-то подобного следовало ожидать. История моя уже подошла к концу, но напоследок, для самых стойких, я всё же упомяну ещё об одном событии, произошедшем со мной той ночью.
 *
Когда я уже почти задремал под своим грибом, за моей спиной внезапно раздался какой-то звук, и я инстинктивно отскочил в сторону – мне вдруг пришла в голову бредовая мысль, что это Николай Степанович, который, несмотря на непогоду, решил всё-таки разделаться со мной. Однако, немного вглядевшись в очертания тёмного силуэта и взяв себя в руки, я понял, что это был кто-то другой. Он стоял прямо передо мной, словно чего-то выжидая. Я молчал, и он, видимо решившись, первым нарушил тишину.
- Эге, да ты нездоров, брат, - услышал я низкий и простуженный бас, хотя, возможно, это были особенности тембра его голоса.
Вообще-то я всегда предпочитал не разговаривать с неизвестными, но самое худшее, что могло со мной произойти, уже случилось, и я тихо произнёс:
- Простите, я вас не за того принял.
- Прощаю, прощаю – ответил неизвестный и вдруг уселся напротив меня.
Теперь мне удалось рассмотреть его поближе. Мой визави был неопределённого возраста и выглядел как-то запущенно. Неухоженные усы, спутанные волосы и постоянно бегающий взгляд – всё это выдавало в нём бродягу, причём бродягу со стажем. Господи, сколько же их было на моём веку! Да ведь я и сам, в недавнем прошлом точно такой же бродяга. Теперь же, пытаясь укрыться от дождя недоброй московской ночью, я всё больше и больше начинал сомневаться в реальности всего того, что происходило со мной в последние годы. И разве мог кто-нибудь поручиться, что всё это: квартира, вкусная еда, заботливо подаваемая Антониной Ивановной, а также и недавний кошмар в виде Николая Степановича, словом все эти образы не являются продуктами моего больного воображения. Мне показалось, что я начинаю сходить с ума. Из оцепенения меня вывел голос моего неизвестного собеседника.
- Ну и погодка, - сказал он, - прямо как прорвало.
- Да уж, действительно, - ответил я и посмотрел на небо.
Ветер нёс огромные облака в каком-то одному ему известном направлении под сопровождение игры странного оркестра, который то изо всех сил бил в барабан, то вдруг прорезал тьму вспышками яркого света.
- Тебя как звать-то? – спросил мой собеседник.
- Кузьмой Ивановичем – ответил я и почему-то смутился, до такой степени это имя показалось мне неуместным в общей атмосфере царившего кругом хаоса, поэтому я добавил:
- Можно просто Кузя.
- Меня Васей, - сказал он и добавил, - слышал такую песню: «конечно, Вася, никто его не знает». Это про меня.
- По-моему, там поётся «ну, кто его не знает».
- А меня вот никто не знает, - сказал Вася и засмеялся.
«А он явно не так прост, как кажется» - подумал я.
Вася какое-то время наблюдал за мной с лёгкой усмешкой, а потом заговорил вновь:
- Ну что Кузя, рассказывай, как же ты дошёл до жизни такой.
- То есть? – не понял я.
Похоже было, что я совершенно отвык от манеры общения с подобным контингентом.
- То и есть. Я же вижу, что ты не из наших. Обидел что ли кто?
- Какая разница. А что не из ваших, то тебя никто не спрашивает. Я, может быть, за свою жизнь столько навидался, что побольше твоего выйдет.
Я начинал чувствовать раздражение. Однако Вася не обиделся и даже не обратил на мою последнюю фразу особого внимания, а только спросил:
- Откуда сам-то?
- Откуда надо – огрызнулся я.
Всё-таки долгая жизнь в тепле и уюте давала о себе знать, и особого желания общаться по ночам с сомнительными личностями я не испытывал.
- Да ты не сердись, не сердись – опять засмеялся Вася. - Я вот Черёмушкинский. В Кузьминки к вам наугад забрёл. Дай, думаю, погляжу, может здесь у вас лучше.
- И как?
- Один хрен! – ответил Вася и почему-то подмигнул, - ты лучше скажи, чего это тебе дома не сиделось. Я же вижу, что ты весь из себя ухоженный, интеллигентный. От своей мегеры сбежал что ли?
- Долго рассказывать, - сказал я и отвернулся.
- Если сбежал, так я тебе прямо скажу, что дурак ты. Сидел бы сейчас в тепле и радовался.
«Эх, Вася, Вася, знал бы ты» - подумал я, но ничего не ответил.
Некоторое время мы сидели молча. Гроза начинала уже стихать, но дождь всё ещё давал о себе знать долетавшими до нас каплями, которые периодически меняли своё направление, и нам приходилось иногда переходить на другую сторону гриба.
- Слушай, - неожиданно произнёс Вася, - расскажи-ка что-нибудь умное или там, поучительное. Я, знаешь ли, очень это люблю. Сам-то я ничего не знаю, а вот слушатель хороший и благодарный.
- А с чего ты взял, что я знаю что-то умное или поучительное – спросил я.
- Так у тебя ж это на лбу написано. Я страсть как люблю, когда что-нибудь мудрое говорят. Умные вещи всегда приятно слышать.
- Ты, Вася, сначала определись, что именно ты хочешь услышать: умное или мудрое.
- А не один чёрт?
- Нет, - терпеливо ответил я. – Если умного чего-то хочешь, то послушай как-нибудь, что люди говорят. Дураков среди них, конечно, полно, но и умных много. Мудрости им вот только не хватает.
Вася наморщил лоб.
- Ты погоди, погоди. Сначала объясни, в чём разница
- Ум – это начитанность, компетентность в тех или иных вопросах, большие знания, но не более того. Человек может прочитать уйму книг, но остаться при этом дурак дураком. А может и наоборот: ничего никогда не читать, но быть мудрее любого их них. Бывает, впрочем, и так, что…
- Насчёт людей я тебе так скажу, что дураки они полные – перебил Вася.
- Вот здесь ты не прав, - возразил я, - хотя вопрос, конечно, в том, кого считать дураками. Мне порой, когда я слушаю, о чём люди говорят, даже страшно становится. Столько всего знают, много всего такого читали, обо всём имеют собственное суждение, которое даже могут обосновать, подкрепив его всякими там цитатами и ссылками на различные труды разных выдающихся личностей. Но это не мудрость.
- Что же тогда по-твоему мудрость?
- Мудрость заключается не в знании каких-то вещей, а в знании жизни. Конечно, знание жизни невозможно без знания определённых вещей, поэтому мудрые, в большинстве своём, и начитаны, и образованы. Но вот одно только знание не подразумевает того, что от этого ты знаешь жизнь и не наделаешь в ней непростительных глупостей. Понял теперь?
- Ага, - прищурился Вася, - себя то, небось, мудрым считаешь?
- Будь я мудрым, разве бы я здесь с тобой сейчас о мудрости разговаривал, - я махнул рукой и замолчал.
  - А ты, я смотрю, не в настроении, - опять усмехнулся Вася. – Ну да я не обижаюсь. Не знаю, впрочем, мудрый я там или умный, а только кое-что слышал. Ты, кстати, к политике как относишься? Слышал я тут недавно, что собираются, вроде как, всех бродяг отлавливать и отправлять в специальные места. Ты что об этом думаешь?
- Думать я могу всё, что угодно, но только вряд ли от этого что-то изменится. Ты вот просил мудрость какую-нибудь рассказать. Ну, так слушай.
Я вспомнил одну замечательную притчу, которую узнал от того самого мудреца, про которого уже рассказывал в самом начале своего повествования.
  - Однажды огромный орёл взлетел в небо. Он был до того большой, что его тень накрыла лягушку, которая сидела в маленькой луже. И вот она решила, что сможет прогнать орла и начала громко квакать. Чем-то это лягушка очень была похожа на нас.
Я замолчал.
- Ну и что дальше? – спросил Вася.
- Всё.
- Как всё! Где же тут мудрость? Это и я так могу рассказывать.
- Попробуй.
 - А с лягушкой, что потом было?
- Так и жила в болоте.
- А с орлом что стало? – не унимался Вася.
- Улетел, - подумав, ответил я.
- Так в чём же здесь мудрость?
- В том и мудрость, что когда мы начинаем разговаривать о политике или о других неподвластных нам вещах, то уподобляемся этой лягушке, хотя от её кваканья ничего не зависит. Орёл её вообще вряд ли услышал.
Возникла пауза. Дождь уже закончился, и можно было поискать какое-нибудь более уютное место, чтобы вздремнуть.
Вася покрутил головой по сторонам, а потом сказал:
- А откуда ты эту притчу узнал?
- Было от кого – уклончиво ответил я.
Вася ещё немного помолчал, а потом сказал:
 - Знаешь, что. Пора мне. Надо в свой район возвращаться. Ничем у вас здесь не лучше. Это меня гроза задержала. Рад был знакомству. Ты меня, признаюсь, озадачил.
Я ничего не ответил и только кивнул головой. Мы попрощались.
- Удачи тебе, Кузьма Иванович, - сказал Вася.
- И тебе тоже. Может, ещё свидимся.
 *
 Прошло несколько дней, которым я довольно быстро потерял счёт. Они казались неимоверно длинными, а ночи, как правило, были бессонными и беспокойными. В конце концов, я впал в какую-то тяжёлую и затяжную депрессию, какой не испытывал ещё со времён своей жизни под мостом прямо около МКАДа, о которой проникновенно поведал в одной из песен досточтимый Курт Дональд Кобейн. Была у меня в своё время возможность познакомится с творческим наследием великой Nirvana, и это единственное, за что я благодарен Николаю Степановичу, коллекционирующему их записи. Собственно говоря, в этой песне поётся совсем про другую жизнь, и мост там отнюдь не московский, а скорее абердинский, но настроение, возникавшее при строчке «Underneath The Bridge», было схоже с тем, какое владело мною теперь. Всё вокруг сделалось вдруг настолько невыносимым, что хотелось больше никогда не видеть весь этот окружающий мир.
 И вот, когда я уже окончательно примирился со своим положением, однажды утром меня разбудил доносившийся издалека звук. Когда я открыл глаза и прислушался, сердце в моей груди замерло: кто-то настойчиво звал меня по имени. Звук становился всё более отчётливым, и я вдруг безошибочно узнал голос Антонины Ивановны. О, будь благословен этот голос!
- Кузя, Кузя! – повторяла она.
Я почувствовал, что голос удаляется в противоположном направлении, и, окончательно стряхнув с себя остаток дрёмы, выскочил из своего ночного пристанища и побежал на его звук.
Скоро я увидел её и, уже ничего не соображая, кинулся ей навстречу.
- Кузя, Кузенька! Кузьма Иванович, - Ангелина Михайловна уже заметила меня, и через секунду я бросился ей прямо в распростёртые объятия.
Моё сердце опять словно бы провалилось в какую-то бездонную пропасть, а потом вдруг выскочило обратно. Ещё не до конца придя в себя, я слышал, как Антонина Ивановна взволнованно говорила:
  - А я приезжаю, смотрю – тебя нет. Мне Николай говорит, что дверь забыл закрыть и ты наверно, на улицу выскочил. Ах, ты мой, Кузя, как же я без тебя. Я уже весь район избегала, то там ищу, то здесь, всех дворников переспрашивала. Кузьма, Кузенька! Ну, пошли, пошли домой, я еды принесла. Да ты пыльный какой, где же тебя носило всё это время. А с головой что? Да у тебя же там шишка! И кровь засохшая. Кто же это посмел с тобой сделать. Ты же отвык от улицы. Ну, ничего, ничего, сейчас будем дома, я тебя мяса дам, грудки куриной, сметаны там…
Остального я уже не слышал. Голос Антонины Ивановны ещё какое-то время звучал где-то на заднем плане, но отдельных слов я не понимал. Чувство обиды сменилось ощущением безмерного и всеобъемлющего счастья, и я, широко взмахнув хвостом, положил свою голову на плечо Антонины Ивановны и несколько раз громко мяукнул, вложив в этот звук всё, что мне довелось испытать.
 *
 Мяу…
 13-15 августа 2007 г.