***

Ю.Веткин

Дневники А.П.Усольцева.

Предисловие к первому изданию.

Я мог только предполагать, каким чудом сохранились эти записи и тем более я не знаю, какими путями они попали в город Арлон на юге Бельгии, возле самой границы с Люксембургом. Но именно там я нашел эту нашу обычную, советскую, картонную папку с мелко исписанными обычными чернилами листами. Я не знаю, почему я заинтересовался ей в стареньком антикварном книжном магазине, на забытой всеми туристами улице Боринже.
Я купил ее за бесценок. Только лишь для того, чтобы развлечься по дороге в Льеж мемуарами фронтовика, но как только я начал ее читать сердце мое бешено застучало и я не заметно оглянулся в поисках агентов КГБ. Стояло лето 1982 года и даже мне, свободно шатающемуся по Европе советскому журналисту стало холодно от одной только мысли, как ценна оказалась папка, что находилась сейчас в моих руках. Нетерпение побыстрее ознакомиться с ее содержанием и опасность раскрыть перед возможным хвостом боролись во мне до следующей станции. Название ее я не помню, помню только, что за небольшим аккуратным зданием вокзала, находился маленький уютный скверик с фонтаном, на лавочке которого, постоянно оглядываясь, я впервые ознакомился с этим материалом.
Надо сказать, что, скорее всего, это лишь черновой вариант изысканий Анатолия Павловича Усольцева. Из компетентных источников мне было известно, что начатая им книга «Теория практики марксизма-ленинизма», сразу же стала объектом особого внимания как КГБ, так и ЦРУ. По крупицам собирая информацию о небольшом, строго засекреченном эпизоде Великой Отечественной войны, Анатолий Павлович, раскрутил клубок своих изысканий настолько, что даже изначальная цель его исследований уже совершенно перестала его интересовать. Она просто переросла в нечто совершенно иное, масштабы которого выходили далеко за границы Советского Союза и охватывали все мировое сообщество в целом. Естественно, публикация эпизодов его работы вызвала пристальный интерес целого ряда разведок мира и Усольцев исчез. Насколько мне известно, КГБ не успел приложить к этому свою руку, но с тех пор не сама «Теория практики», ни отрывки из нее нигде не публиковались, ни у нас, ни за рубежом.
Уже позже, занимаясь вплотную теорией марксизма-ленинизма при Отделе методологии, марксистско-ленинской теории у меня мелькнула мысль о знаменитом ленинском методе конспирации, котором вполне мог обладать и Усольцев. Но никаких конкретных фактов кто либо из знающих Анатолия Павловича, привести не мог. Как не мог никто привести хоть какие то, маломальские доводы о владении Усольцевым самой передовой методологией в мире.
Одно время в Отделе даже ходил анекдот, что, мол, Усольцев и есть тот самый улыбчивый старичок из Центрального Государственного Архива ЦК КПСС, которого спрятали по методу Огюста Дюпена. Как известно в каждой шутке есть лишь доля шутки, но выписать пропуск в отделение спецхрана Архива, было просто невозможно. Конечно многое могла бы пролить на личность и труд Усольцева группа полковника Шурканова, занимающаяся непосредственно этим делом. Но спрашивать об этом и тем более наводить справки, было тогда просто опасно.
После прочтения материалов из папки, я сразу же вернулся в Арлон на улицу Боринже и подробно расспросил продавца как к нему попала эта папка, тем более, что в ней не хватало несколько страниц. Но продавец только пожимал плечами, совершенно не помня кто принес ему стопку старых книг, в которой и находилась эта папка. Я пересмотрел все из того, что находилось в этом магазине, но больше ни одного, даже самого незначительного факта, указывающего на пути этой папки я не нашел.
С утра я перефотографировал все листы из папки в местной гостинице, где я поселился и только после этого позвонил своему связному в Брюссель, назвав код «Бриз». Перефотографированные мной пленки с папки Усольцева я отправил по почте в Пьяченцо, Ломбардия, до востребования, куда я попал лишь через 4 месяца после описываемых событий, так и не отмывшись полностью от подозрений.
Эту историю, за исключением фотографирования, я рассказал раз 5-7 и один раз даже самому Киржанцову, который прилетел в Бордо рискуя собственной жизнью. Я признался во всем: что читал эту рукопись, что узнал подпись Усольцева, рассказал все, что мне было известно о его труде, и даже добавил, что этот вопрос меня очень интересует. По-видимому, это и сыграло в дальнейшем свою роль при переводе меня в Отдел методологии.
С тех пор той папки я больше нигде не видел, и не слышал ничего о том, чтобы кто-то пересматривал события 1943 года описанные Усольцевым, именно в том русле, а не так как было представлено в официальных документах.
Сам текст, представляет собой разрозненные интервью, воспоминания, обрывки цитат и комментариев к ним самого Усольцева, записи его бесед с ветеранами - участниками событий, его мысли и выводы, сделанные на основе анализа прочитанных архивных документов и даже художественное произведение, косвенно подтверждающее его теорию. И по всей видимости это уже не первая папка с подобными записями, которые должны были составить основу будущей книги. Но уже в этой, арлонской папке, выводы Усольцева уводят его совершенно в ином направлении, что позволяет ему делать порой парадоксальные и очень даже смелые предположения.
Загадка великой победы нашего народа в Войне меня тоже интересовала все время и объяснения историков, пусть даже очень убедительные все же не удовлетворяли меня. Объяснения Усольцева больше походили на правду. Это я понял уже в Италии, где времени у меня было гораздо дольше, чем в Бельгии. Перефотографированые мной пленки и напечатанные с них фотографии хранились в ближайшей от Пьяченцо деревеньке Бенедатто у старика, в доме которого я жил. Хранились почти 5 лет.
После прочтения этой тетради я по другому стал смотреть и на появление фашизма и на мировое господство США, да и на саму личность великого вождя пролетариата Владимира Ильича Ленина.
Прежде, чем изложить все без купюр листы из папки Усольцева, переснятые мною в Орлоне, хочу сразу же заметить, что меня уже нет, вернее такого меня, каким меня помнят все друзья и коллеги по службе и искать меня просто бесполезно так же как и Анатолия Павловича Усольцева. Не потому, что зная теорию марксизма-ленинизма в совершенстве, я могу применить ее на практике, нет. Я даже больше чем уверен, что и Усольцев не добился каких либо значительных результатов в ее применении, хотя несомненно он преуспел гораздо более чем я. Просто меня больше уже нет. Есть другой человек с другой историей жизни.

Арлонская папка.

***

Запись беседы с Петровым Сергеем Константиновичем

Для выполнения боевых задач мы придавались какой-либо стрелковой дивизии 18-й армии генерала Лесидзе. Участвовали для прорыва обороны противника на Северо-Кавказком фронте. Но никаких заградительных отрядов позади нас не было.
За всю Великую Отечественную войну я получил 5 ранений, одну контузию, награжденный орденами: Красного Знамени, Богдана Хмельницкого ІІІ степени, Александра Невского, двумя орденами Отечественной войны І степени, Красной Звезды. Воевал с 1941 года, закончил войну в Берлине. Все видал вот этими своими глазами.
Мы всегда шли в бой за Родину, как и все остальные. Врать не буду, нам как командирам доставалось еще больше, чем штрафникам, так как мы не заменялись. Но и выслуга у нас шла один год за шесть. Наш батальон был сугубо офицерский. В штрафники они попали за тяжелые преступления, большая часть за убийство. Высшая мера заменялась 10 годами лишения свободы, а 10 лет – 6 месяцами штрафного батальона. Получившие ранения восстанавливались в воинском звании и им возвращались все награды, а наиболее отличившимся в бою, как правило, награждались Орденом Красной Звезды. И что якобы штрафники решили исход боя это совершенно неверно. И тем более про этот ваш 290-й отдельный стрелковый полк я ничего не знаю и почему ему, якобы дали наименование «Новороссийский».
Да, врать не буду, Цезарь Куников брал наших людей для той знаменитой первой высадки, но только добровольцев. И я бы тогда тоже пошел, но там уже Мишка Крегель вызвался, а я с ним не то что рядом срать не сяду, извиняюсь… Старика этого, эсера бывшего, еврея, как его, Левина… Левинсберг, его фамилия, по-моему, была, но мы сократили до Левина. Вот. Ну еще кого то, не помню уже, человек 20-30 по-моему всего.
Кто Левинсберг этот ? Да не знаю я, даже. Он уже был когда я в этот батальон попал. Он все Ленина да Маркса изучал да с нашим замполитом все про победу коммунизма в мировом масштабе спорил. С нами он редко общался. А тут как Куникова увидал, так аж затрясся весь, чуть не первым в добровольцы пошел. С тех пор я его и не видел. Холодно было, конец января, мы все в казарму пошли, а они все с Куниковым на катер и уплыли куда то.
Куникова то, я знаю всего израненного привезли. Умер от ран, но Героя Советского Союза посмертно получил, а эти, наши не знаю. Вряд ли кто-то, там живым остался, там такое месиво было.
Кто? Старик то? Да не помню я уже. Помню только замполит его все эсером да троцкистом называл, мол не так ты политику партии понимаешь. Да книжки ему все давал читать, перековывал, понимаешь?
А еще вспомнил, этот старик говорил, что он даже Ленина знал. Встречались с ним, после какого то пленума или съезда, шут их знает. Я то ведь сам хоть и партийный, а эти все дела мне не интересны.
Когда? Да где то уже в 20-х годах. Да уже после революции. Но я уже не помню. Он, я уже говорил, ни с кем не общался кроме замполита, да и этого, как его, то же еврей, по моему, Сережа… Нет не помню как фамилия, но фамилия нормальная была. Ну славянская, что ли, понимаешь?
А этого я тоже не помню. Он у нас такой же тихоня был. Да там то, никто общительностью не отличался, понимаете, боялись все друг друга. И вопросов не принято было задавать, мало ли как ты сюда попал. Статьи то все знали, а подробности… Так что не помню уже пошел с ними этот Серега или нет.
Мишка Крегель? Да сволочь он был, вот кто. Я о нем и рассказывать особо не хочу, про гниду эту. Ну, лет 35-40 наверное было тогда, знаю что он командиром взвода был где то за Уралом. За убийство сюда эту сволочь и определили. Что-как не знаю, я же говорил вам, не принято было…
Да нет, тогда если даже партийные были, то все равно их исключали из партии, а эту сволочь я бы туда и близко бы не подпустил.
Со стариком? Да нет, со стариком точно они не разговаривали, он со мной, скотина, тогда только говорил, дружили мы, если так можно сказать. Ну как на войне дружат? Да и не хочу я про него. Вычеркнул я его из списков знакомых навеки.
Не, не встречал больше никогда и не слыхал нечего и если они и впрямь герои, то вечная им память. А о покойниках или хорошо или ничего. Вот так вот.
Да нет, сам я на этом плацдарме не был, но Новороссийск штурмовал.
Кто? Хако? Да, так этот Мысхако называл все, ну Малую землю эту…



Мёртвые души.

С возрастом начинаешь понимать, что «мертвые души» – это всего лишь твои воспоминания и каждая из них имеет в твоем сознании какое то особое преломление. Они начинают преследовать тебя, разговаривать с тобой, в конце концов, звать тебя. Они мучают тебя своими тайнами, понять до конца которых ты все равно не в состоянии, потому что они уносят их с собой, оставляя нам лишь загадки. Загадки, над которыми мы бьемся всю свою жизнь, забывая что есть еще и наша собственная душа, пока еще живая, требующая внимания не меньше чем мертвая. Но так уж устроен человек, пока не отдашь должного
внимания мертвым, не возможно думать о собственном покое.
Почему-то я очень хорошо помню свою первую встречу с ним, тогда в 1942-м. Совершенно не помню, как меня контузило и как я отстал от своих частей. Не помню где и сколько бродил я в поисках хоть какого-то убежища.
 Очень смутно помню станицу, где мне сказали, что эта территория оккупирована. Какие-то испуганные женщины дали мне немного хлеба и попросили удалиться, чтобы не навлекать беду на людей. Мне указали где находится линия фронта и я как сомнамбула побрёл в указанном направлении, совершенно потеряв бдительность и уж абсолютно не заботясь как я буду переходить эту самую линию фронта.
Но ту первую встречу с ним я почему-то помню очень отчётливо. Может оттого, что я наконец-то за многие дни выспался в сухой и тёплой листве в овраге, или оттого, что наутро голова моя соображала уже по другому, отдохнув от бесконечного грохота и стрельбы в тишине, нарушаемой только пением птиц. Я не знаю. Может быть.
 Наутро я вполз на пригорок, уже не опасаясь выдать своё присутствие и осмотрел местность. Никого в поле моего зрения не было и я, успокоившись, достал припасённый мною со вчерашнего дня сухарь и начал медленно пережевывать его, стараясь не спугнуть появившиеся опять мысли.
- Сухарь из калача, который привезла Александра Степановна? - раздался через некоторое время откуда-то сверху ехидный голос.
Я попытался вскочить, опершись на правую руку, но чей-то сапог такого исполинского размера, который вряд ли где можно было найти, плотно вдавил её в землю.
- Прошу прощения – пробасил обладатель сапога и я почувствовал дуло ППШ у себя на груди. Услышав знакомую мне речь я выдохнул свой страх и расслабившись лёг на землю.
Их было двое. Тот что наступил мне на руку сапогом был в какой-то мохнатой чёрной шапке в чаще ворсин которой поблескивала красная звезда с золотистым серпом и молотом. Он имел такую же мохнатую чёрную бороду, сквозь которую виднелась тонкая ухмылочка, отражающаяся в блестящих сощуренных глазах. Лицо второго я не рассмотрел, он стоял как раз против солнца и яркие утренние лучи превращали его в призрачную, лишённую четкости фигуру.
Немного успокоившись, увидав красную звезду и наш родной ППШа, я произнёс в порыве чувств:
- Наши! Товарищи, я с вами, я наш...
- Вы ошиблись милостивый государь – перебил меня человек с ехидным голосом и размытой фигурой, нагибаясь ко мне и роясь в карманах моей гимнастёрки – Я сам по себе. Притом между нами не может быть никаких тесных отношений. Судя по пуговицам вашего вицмундира, вы должны служить по другому ведомству.
Он отыскал мой комсомольский билет и книжку красноармейца, раскрыл их и начал быстро читать, небрежно пролистывая страницы. Тут только я успел разглядеть его. На вид ему было где-то за 40, но он очень хорошо смотрел за своим лицом, хотя уже достаточно плотно прорезанное морщинками. Телосложения он был среднего, не толстый, но и не худой, во всяком случае живота видно не было. На нём была изрядно помятая, но ещё почти чистая тройка тёмно-синего цвета и пожелтевшая от пота на вороте рубаха. Обут он был в щегольские сапоги с заправленными в голенища брюками, на коленях которых блестели остатки зелени.
- Не угодно ли вам будет немножечко побеспокоиться и привстать? – ехидно произнёс он и тут я впервые увидел его ехидные льдинки в глазах. Меня тогда поразило это несоответствие серьезного голоса с какими-то старорежимными словами и эти ехидные глаза. Я долго тогда ещё думал, что невозможно так владеть собственными чувствами, чтобы глаза не выдавали того, что скрывалось за душой. Но потом постепенно, я научился всё-таки улавливать незаметные оттенки эмоций, проявляющихся и в его голосе. Но это было уже там, на Малой Земле.
Бородатый детина отпустил мою руку и буркнул: «Прошу». Я встал и отряхнулся. Бородатый угрюмо направил дуло своего автомата прямо мне в грудь.
- Мне странно, милостивый государь – опять начал ехидный пряча мои документы во внутренний карман своего пиджака, - Но вы должны знать своё место. И вдруг я вас нахожу и где же? Согласитесь...
- Товарищи, я боец Красной Армии, контужен, пробираюсь к своим. Шёл как раз к линии фронта. А вы? Вы партизаны, товарищи?
Он сделал недвусмысленную паузу давая мне оправдательное слово. Я начал сбивчиво рассказывать обстоятельства, при которых я оказался здесь, но судя по глазам ехидного, мой рассказ не производил должного впечатления на него, а бородатый просто молча ухмылялся держа палец на спусковом крючке.
Они переглянулись между собой и я замолчал, прервавшись на полуслове, прекрасно понимая, что сейчас решится моя судьба. Почему-то вдруг поднялся порыв ветра и я поёжился от охватившего меня озноба.
Где-то внизу раздался отрывистый свист. Все обернулись в ту сторону и я заметил у деревьев, в самой низине две фигурки с оружием, одна из которых махала рукой. Бородатый с ехидным опять переглянулись.
- Душенька, - пробасил бородатый, улыбаясь в мохнатые усы. – Рекомендую тебе – Павел Иванович Чичиков.
Ехидный сделал театральный поклон, наклонив голову несколько набок и улыбнувшись ртом подобрал лежащий рядом свой карабин и огромный вещь-мешок.
- А меня можешь звать Собакевичем, - бородатый закинул ремень своего автомата поверх старого затёртого ватника, всё ещё направляя дуло в мою сторону. – Или Петром Савельичем, – добасил он.
Я было открыл рот, чтобы представиться, но ехидный громко и требовательно произнёс: - Нос! Запомните, милостивый государь, вас зовут Нос. Или если вам так угодно Ковалёв Платон Кузьмич, хоть вы ещё далеко не майор и уж извините не коллежский асессор. А свою дурацкую фамилию и не менее дурацкое имя оставьте для другого времени. Её будут знать пока только вы, я и Николай Васильевич Гоголь. Всё.
Он быстро развернулся и зашагал вниз поддерживая огромный вещь-мешок, в сторону ждущих внизу фигур.
Не знаю почему он дал мне это имя, совершенно не зная ни моей биографии, ни моей довоенной жизни. Мне вообще казалось поначалу, что все эти «гоголевские персонажи» воевавшие в нашем отряде, совершенно не соответствуют тем образам, которые были описаны Гоголем. Хотя позднее я стал замечать, что всё же, что-то мимолётное, еле уловимое всё же присутствовало в каждом. Но может это казалось от того, что получивши своё имя, от Павла Ивановича, по имени персонажа произведения, люди сами начинали вести себя так как изначально было описано в книгах. И находя в этих персонажах, что-то похожее со своим новым именем они развивали эти качества, со временем всё более и более соответствуя их истинным образом.
Но ведь были в отряде и другие, не принявшие имена Павла Ивановича, но даже не смотря на это, в них так же усматривались метаморфозы приближающие их к образам произведения Гоголя. Так было и с Хомой Брутом и с Костей Констанжогло, и с профессором Кошкарёвым и даже с Андреем Тентетниковым. Но может это было лишь моё виденье, моё преломление тех насажанных образов, через призму произведений Гоголя, но то что эти изменения происходили, я думаю замечали всё же многие. И смерть, страшная и мучительная, наверняка такая же ужасная как описывал Николай Васильевич Гоголь, смерть Хомы Брута, стало в этом же году подтверждением этой страшной теории.
Я долго думал, почему Павел Иванович дал мне это странное имя. Поначалу мне казалось, что в большей степени всё-таки на моё прозвище повлиял мой собственный нос, который сразу же выдавал моё еврейское происхождение. В пользу этой версии был удивительно громкий хохот Собакевича, после моего «крещения» там на горе.
Ещё одна версия была такова, что именно обстоятельства моей первой встречи с Павлом Ивановичем, почему-то навеяло ему именно слова из данного произведения, наиболее подходящие именно в тот момент. В пользу этой версии был как бы пробный заброс Павла Ивановича, в сторону сухаря из кулича старшей сестры Плюшника. Я думал, что поначалу мне отводилось именно это имя, наверняка из-за моего внешнего вида, потом видно после изучения моих документов Чичиков всё же смилостивился. И я не раз ещё благодарил Бога, особенно после смерти Хомы, что судьба моего персонажа не столь страшна. И кто знает может именно благодаря Павлу Ивановичу, вернее данного мне тогда имени я дослужился таки до майора, хоть и не стал коллежским асессором, но это было гораздо позже. Много-много позже.
До сих пор не могу понять, как Павлу Ивановичу удалось убедить Василича, командира партизанского отряда, не называться в отряде своими настоящими именами, а в целях конспирации именоваться прозвищами. Чтобы если, не дай Бог, угодишь в лапы немцам никто не смог даже под пыткой назвать истинное имя своего товарища, тем самым подвергнув и его самого и его семью, оставленную дома, смертельной опасности. В этом было рациональное зерно и мудрый Василич закрыл глаза на эту, поначалу понравившуюся и ему уловку.
Он вообще очень часто закрывал глаза на словесные хитросплетения Чичикова и сам неоднократно смеялся над выражениями, которыми в изобилии плескал Павел Иванович. Он считал, что это отвлекает партизан, снимает напряжение и уж ни коем образом не разлагает моральный дух в отряде. Сам Василич был знаком с произведениями Гоголя и как мне всегда казалось, довольно неплохо, и я был неоднократным свидетелем, как он сам приняв условия игры Павла Ивановича, очень умело подыгрывая ему.
Чуть позже, когда я в первый раз прочитал «Мёртвые души» и уже знал что говорит Павел Иванович меня поразило, что Василич так же само, слово в слово, цитировал отдельные места из Гоголя, но только лишь отдельные, в отличие от знающего всё произведение автора, Павлом Ивановичем, наизусть.
Меня взяли на задание, подорвать железнодорожное полотно и закладывая взрывчатку под рельсу стоящий в стороне Костя Костанжонгло свистнул, давая понять, что приближается мотодрезина с фашистским патрулём. Мы бросились в кусты по обе стороны от насыпи и я оказался рядом с Василичем и Чичиковым. Я замер втиснувшись в землю и смотрел сквозь колыхающие травинки на приближающуюся из-за поворота дрезину, пытаясь успокоить бешенное сердце. Взрывчатку мы успели заложить, но замаскировать времени не хватило и я ждал что же произойдёт если её обнаружит патруль. Я весь напрягся и смотрел только на лица фашистов, стараясь угадать куда будет направлен их взор, когда они приблизятся.
И тут я услышал чуть хрипловатый голос Василича, обращающегося к Павлу Ивановичу:
- Вишь ты – сказал один другому, – вон какое колесо. Что ты думаешь, доедет то колесо, если бы случилось в Москву или не доедет?
- Доедет – отвечал другой.
- А в Казань-то, я думаю не доедет
- В Казань не доедет. – ответил Павел Иванович и в ту же секунду, даже не спрашивая разрешения у своего командира, дал длинную автоматную очередь по поравнявшейся с нами дрезине.
Сквозь заложенные от грохота уши я различил звон пуль по железной платформе дрезины и свист рикошетов в сторону леса. Трое солдат, находящихся на платформе, посыпались в откос и с другой стороны железнодорожного полотна, гулко отозвалась винтовка Собакевича.
- А черт, - Павел Иванович выплюнул висевший у него на губе желтый цветок.– Одного таки Собакевич взял, бестия.
Василич усмехнулся мне, показывая глазами на Чичикова, вот, мол, смотри и учись, мы с ним друг друга с полуслова понимаем.
Он сам, без сомнения провоцировал эту игру и очень любил наблюдать со стороны, как умело ставил этот, хаотически намешанный гоголевскими персонажами, спектакль сам Павел Иванович. И сам искренне радовался, когда в отряде было весело.
Ни кто в отряде не знал о довоенной жизни Павла Ивановича. Ходили слухи, что в самом начале войны, поезд с его семьей, попал под бомбежку и все его родные погибли. С тех пор, что то внутри него треснуло и из мягкого и добродушного человека, он превратился в беспощадного и хладнокровного истребителя фашистов. Сам он называл это собирать «мертвые души». В отряде многие вели учет своих боевых трофеев, но больше чем у Павла Ивановича «мертвых душ» не было ни у кого.
Количество «мертвых душ» приравнивалось в отряде к наградам и естественно, мне, как самому молодому хотелось как можно скорее «насобирать» хотя бы самое незначительное «состояние». Павел Иванович радовался этому моему порыву и всячески поощрял меня к увеличению «сбора собственных душ», приговаривая, что «без пары ни человек, ни птица не могут жить на свете», то «что за число два? Бог любит троицу», или «где же бывает телега о трех колесах? кто же строит избу о трех углах» и тому подобное. И после очередного моего приобретения, он всегда подходил ко мне и нарочито громко, что бы слышали остальные, говорил: « Позволь, душа, я влеплю тебе один безе» и целовал меня под всеобщий хохот отряда.
Павел Иванович был душой всего отряда, что то вроде Теркина, балагур и лицедей. Говорили, что однажды он откопал в одной из деревенских разбомбленных библиотек, 8-ми томное издание сочинений Н. В. Гоголя еще царских времен и заставил каждого в отряде прочитать его. А кто отказывался, как например, «еще что то помнивший» Кошкарев, он поднимал его на смех, всяческими шпильками, которых у него в запасе было превеликое множество.
Один раз я оказался свидетелем, как Кошкарев, в бывшем профессор философии, старый марксист, член партии с 1918 года, возмутился тем, что его, бесконечно преданного делу революции, строительству социалистического государства, называют именем полковника, который во всем видит спасение лишь в насаживании всего немецкого, тогда, когда профессор всей своей душой ненавидит фашизм и нацизм, и еще долго-долго и в таком духе, сыпя незнакомыми философскими категориями и тряся совершенно седыми волосами, гневно дрожа обрюзгшими щеками и брызжа слюной.
Павел Иванович долго выслушивал, не прерывая, эту уже достаточно выстраданную в душе тираду, старого профессора «кулинарных наук», как называли его в отряде, потому что он готовил еду, и просто, но хлестко ответил:
 - Предуготовительное вступление к теории мышления в их общности, совокупности, сущности и во применение к уразумению органических начал обоюдного раздвоения общественной производительности.
Повторить наизусть название 6-ти томника полковника Кошкарева из гоголевских «Мертвых душ» в отряде ни мог ни кто. Все залились хохотом, сквозь который послышались и другие книги полковника: «Свиноводство как наука», «Философия в смысле науки». Я понял как ловко подметил Павел Иванович бессмысленность довоенной профессии Кошкарева и что о происхождении собственного имени лучше у него не спрашивать. Павел Иванович все равно бы никогда не сказал бы истины происхождения этих прозвищ: может оттого, что и сам он не знал откуда вдруг набегал волной в его мозгах тот или иной персонаж; а может это была лишь защита его надломленной психики из за боязни потерять реальных людей, чем героев книг, которые в отличии от реальных живут вечно.
Сам он смерти не боялся абсолютно, ни опасаясь за свою жизнь, она была ему безразлична, ведь он сам был всего лишь персонажем. Но порой этим безразличием он подвергал смертельной опасности своих товарищей, у которых отношение к этому было иное. Так было и со мной, ходившим с ним почти на все задания, и с Тентетниковым, и с Петухом, и с многими другими.
Лично мне он поначалу больше напоминал Ноздрева, чем Чичикова, но Чичиков почему то нравился ему больше. Не знаю. Может быть из-за этой безумной гонки за «мертвыми душами», которую вели почти все в отряде, за исключением наверное только Кошкарева, Хлобуева, Тентетникова, ну и может Кости Констанжогло. Даже я поддался этой страсти. Поддался и его бесподобному, совершенно не соответствующему данному времени, цитированию различных произведений Гоголя, которые выливались из уст Павла Ивановича постоянно. Он жил Гоголем. Он жил в Гоголе. Он был заражен Гоголем и эта эпидемия распространялась на всех окружающих, постепенно втягивающихся в эту «гоголеманию», превращая те страшные годы в какую то дикую фантасмагорию.
Игра ли это была или уже болезнь, сложно было разобраться, но даже в самые серьезные минуты, когда требовалась предельная собранность и когда решали больше инстинкты, чем голова, Павел Иванович все равно говорил цитатами, не ошибаясь ни в одной букве.
Осенью, когда Василич пошел на встречу с Ревизором, командиром объединенных партизанских отрядов, Павел Иванович остался за него. Под вечер вернулся Костя Констанжонгло и сказал, что полицаи поймали Хому Брута, смышленого казацкого паренька, когда они ходили с ним в станицу за едой. Павел Иванович просто озверел. Он кричал что то про совесть и муки ада, что то такое чего я еще не успел прочитать. Он размахивал руками, топал ногами, давя невидимых гадов, потом схватил свой карабин и сказал, что пойдет освобождать Брута и ему нужны три добровольца.
Я вышел первым, поскольку мне нужны были «мертвые души» и к тому же тогда с Павлом Ивановичем я не боялся ходить ни куда. Мне казалось, что нимб его неуязвимости распространяется и на всех сопутствующих ему.
Вторым вышел Костя Констанжонгло, смуглый горец, поборник справедливости и до дикости отчаянный парень, имеющий еще в довесок и чувство вины за потерю напарника.
Третьим поднялся Петр Петрович Петух, веселый, плотный агроном, земляк Хомы.
Это было совершенно сумасшедшее предприятие, в деревне, по словам Кости, стоял моторизованный немецкий патруль и полицейский участок. Если бы в лагере был Василич, то все бы закончилось совершенно иначе, но командовать остался именно Чичиков. Я вообще долго не мог сообразить, как это он в порыве такой озлобленности не повел на станицу весь отряд, а все таки вызвал добровольцев. Может он тогда уже предполагал, что переоценивает свои силы и чем меньше людей подвергнется опасности тем лучше. Но после того случая я понял, что предполагать что либо за Павла Ивановича было слишком глупым занятием. Вполне возможно, что он и сам не думал так далеко, как казалось другим. После того случая Павла Ивановича никогда больше не оставляли в лагере за старшего, к тому же в отряду уже был Тентетников.
Вылазка удалась лишь благодаря тому, что патруль уже уехал и деревне оставались одни полицаи.
Я помню перекошенный от злобы рот Павла Ивановича, когда он выволок из хаты совершенно растерянного полицая. Петух остался в доме успокаивать его воющую жену. Костя несколько раз ударил уже не молодого человека и поставив его на колени прошипел со злобой: «Где вы его дели»? Павел Иванович выхватил из за пояса у Кости трофейный «Вальтер» и приставил его ко лбу полицая. Тот поднял руки и начал заикаясь рассказывать, что его расстрелял армейский патруль и что он его вообще не видел, а это все Степан Соляка с Мишкой Катушкиным его поймали, и Феклу, у которой он харчи брал, то же патруль прилюдно расстрелял. Он рассказал все, и где живут остальные полицаи, как происходит смена патруля, сколько в соседней деревне немецкой техники, все. И Чичиков остыл. Костя облегченно отошел в сторону и закурил в кулачок успокаивая нервы.
В свете появившейся из-за туч луны я увидел как смягчились черты лица Павла Ивановича, как он весь пригладился, подобрел, но дуло пистолета со лба дрожащего полицая убирать не спешил.
- Павел Иванович, а давай этому Мишке Катушкину «красного петуха» запустим, а как прибегут тушить мы остальных вон с того пригорка и похлопаем. А эта подлюка, – Костя кивнул в сторону полицая. – Нам их всех и покажет.
- Покажу, покажу, - засуетился полицай. – Только не убивайте. Всех покажу.
- Вот видишь, - уже с улыбкой сказал мне Павел Иванович, - А как его расспросишь, как брат брата – сам все выскажет и даже не просит о смягчении. И ожесточенья ни против кого нет. Потому, что ясно видит, - голос его был устрашающе обыденным, таким, что даже Костя всматривающийся в темноту обернулся к нему. – Что не я его наказываю, а закон.
Павел Иванович нажал на курок и голова полицая брызнув фонтаном крови гулко стукнулась о доски хаты. Залаяли собаки, завыла в доме жена полицая, выскочил из хаты испуганный Петух. Костя заскрипел какие то ругательства и бросился в кусты, занимая позицию для обстрела дороги. Я остался стоять совершенно сбитый с толку, пораженный тем, как человек в таком состоянии может так точно цитировать Гоголя. Слово в слово.
В ту ночь мы сожгли дом Катушкина вместе с ним и его любовницей и убили еще двоих. Костю ранило в руку. Мне подарили ту «мертвую душу», которую мы заперли в подожженной избе и еще одну, которую мне помог добить Павел Иванович, но почему то меня это тогда мало радовало. И поддерживая уже начавшего терять силы Костю и бряцая трофейным оружием, мне все время вспоминались слова Андрея Тентетникова, о том, что этот ваш Чичиков просто психически больной. Хотя все в отряде одобряли вылазку Павла Ивановича, говоря что так мол и надо показывать, что мы есть, что месть наша будет страшна, что предателям не место на этой земле, Василич всё же отчитал Чичикова и в ту ночь нам пришлось сворачивать лагерь и перебираться на другое место.
Долго ещё после этого Павел Иванович рассказывал партизанам о той вылазке, но всегда именно словами Гоголя. Мол, земскую полицию нашли на дороге, мундир или сюртук на земской полиции был хуже тряпки, а усы физиономии и распознать нельзя было. И я всё время ежился, отмечая про себя, как точно он выискивал фразы из различных произведений, так совпадавшие с истиной.
Даже в нескончаемых спорах с Андреем Тентетниковым он всё равно говорил цитатами.
Товарищ Чичиков, – говорил ему Тентетников. - Зачем Вам все это нужно. Вы же уже не молодой человек. Сидели бы в тылу, читала бы своего Гоголя, наслаждались бы тишиной и покоем и не морочили бы головы ни себе, ни людям своими спектаклями. Для чего Вам все это?
- Но отчасти, так сказать и для самого себя, - серьезно ответил Павел Иванович и я еще не понимал откуда он выкопал эту фразу. – Ибо – не говоря уже о пользе в геморроидальном отношении - видеть свет и коловращение людей – есть уже само по себе, так сказать, живая книга и вторая наука.
Все засмеялись и Тентетников подняв свои густые брови плюнул на землю.
- Павел Иванович, вы что клоун? Ну нельзя постоянно веселиться и шутить. Ведь идет война. А у вас же ни какой серьезности. К тому же это просто скучно.
- Да от чего же скучать помилуйте? – Павел Иванович переглянулся с Петухом и чуть заметно кивнул ему приглашая вступить в игру.
- Да скучно постоянно выслушивать эти ваши однообразные выражения. Уже пора бы пластинку сменить.
- Мало едите, вот и все, – Петух убрав улыбку со своего лица сделался совершенно серьезным.
- Попробуйте-ка хорошенько пообедать. Ведь это в последнее время выдумали скуку. Прежде никто не скучал.
Мне самому сделалось очень смешно, когда я нашел, как умело срежисировал Павел Иванович этой сценой. И ведь действительно многие поддерживали его игру. Она им нравилась, они там же старались говорить цитатами. Иногда Павел Иванович подсказывал им если они забывали: иногда намекал на фразу которую можно было бы сказать в данной обстановке, как тогда Петуху. Но так открыто выступал против гоголемании в отряде один лишь Андрей Тентетников, принявший однако данное ему имя и прочитавший скорее со злобы, чем из интереса все 8 томов Гоголя.
Он появился в нашем отряде буквально перед самым переходом линии фронта, его привели Чартков с Аксентием Ивановичем Поприщеным. Он был ранен в грудь и очень слаб от потери крови. В его петлицах красовались ромбики лейтенанта и он ежеминутно терял сознание. Он был молод, чуть старше меня, смугл, имел тонкие черты лица и правильный нос. Такие же черные как и его волосы были и его глаза, излучающие тогда серьезное не по годам осмысление и присутствия силы духа.
- Соплюнчик ты наш, да какой же ты жиденький? Изморила тебя окаянная немчура, – с участием без всякого ехидства проговорил тогда Павел Иванович. И кто то, не помню кто, за моей спиной прошептал: «Тентетников», узнавая высказанную фразу.
С тех пор так его в отряде и стали звать. И я еще тогда удивился почему сам Павел Иванович не произнес это имя. Ведь он всегда сам давал прозвища. И уже потом, зная судьбу Андрея, я долго думал, на судьбу кого из произведений Гоголя она могла походить больше всего, стараясь предугадать мысли Павла Ивановича, но у меня ничего не вышло. Может он был действительно из «другой книги», как думал я тогда, 20 апреля на Малой Земле и просто их судьбы столкнулись своими противоположными полосами. Но Андрей Тентетников совершенно не походил на свой персонаж из «Мертвых душ».
Почти целый месяц он лежал в шалаше набираясь сил и только изредка по вечерам выходил к общему костру. В то время я был очень привязан к Павлу Ивановичу еще не осознавая почему и потому постоянные нападки Тентетникова в его сторону считал за личное оскорбление и старался так же, уколоть побольнее точными цитатами из Гоголя этого лейтенанта.
Но со временем Тентетников изменил политику и уже проштудировав большинство произведений и имея очень цепкую память начал также само, как сам Павел Иванович сыпать цитатами. Но это производило лишь к новому веселью в отряде лишь более подзадоривало самого Чичикова. Тогда Андрей обратил внимание на меня, видимо как самого преданного фаната из всего отряда.
- Совершенно не понимаю Платон Кузьмич – глядя на остатки затухающего костра говорил он. – Ведь у молодости есть будущее и высокий покой, в котором должен пребывать человек – вот что я называю умом. А этот с вашего позволения сказать, Чичиков, просто безумен.
Павел Иванович стоял в карауле и Андрей мог не беспокоиться, что кто то прейдет мне на выручку. Возле костра сидели не самые преданные поклонники «гоголемании» Хлобуев, Пифагор Иван Васильевич, Вакула и еще кто то.
- Ведь это не жизнь – продолжал он – это только приготовление к жизни: настоящая жизнь только на службе.
- Не угодно ли вам понюхать табачку? – единственное что удалось откопать мне в ускользающих цитатах моей дырявой памяти. – Это разбирает головные боли и печальные расположения, даже в отношении к геморроидам это хорошо. Я достал свою табакерку.
- Ах, Платон Кузьмич, Платон Кузьмич, – зацокал языком Тентетеников. – А ведь вас то назвали Носом именно потому, что вас то, ма chere, водят именно за нос. А уж будь на то моя воля, я бы вообще назвал бы вас Фетюк. Вы боец Красной Армии, в то время когда боевые товарищи защищают свою Родину, вы сидите в тылу и убиваете из-за угла как разбойники. Не в открытом бою лицом к лицу с врагом, а из-за угла, прячась в кусты как нашаливший ребенок. Не пора ли возвращаться в действующую армию, на службу.
- Я не понимаю выгод служить в департаменте – из темноты вышел уставший Павел Иванович, только что сменившийся из караула. Мое сердце весело застучало и я подумал, что сейчас этому противному лейтенанту уж достанется на орехи. Я был очень благодарен Павлу Ивановичу за его внезапное появление спасшее меня от такого пасквильного вида.
- Никаких совершенно ресурсов, – продолжал подсаживаясь и подставляя озябшие руки к красным уголькам Чичиков. - Вот в губернском правлении гражданских и казенных палат совершенно другое дело.
- Посмотрю, любезный Павел Иванович, что вам и там не удалось дослужиться до значительного лица, тогда как у меня уже есть подчиненные, – не унимался Тентетеников.
- Что ты и я могу дослужиться. Мне еще 42 года – время такое, в которое по настоящему, только начинается служба. Погоди приятель! будем и мы полковником, а может быть если Бог даст, то чем-нибудь и побольше. Заведем и мы себе репутацию еще и получше твоей. Что ты забрал в голову, что кроме тебя, уже нет вовсе порядочного человека? – Павел Иванович приобнял меня и обращался, казалось, только ко мне. Все вокруг захихикали.
- Но это же бред сумасшедшего – Тентетников встал.
- Не бред, а записи, – забил окончательный гвоздик Павел Иванович и Тентетников покинул поле боя.
- А знаете милейший Платон Кузьмич, - не унимался уже вошедший в раж Чичиков. – Желал бы я сам сделаться генералом, не для того чтобы получить ручку и прочее, нет, хотел бы быть генералом для того только, чтобы увидеть как они будут увиваться и делать все эти разные придворные штучки и экивоки, – он театрально приложил руку к козырьку своей фуражки. – И потом сказать им, что я плюю на всех вас.
Я сидел открыв свой рот завороженный тем чувством с котором Павел Иванович произносил эти слова. Они не были заучены, они шли изнутри, от самой души и мне сделалось страшно. Я посмотрел на угрюмо сидящего рядом со мной человека с печальными карими глазами и подумал уж не настоящий ли это Чичиков на самом деле. Или не вмешалась ли душа самого Чичикова после смерти в душу самого этого человека, который не знает других фраз кроме как из собственных произведений. Или не безумие ли это жить в нынешнее время, временем тем.
В ту ночь я долго не мог заснуть, мне грезились какие-то видения будто бы нет никакого Павла Ивановича, а это всего лишь призрак, который описывался в «Шинели». То грезились страшные глаза старика-ростовщика из «Портрета», почему-то напоминающие глаза Чичикова и именно эти глаза и говорили мне что делать и я делал совершеннейшие глупости и все вокруг смеялись и хихикали надо мной. То снилось адское пламя, в котором я горел, а наблюдавший за мной Павел Иванович в одежде Тараса Бульбы смотрел на меня печальными глазами. И уже совсем под утро приснились мне все мои «мёртвые души» в немецких касках протягивающие свои окровавленные руки и требующие пищи. А я почему-то стоял в позе Наполеона, говорил им: «Вас волен зи дох?» и надменно отворачивался от них, высоко запрокидывая подбородок.
Проснулся я с жуткой головной болью и температурой. Утро не дало передышки не Тентетникову, не Павлу Ивановичу, Василич собрал партийное собрание.
Поскольку я был в то время еще комсомольцем, я напившись чаю просто лежал в шалаше и слушал, а остальные беспартийные были либо в карауле либо сидели в стороне. Подобные мероприятия у нас отряде были не редкость и особой тайны от остальной части отряда не делалось. Но именно на этом собрании Тентетников впервые поднял вопрос «о лицедействе коммуниста Чичикова и о развращении им социалистического образа мысли в период нависшей над нашей Родиной опасностью».
Он терпеливо ждал своей очереди и когда, наконец все текущие вопросы были решены и запротоколированы, Тентетников поднялся и нарочито громко, чтобы слушали все начал свою разгромную речь. Он говорил много и о самой сомнительный личности в отряде, и об образе жизни навязанной Чичиковым, и о «мертвых душах» как символе мелкобуржуазных предрассудков, и о методах ведения боевых действий в нашем отряде. В конце он попросил коммуниста Чичикова возразить ему, если он сможет, но желательно не цитатами из опостылевшего всем Гоголя.
Василич хмыкнул и развел руки в стороны глядя на Павла Ивановича. Павел Иванович поднялся и просто без предисловий начал говорить, обращаясь скорее к Василичу чем к самому Андрею Тентетникову:
- Говорят партизанская война приближает сознательный пролетариат к опустившимся пропойцам, босякам. Это верно, но марксизм не связывает движение с какой либо одной определенной формой борьбы. Он признает самые различные формы борьбы. Старый русский терроризм был делом интеллигента - заговорщика, теперь партизанскую войну ведет по общему правилу рабочий боевик или просто безработный рабочий, а партизанская борьба есть неизбежная форма борьбы в такое время, когда массовое движение уже дошло на деле до восстания и когда наступают более или менее крупные промежутки между большими сражениями. И еще, уважаемый Андрей Иванович, дезорганизуют движение не партизанские действия, а слабость партии, не умеющей взять в руки эти действия.
- Что вы хотите этим сказать, – Тентетников не ожидал услышать чт- то кроме Гоголя и еще не совсем взял в толк произнесенный монолог и как бы просил паузы.
- Не я, милейший Андрей Иванович, – Чичиков глянул наконец и на Тентетникова. – Не я, а Владимир Ильич Ленин в работе «Партизанская война», опубликованной 30 сентября 1906 года в газете «Пролетарий», издававшейся тогда, если вы знаете историю партию, в Финляндии.
Тентетников был просто сражен. С тех пор он никогда больше открыто не протестовал против заведенных в отряде порядках. Был, признаюсь, поражен тогда и я, ибо я никогда не слышал, что бы Павел Иванович цитировал что либо еще, кроме Н.В. Гоголя.
Уже позже, там, на Малой земле, когда в наш блиндаж пришли десантники и попросили Павла Ивановича прочитать какую либо работу Ленина, я понял, что память Чичиикова была просто совершенна. Совершенна до безумия. Они смотрели на него непонимающими глазами, а он просто и обыденно читал сначала «Задачи Союза молодежи», потом «Как реорганизовать Рабкрин», а потом указанные десантниками работы на выбор
. Десантники были поражены и попросили Павла Ивановича пройтись с ними для одного очень важного разговора, один на один. Я не знаю о чем они говорили с Павлом Ивановичем, тогда я был больше привязан к Андрею Тентетникову, но часа через два он вернулся в землянку в хорошем расположении духа и не отвечая ни на чьи вопросы лег спать.
 По всей видимости он знал наизусть еще и полное собрание сочинений В.И.Ленина, также «Капитал» К.Маркса и еще все опубликованные до 1939 года работы И.В.Сталина. Почему именно до 1939, мне предстояло узнать об этом позже, но тогда, не зная еще обстоятельств жизни Павла Ивановича, я был просто очарован его личностью, особенно его гениальной памятью. О его безумии я в тот момент и не помышлял, уж слишком логичными и связными были все его высказывания, ложились словно кирпичики, один к одному, выстраивая стройную стену, за которой существовала иная реальность.
Но совершенно по другому считал Андрей Тентетников, и уже после того как мы перешли линию фронта, он убедил меня, под видом восстановления в списки регулярной армии, пойти в штаб дивизии. На самом деле ему в этом временно отказали, ссылаясь на неразбериху в документах и пока порекомендовали остаться в отряде Василича.
 И он не повел меня в штаб. Он отвел меня в полевой госпиталь, где работал, бывший профессор – психиатр, ныне полковник медицинской службы, Михаил Иосифович Лиде - седой старичок, с выпученными из под очков глазами и ухоженной козлиной бородкой. И вот там, среди вони гниющих ран и сверлящих в носу запахах лекарств, я впервые услышал от совершенно постороннего мне человека, ту версию, которая зрела во мне уже долгие дни. Тентетников просто попросил полковника описать еще раз молодому человеку симптомы психопатии истерического расстройства психики. Я не понимал, почему Тентетников выбрал именно меня, для этого прозрения. Скорее всего, потому что я был значительнее ближе к Чичикову, чем другие, я был очень привязан к нему, может то того, что в чем то он напоминал мне собственного отца. А может Андрей Иванович делал ставку на мой здравый смысл, который можно было отыскать во мне открыв некие неопровержимые доказательства
. Как бы тот ни было его расчет оказался правильным и я сделал в тот вечер выбор не в пользу Чичикова. Возможно это и сыграло свою роль в последующих кровавых событиях, свидетелем которых я стал, но сейчас уже я думаю, что исход той драмы, в ночь на 20-е апреля 1943 года, лежал именно в том злополучным окрике у меня за спиной, когда именно не Павел Иванович окрестил раненого лейтенанта. Господи, как бы многое мне наверное открылось, помни я кто выкрикнул это злополучное имя. Но к сожалению, я даже не помню кто стоял за моей спиной в то время.
Тогда, в военном госпитале, картавый профессорский голос выносил приговор одному из самых загадочных людей, которых когда либо я встречал на своем пути.
- ... стремление привлечь к себе внимание окружающих...
Да он не только привлекал, он владел этим вниманием, он сам был само это ВНИМАНИЕ.
- ... их поступки отличаются театральностью, демонстративностью...
Почему то вспомнилось его раскрасневшееся лицо в отблесках костра, когда он, опять завладев вниманием всего отряда размахивая руками орал: «Я должен обратиться теперь только в одно бесчувственное орудие правосудие, в топор, который должен упасть на их головы!»
- ... учитывая обстановку стремятся играть на публику...
Я помню, как славно он поднял меня на смех с моей табакеркой. Я был наверное единственным не курящим в отряде, но нюхать табак любил. И вот в тот раз я предложил понюхать табачку и Павлу Ивановичу. Это было на привале, когда мы меняли дислокацию. Ответ Чичикова, признаюсь, рассмешил даже меня, знающего к тому же эту фразу и держащую ее для себя, как заготовку.
- Знаем батюшка, вы пальцами своими может быть невесть в какие места наведываетесь, а табак вещь требующая чистоты. Так что увольте, гигиена-с.
- ...часто меняют друзей, легко меняют отношение к знакомым от любви и восхищения к ненависти и презрению..
Павел Иванович часто ругался с Василичем, по поводу бездеятельности отряда, из-за чего они не разговаривали друг с другом неделями. При этом Чичиков постоянно со злобой и презрением отпускал в его сторону шпильки и различные колкости, чем доводил последнего порой до дикой злобы, от которой в конечном итоге страдали все остальные. Со мной такого не наблюдалось, скорее всего от того, что я во всем соглашался с мнением Павла Ивановича и никогда ему не перечил. К тому же я первый поменял свое отношение к нему и этот симптом вполне мог быть и моим.
- ... противоречивость, доброта и легкость с внутренним безразличием и холодностью...
Он редко бывал злобен, но как он хладнокровно стрелял. Его любимым оружием был карабин, хотя он часто менялся с Собакевичем на ППШ. Но из автомата он был стрелок не ахти, а вот карабин его делал просто чудеса. Сколько раз я был свидетелем его стрельбы, столько «мертвых душ» записывал в свой реестр Павел Иванович. Ни одного патрона в пустую, даже Пифагор Пифагорыч называл патроны Павла Ивановича «мертвыми душами». Мало того, все раны полученные от его выстрелов были смертельными. Он так же хладнокровно и безразлично добивал раненых, не капли не смущаясь и не оправдываясь перед нами.
- ...способны отличать правду от выдумок, хотя зачастую бывают целиком захвачены своими переживаниями и игрой. Мы называем это «эффект Хлестакова»...
СТОП. Это уж слишком. И тут Гоголь. Я уже начал вставать, предполагая какой то хитрый розыгрыш, но Тентетников рассмеялся, успокаивая меня и открыл профессору цель нашего интереса. Михаил Иосифович очень заинтересовался случаем Чичикова, особенно его феноменальной памятью, вызванную, предположительно какой-либо физической или психической травмой. Полковник обещал посетить наш отряд в ближайшее время для личного знакомства с этим феноменом.
Время это не наступило, поскольку ровно через три дня после этого 10 февраля, нас вместе с другими партизанскими отрядами высадили на Малой земле.
Ни когда не забыть мне ни тех страшных дней проведенных на этом смертоносном клочке суши, ни тех людей, с которыми меня свела судьба, именно в этом, как мне тогда казалось, самом запутанном узле боевых действий. Ни когда не забыть мне ни того ужасного кладбища, где перемешались мертвые и живые, ни забыть мне разрушенные кварталы Новороссийска, которые мы отбили у врага в те дни, ни усыпанную мертвыми телами Мысхако, ни громкие крики румынских солдат, отчаянно сопротивляющихся нашим атакам, ни свист пролетающей мимо пули, ни вой приближающейся мины, ни гул падающей бомбы. Ни когда не забыть мне и тех людей, которые с такой легкостью становились там «мертвыми душами», хотя сами же хотели добыть их как можно больше.
 Два дня все окружающее меня, казалось мне какой то огромной мясорубкой, в которую поместили несовместимые ингредиенты и то что она выдавливала, вызывало во мне лишь тошноту и рвоту. Первое время я очень часто даже страдал расстройством желудка, но потом, когда внутренности боевых товарищей уже перестали быть диковинкой, я и втянулся в нормальный ритм войны, смерть стала лишь избавлением от страданий.
В то время я сблизился с Тентетниковым, он обучал меня саперному делу. Дело в том, что заминированная до основания фашистам Малая земля, требовала избавления от страшных плодов, а саперов тогда не хватало. Тентетников оказался знающим немецкие мины, он учился в какой то там военной саперной школе. Все эти Теллермине, Эс-мине, Б-стабмине, Шу-мине он, знал как свои пять пальцев, но обращался с ними осторожно, рассказывая о хитрости саперов, возможных при установке.
Меня совершенно захватило это занятие, искать секреты, спрятанные другими, чувствуя свое превосходство, разгадывая намерения противника и получая за это самую ценную на войне награду – жизнь.
И чувство, когда ты сам прячешь смертоносный сюрприз для вражеских саперов, это чувство поединка разума, хитрости и смекалки. Предельная напряженность, собранность, владение своими чувствами и эмоциями давали о себе знать и я засыпал раньше, чем допивал чай в нашем блиндаже.
Павла Ивановича в те дни я почти не видел, все время я проводил с Тентетниковым, но иногда находясь между бодрствованием и засыпанием часто слышал где то возле печки его ехидные шпильки, явно направленные на меня:
- Он показал терпение, перед которым ничто деревянное терпение немца, заключенное уже в медленном, ленивом обращении его крови.
Павел Иванович всегда оставался таким как я его встретил его в первый раз. Он придумал свою, гоголевскую версию захвата плацдарма, рассказывая, что вернулся капитан Копейкин, взорвал зенитные орудия противника, чем вызвал панику в стане врага. Все вокруг смеялись, не понимая как человек без рук и без ног мог пробраться к фашистам. Но Павел Иванович придумывал еще более нелепейшую историю о конспирации, чем вызывал бурю веселья.
 Словом все оставалось так же как и до Малой земли. Но слова профессора Лиде уже пустили свои ростки в моей душе и отношение мое к Чичикову изменилось. Я уже наблюдал за ним скорее как за случаем невероятной паталогии, чем как ранее, просто из за любопытства к личности. Он неоднократно пытался завязать со мной разговор, но я был молчалив как камень, а то и вовсе уходил в другую землянку. Он не понимал моего отношения, обижался на Тентетникова, который теперь часто вступался за меня. Но я игнорировал Чичикова полностью.
Однажды даже Василич, видя перемену моего отношения к Чичикову отозвал меня в сторону узнать причину столь противоположного отношения. Я просто и без эмоций рассказывал ему наш разговор с профессором и свои выводы, исходя из этих новых обстоятельств. Эти выводы уже давно сложились в единую и стройную речь, с жизненными примерами и случаями, свидетелем которых был либо я сам, либо кто то из нашего отряда. При этом я не забыл указать и на партийную близорукость самого командира отряда, с молчаливого согласия которого этот мерзавец-психопат ставит свои гнусные пьесы используя людей как артистов, для собственного веселья. И что защищать такое поведение просто глупо. Василич внимательно выслушав и положив свою огромную руку мне на плечо сказал:
- Кто бы ни был человек, которого вы называете мерзавцем, но ведь он человек, как же не защищать человека, когда знаешь, что он на половину зол делается о грубости и неведения.
Такого оборота я не ожидал, тем более, что в то время я уж достаточно хорошо знал «Мертвые души». Я внимательно посмотрел в глаза командира и увидел таки в них, тот блеск, который постоянно был в глазах Павла Ивановича.
- Вы все сумасшедшие - только и сказал я тогда и отвернувшись ушел к Тентетникову.
К апрелю плацдарм Малой земли стал приобретать более благоустроенный вид, были вырыты даже подземные штольни для штабов и госпиталя. Отбитый у врага клочок суши зажил собственной жизнью. Начали прибывать другие части, наладилось снабжение, патроны перестали дарить на дни рождения, как самый дорогой подарок. Словом жизнь вошла в свое нормальное русло, если на войне что то вообще можно считать нормальным.
Наденька Воробьёва прибыла на Малою землю чуть позже наших отрядов в составе 255-й бригады морской пехоты. Рассказывали, что до войны она работала в строительной комсомольской бригаде, где-то на Украине и за победу в социалистическом соревновании была награждена путевкой в Дом строителей в Сочи, где ее и застала война. Муж ее и сынишка погибли при бомбежке, как ей написали подруги, ехать домой не имело смысла, к тому же территория была уже оккупирована фашистами. Надя добровольцем записалась в Красную Армию, откуда ее и послали учиться на снайпера.
Она мало с кем разговаривала, не обращала внимания на ухажеров и комплементы, сыпавшиеся со всех сторон, как бомбы с вражеских самолетов. Ее строгий, уверенный взгляд отпугивал даже самых отъявленных донжуанов. В бригаде ее любили и уважали и как боевого товарища, разделившего наравне со всеми тяготы воинской службы, и как профессионала своего дела. Целыми днями с двумя матросами прикрытия, она ходила по каменистым горбам Малой земли занимаясь «свободной охотой», подолгу лежала в расщелинах на холодной земле, выслеживая в оптический прицел движения на другой стороне. Она выискивала только серебристые петлицы унтеров или высокие фуражки офицеров.
Приходила она с охоты только под вечер и знавшие ее сослуживцы не докучали ее расспросами. Я видел ее всего два раза, но как то не придал значение, что она могла как то заинтересовать Павла Ивановича.
Однажды, когда я сидел у костра в землянке десантников с Андреем Тентетниковым, я видел как она проходила мимо, здороваясь с теми кто еще спал, когда она уходила. Распустив грязные, слипшиеся острыми штыками волосы она нежно, как грудного ребенка несла на руках замотанную в старую мешковину пеленок свою винтовку.
Она поравнялась с нашей землянкой и тихо сказала:
- Добрый вечер ребята.
Все забурчали, очень приветливо и невпопад: «Привет Наденька. Как улов? Добрый вечер.»
- Сегодня слабо, – сказала она как бы извиняясь и я увидел ее покрасневший от напряжения глаз, блестящий от слезы, которая прорыла тропинку в ее маскирующей грязевой маске.
Я видел ее еще раз, позднее уже в компании Павла Ивановича в одном из подземных блиндажей десантников, куда я зашел в поисках Чичикова по приказу командира.
Это было совершенно другое зрелище. Она умытая и чистая смеялась, широко открывая рот и не стеснялась показывать всем отсутствие зуба возле самого излома губ. Смех ее был дребезжащим, как звон стукающихся об винтовку гильз и завораживал всех своим неестественным в этой тоскливой обстановке звуками, почти сказочно-невозможными в этом месте.
Павел Иванович, как обычно говорил не умолкая, всякую чушь из Гоголя, прекрасно понимая, что пока он говорит, он как ручка граммофона накручивает эти прелестные звуки. Он еще больше наслаждался сам, зная, что Надя понимает то, о чем он говорит, узнавая произведения, которые сама любила.
- Что за бестия наш чиновник! – говорил Павел Иванович. – Ей-богу, не уступит никакому офицеру: пройди мимо какая-нибудь в шляпке, непременно зацепит.
- Ах, Павел Иванович, – прерывала она его душившим ее хохотом, - Милейший Павел Иванович.
И это еще больше подзадоривало Чичикова и он дальше и дальше нырял в те глубины гоголевского пространства, где он так хорошо до сих пор себя чувствовал. Он, наконец то после моего предательства нашел себе родственную душу, понимающую что он говорит, как он говорит и о чем он говорит. Это ему явно нравилось.
- Говорят в Англии выплыла рыба, которая сказала два слова на таком странном языке, что ученные уже 3 года стараются определить и еще до сих пор ничего не открыли, – не унимался Чичиков. – Я читал тоже в газетах о 2-х коровах, которые пришли в лавку и спросили себе фунт чаю.
Невольно я сам заслушался ее смехом и подумал, прервать сейчас Павла Ивановича не смею, ведь это чудо прекратится и опять будет кровь, грязь, взрывы, смерть. Еще я тогда боялся, что Чичиков начнет представлять меня Наденьке и обязательно съязвит, да так, что надолго станешь посмешищем для всей бригады.
Наденька приняла все его правила игры и говорила ему то «братец», то «любезнейший» и один раз даже сказала ему «ты»:
- Ну, уж ты, я тебя знаю, ты шпилька!
«Ну и что, что сумасшедший,» – думал я тогда стоя за спинами других солдат. – «Зато всем весело».
Андрей Тентетеников был серьёзным молодым человеком никогда не шутивший и редко смеявшийся над другими шутками. Он жил какой то уж достаточно серьезной жизнью, говорил всегда фразами, которым пестрели газеты того времени, и всегда имел какой то напыщенный и надменный вид, показывая значимость своего офицерского звания. Его косноязычие никак не располагало мой быстрый, и постоянно ищущий ум и пробы шутить с ним разбивались о неприступные бастионы его серьёзности.
- Передохнуть хотя б на месяц, в прекрасной деревеньке, в виду полей и начинающейся весны, полезно было даже и в геморроидальном отношении, – прорывался голос Павел Иванович сквозь мои мысли, и сопровождавший его хохот опять возвращал меня к реальности.
«Сидячая болезнь» действительно была тогда общей проблемой малоземельцев и тут Чичиков опять попадал в точку.
 Придумав, что скажу Василичу, что просто не нашел Павла Ивановича и послушав еще немного веселого девичьего смеха я тихонько выскользнул в темноту.
Чичиков последнее время часто ходил к десантникам. Я даже сначала подумал не влюбился ли он в Наденьку Воробьёву, потом Петух рассказал мне, что они сами за ним приходили и отпрашивали его у Василича. Что он там делал с этими десантниками не знал никто, но я думаю, их привлекало прежде всего именно его знание В.И. Ленина. В то время часто стали появляться листовки с цитатами работ Ленина на другой стороне которого печатались сводки Советского информбюро. Один раз я даже видел Павла Ивановича выходящего из окопной агитземлянки 83-й бригады.
- Завели конторы и присутствия, и управителей, и мануфактуры, и фабрики, и школы, и комиссию, и черт знает, что такое. Точно как будто у них государство какое, – бормотал он недовольно проходя мимо меня.
Если бы я тогда знал какую роль сыграет Наденька Воробьёва в судьбе Чичикова, я бы непременно познакомился бы с ней лично и возможно сумел бы остановить страшную трагедию 20 апреля. Говорили, что они сошлись с ним опять таки на «Мертвых душах». Наденька еще не зная всеобщую игру нашего партизанского отряда сама активно собирала «мертвые души» делая малые зарубки перочинным ножиком на прикладе своей винтовки: с одной стороны унтера с другой офицеры. И рассказывали как ласково поглаживал Павел Иванович эти зарубки на ее винтовке приговаривая: «Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано, Что вы сердечные мои поделывали на веку своем? Как перебивались?» На это Наденька быстро отвечала, что перебивались они вот этой самой винтовкой.
Вообще о его отношениях с Наденькой Воробьёвой я разузнавал уже позже у десантников, свидетелях их общения, которые еще были живы. Скорее всего это была лишь какая то отцовская любовь, стремление к которой он нес через всю свою жизнь и так и не смог насладиться до конца. Ни что не указывало на более близкие отношения и даже его притворно-ревнивые фразы, когда Наденьку вызывал командир: «Все что есть лучшее на свете, все достается или камер-юнкерам или генералам. Найдешь себе бедное богатство, думаешь достать его рукою – срывает у тебя камер-юнкер или генерал ».
 По моему он вообще любил Наденьку отцовской любовью. И люди достаточно близко знавшие девушку говорили, что она вообще потеряла всякий интерес к мужчинам узнав о смерти своего мужа, а уж о том чтобы спать с кем то вообще не могло быть и речи. Тем более с командиром, который был человеком порядочным и знающем о чести и достоинстве не понаслышке. Так что ППЖ Наденька Воробьёва вряд ли была, Просто теперь Андрей Тентетников понял, что опять Чичиков берет лидерство, за которое так боролся лейтенант, уже у других.
Я не присутствовал при том злополучном разговоре между Тентетниковым и Павлом Ивановичем, но Кошнарев рассказывал, что именно эта «походно-полевая жена», очень оскорбила Чичикова. Может Андрей Тентетников рассчитывал таким образом вывести его из себя, спровоцировать на конфликт, в котором проявились бы и признаки помешательства, доказывать бы которые после этого не пришлось бы. Может сам Тентетников был, как говаривал сам Павел Иванович, «куртизаном мамзели», слова так не нравившегося лейтенанту, хотя и я объяснил ему, что «куртизан» это всего лишь поклонник. Может быть, может быть. Во всяком случае этого мне уже не выяснить.
Под вечер 19 апреля после очередной бомбардировки ко мне подошел Павел Иванович лицо его было взволнованным и несчастным.
- Голубчик, Платон Кузьмич, не откажите в любезности – проговорил он, удобно устраиваясь в окопе рядом со мной.
- Я вас слушаю Павел Иванович – я подвинулся давая ему место.
- Будьте моим секундантом – выпалил он подкуривая сигарету.
Сон мой прошел, как будто бы я даже и не дремал до этого.
- У вас что дуэль? – я еще больше отодвинулся от него стараясь увидеть те знакомые мне огоньки ехидства в его глазах, но их почему то не было видно. То ли от сгустившихся сумерек, то ли о того, что сигарета Чичиков была крепко зажата в кулаке.
- Да с Андрей Иванычем завтра в пять, у каменной балки за стрелковой ячейкой Анучкина, 40 шагов с пистолета ТТ.
Я открыл рот то изумления и глотнул, пробивая плотный комок волнения у себя в горле.
- Я вызвал его, за ним был выбор оружия, он выбрал ТТ, его секундантом идет Кошкарев. Только милейший Платон Кузьмич, ради Бога, не отказывайтесь, у меня право и просить то некого. И уж не мне объяснять вам о полной секретности предприятия.
 Я попытался что то сказать, но чувства переполнили меня настолько, что я не мог ни вымолвить не слова. Я смотрел как он нервно затаптывал в песок еще дымящийся окурок.
- Помните Фидель и Меджи, Платон Кузьмич? – хлопнул он меня по плечу. – Мне кажется, что разделять мысли, чувства и впечатления с другими, есть одно из первых благ на свете. Спасибо, что не отказали. Значит не забудьте в пять.
Павел Ианович встал и нагнувшись побрел в сторону блиндажа десантников.
Тут только меня и прорвало. А как же Василич? Что скажет Василич? Почему именно стреляться? Павел Иванович ведь совершенно не знает пистолета, тогда как у Андрея Ивановича это всегда было табельным оружием. Сорок метров – это даже я попаду. Что если Павел Иванович убьет Тентетникова, ему же грозит трибунал. И мне за недоносительство. И почему русские должны убивать друг друга, когда есть общий враг. Еще позавчера, когда было слишком жарко, они жались друг к другу как дети, слушая пение падающих бомб. А сегодня они уже стреляются. Из-за чего? Да Андрей Тентетников никогда не любил Павла Ивановича, но ведь это еще не повод. А вдруг его безумие уже дошло до предела и он вызывает на дуэль всякого, кто не играет в «мертвые души». И почему я? И Кошкарев? Профессор, уважаемый человек. И почему накануне дня рождения Гитлера? Что все это значит?
Вопросы направили меня к Кошкареву, который и рассказал мне суть скандала, свидетелем которого он стал совершенно случайно.
Но даже Кошкаров не воспринял это все серьёзно. Он все время смеялся и говорил, что это очередная хитрость Павла Ивановича и что это не более как шутка. Но я не один раз ходил с Чичиковым на задание и знал какими в итоге оказывались подобные шутки. К тому же Андрей Иванович в последнее время действительно сильно начинал надоедать Павлу Ивановичу, настраивая против него и Василича и остальных партизан, отчего он частенько уходил в землянки краснофлотцев. В нашей землянки стало скучно, а рассказы Тентетникова про трофейное оружие фашистов не вызывали никаких других чувств кроме тоски. Даже то что их пулемет MG-34 при стрельбе издавал звук рвущейся ткани, многие уже знали на собственных одеждах. А старое доброе веселье, в котором забываешь о смерти, что ходит за тобой целый день, перенеслось в землянки моряков-десантников, куда уходил Павел Иванович
Утро 20 апреля было холодным и туманным, с моря дул противный холодный ветер, вызывая дрожь всех конечностей. По ходам сообщения я пробрался к стрелковой ячейке Анучкина, но его на месте еще не было, часовой зевнул и еще плотнее закутался в ватник. Я огляделся и увидел в тумане чуть ниже в ложбине, где был вырыт туалет какие то фигуры. Я перевалился через бруствер и ползком сполз в ложбину, там уже не опасаясь вражеских охотников за «мертвым душами», я пошел в сторону фигур.
Павел Иванович двинулся ко мне первый.
- Павел Иванович вы что действительно дуэль затеяли – начал было я.
- А всё, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право есть, что то, - он волновался, но попытался подбодрить себя. - Кто, что не говори, а подобные происшествия бывают на свете, - редко но бывают.
- Но это же глупо Павел Иванович, – я не мог поверить в реальность происходящего. Мне всегда казалось, что все что связано с Чичиковым не реально, все его цитаты, шпильки, позерство. Но сейчас на сцену выходила смерть, самая реальная актриса, которую только можно было найти в это время на этом месте.
Тентеников сухо пожал мне руку. Он был сосредоточен и серьёзен, видимо так и не осознавая, что игра Павла Ивановича реальна или даже игра была больше реальностью, чем казалось окружающим, и ему самому.
Кошкарев зевал, не доверяя Павлу Ивановичу, скорее всего хотел наконец то развенчать образ Чичикова, как нечто не существующее и посмеяться наконец над ним. Он не верил в смертельный исход дуэли, он чувствовал какой то подвох, но не знал где именно и это любопытство и привлекло его сюда.
Я не помню всего этого хлама чувств и мыслей вертевшихся в те минуты у меня в голове. Помню только как громыхнул где то первый в этот день шмайсер. Это фашисты пытался свалить рисунок Пророкова, с изображением Гитлера в виде свинообразного чудовища, установленный ночью десантниками в честь его дня рождения.
 Кошкарев объяснил мне правила. По одному патрону в магазине, противники расходятся в противоположные стороны на 20 шагов каждый, поворачиваются и по команде Кошкарева «три» стреляют друг в друга.
Помню еще слова Павла Ивановича обращенные к Кошкареву, выдававшему дуэлянтам по маленькому желтоватому патрону: – Ты брат, черт тебя, знает, потеешь что ли. Сходил бы в баню.
Кошкарев как обычно засопел носом и пожал плечами нечего не ответив на колкость Павла Ивановича. Но именно в этот момент, когда Тентетников и Чичиков клацали затворами заряжая пистолеты я заметил среди почерневших, разнокалиберных, грязных гильз, щедро засыпающих землю, одну, блестящую, как слеза золотистую гильзу. И в этом блестящем кусочке железа горел тот самый свет ехидства, который беспрерывно жил в глазах Павла Ивановича Я тогда так именно и подумал, что это было ехидство.
Кто бы мог подумать что уже много позже после войны, выезжая навсегда из России рядом со мной окажется человек, который приоткроет для меня тайну довоенной жизни Павла Ивановича, в поисках которой я провел столько лет. И именно после его рассказа я понял, что блестело в глазах Павла Ивановича и в том злополучном патроне на фоне отпечатка сапога Тентетникова.
 Дело в том, что моим попутчиком оказался гимназистский друг Павла Ивановича, некто Афанасьев, оказавший большое участие в его судьбе и также как и я искавший хоть какое-нибудь сведения о своем друге. Но война спутала не только человеческие судьбы но многочисленные документы, найти которые порой было также тяжело как и человека. Тем более человека взявшего себе другую фамилию. Он с интересом выслушал все что я знал сам. Мы дополнили наши сведенья недостающими фактами и составили практически полное жизнеописание Павла Ивановича Чичикова, за исключением вывода, был ли он человек психически больной или нет. Уже подлетая к Израилю мы пришли к выводу, что феномен гениальной и столь избранной памяти Павла Ивановича мог появиться вследствие потери сознания, которому могла предшествовать черепно-мозговая травма. Я думаю, не последнюю роль сыграл в обострении «гоголемании» и Василич, командир нашего партизанского отряда, всячески провоцировавший Павла Ивановича и в конечном итоге сформулировавшего эту его «литературную реальность». Вполне возможно, что Павел Иванович узнал таки каким то образом о смерти своей жены, вполне возможно которую он таки любил, и это также могло сыграть свою роль в изменении его сознания. Так или иначе, правды мы так и не узнали, но я думаю читателю будет очень интересно узнать о довоенной жизни Павла Ивановича хотя бы те скудные сведенья достаточно близко знавших его людей. Без этого рассказа образ этого несчастного человека был бы несколько иной, как казалось и мне до встречи с Виктором Афанасьевым.
Я умышленно не стану называть здесь подлинное имя и фамилию этого человека, ему бы тоже это не совсем понравилось, пусть уж как и был остается он Чичиковым навсегда.
Павел Иванович родился позднее века ровно на 63 дня. Счастливые родители его молодые дворяне прогрессивных взглядов, жили не бедно, но и не так зажиточно как их родители и деды. Дворянами они только числились, сами уже давно служили в различных департаментах, оставив воспитывать малого Павла на попечение гувернантки.
Позднее Павлуша пошел вместе с другими такими же мальчиками в обычную гимназию.
Классный учитель Александр Петрович был сторонником новых подходов к обучению и воспитанию гимназистов, и ему удалось привить любознательному Павлуше прилежность к изучению огромного наследия отечественной литературы. Но вскоре Александра Петровича обвинили в пособничестве социал-демократам и изгнали из гимназии.
 Но годы его стараний не прошли даром, мальчик с тех пор так заразился литературой, что ни о чем даже и думать не мог. Он даже пробовал и сам писать какие то рассказы в стиле Чехова и даже посылал их в редакции, но редактора сочли их «слишком уж приближенными к Антон Павловичу».
Первую русскую революцию он совершенно не помнил из-за малости лет, а вот февральскую встретил с испугом. Она не только поломала весь привычный уклад его семьи, но и принесла в дом дышащий до этого таинственностью и мудростью русской литературы, какой то другой запах. Какие то совершенно непонятные термины от которых веяло холодом и колкостью. Родители его горячо подержали революцию и старались привлечь и внимание Павлуши к событиям происходящим за окном, он даже целый месяц посещал какое то революционное общество. В общество это затянули его два приятеля, принадлежащие к классу огорченных людей, добрые люди, но которые от частых тостов во имя науки, просвещения и прогресса сделались потом формальными пьяницами. Павел ушел опять к Толстому, занимающему его тогда гораздо больше, нежели какие то абстрактные, далекие от его понимания идеи.
Последующая революция прервала его увлечения сначала смертью матери, случайно убитой шальной пулей на улице, а затем и отъездом отца вступившем добровольцем в Красную Армию. Его отправили в деревню к тетке, но его закадычный гимназистский дружок Виктор Афанасьев, уговорил его выйти на следующей станции и также добровольцами записаться в красноармейцы.
Павел не очень то хотел идти на фронт, он любил уют и чистоту, мягкий свет настольной лампы на папином столе, теплый плед из ангорской шерсти на коленях, объятия уютного, недовольно скрипящего под его телом кресла, но Виктор соблазнил его цитатами батальных сцен из «Войны и мира» и Павел согласился.
Их обоих определили в обозе помогать раненым, ухаживать за лошадьми, которых до этого Павел так близко не видел. Позднее энергичного, живого Витю Афанасьева заметили и определили в кавалерию, а Павла специально, что бы закалить его характер, назначили в растрельную команду. И Павел покорно исполнял свои обязанности, смирившись со страшным муками совести. В последствии он даже выработал для себя защитную теорию, позволяющую заглушить эти муки. Он принял неизбежность смерти пленных белогвардейцев как данность и что бы они меньше мучались, он просто выучился стрелять прямо в сердце, избегая лишних и неприятных минут добивания раненых.
Над ним в отряде все смеялись, подшучивали, но он просто делал свое порученное дело и не обращал не на кого внимание. Однажды его умение метко стрелять сослужило ему хорошую службу. На обоз в котором ехал и Павел напали казаки, и тут его страшное ремесло спасло не только его собственную жизнь но и почти трех десятков его товарищей, в том числе и жизнь раненого комиссара Галины Михайловны Синицыной, до этого случая постоянно шутившей над мужеством «барчука».
После этого случая она начала наводить справки о скромном юноше и нашла очень даже множество достоинств в этом сереньком незаметном дворянчике. Личное общение с героем перевернуло представление жесткой комиссарши о мужчинах вообще и о собственной женственности в частности. До этого так никто с Галиной Михайловной не говорил. Она открыла в себе женщину. Открыла, что кроме дела революции сеть еще другой сказочно богатый мир литературы, о котором с таким упоением рассказывал Паша. Он обворожил ее духом романтизма, глубоких душевных чувств, захватывающих приключений и Галина Михайловна влюбилась.
Они поженились сразу же после гражданской войны. Галина Михайловна работала партийным лидером на каком то заводе, а Павла Ивановича по его просьбе она пристроила в редакцию, единственное место, где он мог беспрепятственно читать книги и еще получать за это деньги.
Работа на заводе опять вернула характеру Галины Михайловны черствость, она опять стала раздражительной, сухой и требовательной, что сказалось и на отношениях с Павлом Ивановичем. Его мягкий характер позволил ей взять всю власть в семье и без того достаточно большую. Она ругала его мягкотелость, романтизм, непрактичность, беззубость, все за что она полюбила его в 20-х годах. По ее настоянию, Павел Иванович вступил в партию, но продвинуться по служебной лестнице ему так и не удалось. Всегда находился кто то лучше, расторопнее, активнее. И Павел Иванович успокоился совсем. Он просто читал, исправлял ошибки и ничего не хотел взамен. Он жил в литературе. Его внешним видом занималась Галина Михайловна, больше для собственного престижа, чем ради заботы о муже, втайне гордясь, однако, что может эксплуатировать еще и собственного «дворянчика».
В 1937-м году Павла Ивановича взяли. И тут все же проявились какие то застарелые чувства Галины Михайловны и она начала собирать подписи красноармейцев которые воевали с мужем, обивать пороги различных ведомств и учреждений. Нашла даже уже достаточно окрепшего в должности, командира батальона Виктора Афанасьева и Павла Ивановича освободили. В то время это было чудо. Чудо произошло и с Галиной Михайловной, которая в поисках справедливости обрела опять потерянный образ женщины. С тех пор все вокруг считали их идеальной парой. Единственное, что смущало окружающих и знакомых, это отсутствие всякого должностного роста Павла Ивановича. Но это мало смущало его самого и теперь уже успокоившуюся Галину Михайловну.
Павел Иванович редактировал полные собрания сочинений Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского, Чехова, позднее Маркса, Ленина, Сталина. Через его руки проходили книги почти всех современных писателей и только после его редакции их показывали цензору, так что гимназистские знания правописания, позволили Павлу Ивановичу знакомиться с произведениями еще не испорченными. Я думаю именно тогда и появился в его глазах тот самый блеск злобы на то общество, ради которого он пережил столько тяжелых дней своей молодости. И его интеллектуальное превосходство над многими людьми, стоящими порой даже выше его, давало ему возможность безболезненно подшучивать над их убожеством. Наверное в то время он совершенствовал свое мастерство, которым в последствии блистал в партизанском отряде.
Однако молох 1937-го года не пощадил Виктора Афанасьева, блестящая карьера которого закончилась арестом и лагерем. Лишь война вытащила его из смертельных когтей, бросив в другие. После ранения Виктору Исакиевичу удалось восстановить свое звание, но карьера была испорчена окончательно.
Последнее, что знал Виктор Афанасьев, это то, что Павел Иванович перед самой войной поехал по путевке в Сочи, куда позднее обещала приехать и Галина Михайловна. Но война изменила все планы. При эвакуации завода, Галина Михайловна погибла от осколков вражеской бомбы, а о дальнейшей судьбе Павла Ивановича больше ни кто ни чего не знал.
После войны Василич рассказал мне, что нашел Павла Ивановича в одной из деревень, где он скрывался от полиции в погребе одинокой старушки и уговорил вступить в отряд. О его безумии ни кто даже не задумывался, думали просто веселый человек, не воспринимающий всерьез даже войну. Но война шутки понимает по другому.
Я не рассказал Василичу о дуэли ни тогда, в 43-м, ни позднее, решив, что официальная версия была более уместна в данной обстановке и не жалею об этом.

Тентетников считал свои шаги громко, так чтобы было слышно нам с Кошкаревым, стоящим метрах в пяти от линии огня. Чичикова не было слышно, он глядел на суровое апрельское небо, но на двадцатом шагу остановился. Противники обернулись друг к другу лицом.
- Товарищи, вы можете еще что ни будь сказать, чтобы избежать… – голос Кошкарева дрогнул и он закашлялся.
Нависла пауза, прерываемая уже достаточно шумным постреливанием. Начинался новый день. Кошкарев беспомощно посмотрел на меня, показывая без стеснения свою испуганную физиономию и увидев в моем лице что то такое, что дало ему силы начать счет.
Павел Иванович спокойно смотрел прямо на Тентетникова и поднял свой пистолет. По счету «три», выстрел ТТ соединился в общую трескотню взрывов на сопке.
Ударом пули Чичикова развернуло и бросило лицом в грязь. Из разорванного на спине пиджака начало расползаться бурое пятно крови. Тентетников стоял белый как снег.
 Мои ноги забуксовали в липкой грязи и я чуть не упав побежал в сторону Павла Ивановича. И опять глазами наткнулся на ту самую гильзу с блеском ехидства, теперь уже лишь мутновато светящуюся на фоне темной грязи. Это был тот самый патрон, который выдал Кошкарев дуэлянтам и который Павел Иванович так и не зарядил в свой пистолет.
Разорвавшийся на пригорке вражеский снаряд вывел меня из секундного оцепенения и я пригнувшись бросился к Кошкареву, переворачивающему тело Чичикова.
Лицо его было в грязи, но глаза поймавшие мой взгляд, все еще горели, но уже угасающим огарком жизни. Он протянул испачканную в крови руку ко мне.
- Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя, и все кружится предо мною. Спасите меня! – его голос был пугающе спокойным. – Возьмите меня! Дайте мне тройку быстрых как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени мой колокольчик, взвейтесь кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубиться предо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеются. Дом ли то мой синеет в дали? Мать ли моя сидит под окном? Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его бедную головушку! посмотри как мучают они его! прижми ко груди своей бедного сироту! нет ему места на свете! его гонят! Матушка! пожалей о своем блудном дитятке!
По его щеке скатилась одинокая слеза. Тентетников стоял позади меня на коленях широко открыв рот. Я думаю, в тот момент он понял, что Павел Иванович и сам осознавал свое безумие и это откровение наверное больше доконало его, чем тот не заряженный патрон, который я протянул вместе с протянутой рукой умирающему Чичикову.
Он сжал мою руку слабеющими пальцами, нащупав твердый комочек патрона и улыбнулся.
- А знаете ли, что у грузинского дея под самым носом шишка? – были последние слова его на этом свете.
Именно эти слова и не давали мне покоя очень долгое время. Ведь Павел Иванович всегда очень точно цитировал Гоголя, а тут так просто заменить «алжирского» на «грузинского». Вначале я думал, что это намек на мое прозвище, но не найдя какой либо маломальской логики, всегда присутствующей в его словах, стал искать смысл в моем облике. Я думал, что тогда возможно Павел Иванович увидел слезу, капающую с моего носа, но это было бы очень просто для него. И только гораздо позднее, познакомившись уже в эмиграции с одним старым коммунистом, участником тех же событий на Малой земле, я узнал, что именно тогда готовилась безпрецедентная акция, строжайше засекреченная в истории Великой Отечественной войны. Дело в том, что некоторые коммунисты, осознавшие что строившееся общество давно идет по другому пути, решили использовать войну с целью построения своей собственной республики и отделится от СССР. На это безумное предприятие, участником которого был и сам Павел Иванович, он и намекал мне тогда, перефразировав Гоголя. Но как мне, молодому, слабо разбирающемуся в жизни парню, было догадаться о его намеках. Да и не до того было.
Фашисты решив сделать подарок Гитлеру на день рождение, обрушили на нас в тот день такой страшный удар, что я до сих пор не помню страшнее за все последующие годы войны.
Ни тела Тентетникова, ни тела Павла Ивановича так и не нашли, наверняка они похоронены с остатками таких же безымянных малоземельцев, в братской могиле. Поэтому их имен я так и не нашел в архивах. Да и какие имена я собственно искал?
В тот день погибли практически все участники описываемых событий, и Наденька Воробьева, и Кошкарев, и даже профессор Лиде, каким то чудом оказавшийся именно в тот день на Малой земле. Меня самого чудом спасли, но уже на большой земле. Я даже не успел добежать до укрытия, просто провалился в то время, где еще шутил Чичиков, где еще смеялась Наденька, где не было боли и жестокости, где все души были живыми.
( на этом текст обрывается).


Комментарии Усольцева на этой же бумаге.

Новороссийское соединение партизанских отрядов (руководитель – Васев Петр Иванович – в тексте скорее всего как Ревизор). Новороссийский архив? Местное отделение ветеранов? «Красные следопыты»? Надо связаться с С.М. в Новороссийске.
Гоголь или Василич – скорее всего Оголь Семен Васильевич, руководитель партизанского отряда «Норд-ост». То же интересно.
Капитан Копейкин: Гитлеровское командование в Новороссийске сообщило в штаб группы армии «А»: «Высадка русского десанта удалась только потому, что офицер, командующий зенитными орудиями (164-й резервный зенитный дивизион) без достаточной необходимости взорвал два своих 88-мм орудия, расположенных вблизи русских позиций, чем и вызвал панику. Просьба разрешить отдать этого офицера под военно-полевой суд».
 (Архив МО СССР, ф. 5698. оп. 725168, д. 1173, л. 21).
Интересная формулировка для педантичных немцев «без достаточной необходимости». Связаться с архивами, уточнить имя немецкого офицера.

«С 9 по 12 февраля на Малую землю высадились 4 стрелковые бригады и 5 партизанских отрядов» (секретарь Новороссийского горкома партии П.И.Васев).

***
Почему 18 апреля в штаб Северо-Кавказского фронта (командующий – генерал полковник Петров Иван Ефимович) вылетела группа представителей Ставки, во главе с маршалом Жуковым? Вместе с наркомом ВМФ Н.Г.Кузнецовым и командующим ВВС Неужели просто поиграть на баяне, как хочет преподнести нам тов. Гречко?
И что там постоянно делал Лаврентий Павлович? Просто ли мешал, как жаловались на него Жукову? Или мешал чему-то не совсем совместимому с социалистическими законами?
И зачем там стоял 290-й отдельный стрелковый полк НКВД (подполковник Пискарев Иван Васильевич)? И за что ему приказом ВГК присвоено наименование «Новориссийский»?
 Почему в составе отряда высадки действовал тральщик «Скумбрия», вооруженный реактивными установками ( залп – 96-ти 82-мм ракет в залпе)? Первый в истории ракетоносный корабль огневой поддержки и впервые, как пишет Л.И.Брежнев, в практике войны.
Впервые, в истории войны, при освобождении Новороссийска наносился торпедный удар по береговым укреплениям.

***
Из книги Л.И.Брежнева «Малая земля», Москва. Издательство политической литературы, 1978 год, стр. 25.
« Приведу пример. Во время одного из партактивов, который мне приходилось проводить, люди сидели рядами на земле. В середине доклада где то позади меня, не так уж далеко, разорвался немецкий снаряд. Мы слышали как он летел. Дело привычное, я продолжал говорить, но минуты через две разорвался второй снаряд, уже впереди. Никто не тронулся с места, хотя народ был обстрелянный, понимавший, что нас взяли в артиллерийскую «вилку». Третий снаряд, как говорили на фронте, был наш. Вот тут я и отдал приказ:
- Встать! Влево к лощине триста метров бегом –марш!
Мы закончили работу в другом месте. Третий снаряд действительно разорвался на площадке, где мы до этого были. Возвращались оттуда с политруком В.Тихомировым молча.
- Никто не шевельнулся, - сказал он только. – Вот люди…
Об этом думал и я.»

Откуда же знать товарищу В.Тихомирову, восхищающемуся стойкости людей, что уважаемый Леонид Ильич читал на этом партактиве работу Владимира Ильича «Речь на соединенном заседании ВЦИК от 5 мая 1920 года», которая, несомненно, подвергает слушателя гипнотическому трансу. А.П. экспериментировал именно с этой работой 4 года. Другие работы изучались им не так тщательно и давали далеко не самые лучшие результаты. Влияние фоновых и речевых волн не учитывались. Для экспериментов была выбрана слишком примитивная группа школьников. Другое дело профессионально из уст политрука. Естественно его короткие, отрывистые приказы исполняются слушателями беспрекословно. Их воля уже в руках оратора. Осталось лишь вложить в их сознание необходимые установки. Что я надеюсь и было виртуозно проделано Леонидом Ильичом. Еще бы, «никто не шевельнулся». Откуда же знать тов. Тихомирову теорию марксизма-ленинизма, если он сам даже не понимал, какие приказы он исполняет. Откуда ему знать, что тот самый, знаменитый Ленинский сборник ХХХIV, изданный в Москве в 1942 году для нужд армии, спасал жизнь не только ему, но и всем солдатам, которым он его читал. Конечно, не все слушали внимательно, а это зря. В сборник вошли работы Ленина 1917-1922 годов, которые перекликались с задачами обороны социалистического отечества и в дни Великой Отечественной войны. В 1942 году партия нашла средства не только на этот сборник, но и на издания краткого очерка жизни и деятельности В.И.Ленина.
Содержание сборника было рекомендовано ЦК КПСС, но кто именно отбирал работы? Ведь не так все там просто, как могло казаться на первый взгляд.

***

Письмо написано другой рукой, скорее всего Анатолием Сергеевичем Капухиным, находящимся во всесоюзном розыске с 1978 года, кандидатом исторических наук, единственным известным до сих пор учеником Усольцева.

Рукописная газета «Полундра» издаваемая на Малой земле Марией Педренко, о чем пишет Брежнев в своей книге, на самом деле была придумана Иваном Сергеевичем Шапкиным, одним из теоретиков создания Свободной Автономной Республики Хако.
Петров Анатолий Андреевич, член партии с 1917 года, лично знавший Шапкина, умер в 1974 году и его жена согласилась продать мне подлинник №4 рукописной «Полундры». О Хако Анатолий Андреевич жене ничего не рассказывал, я думаю боялся КГБ. Перед выходом книги Брежнева со всеми солдатами и матросами, знающими истинное положение дел, были проведены беседы. Эту «Полундру» Майя Александровна не читала, потому что «там все по партийному». А может и врет.
Но вот что самое интересное, что именно эта полундра и наступила когда ко мне впервые пришли товарищи из комитета. Они, оказывается просто не успели прочитать архивы Петрова при его жизни, а Майя Александровна, божий одуванчик, сдала меня с потрохами.
(Комментарии Усольцева красными чернилами «Ничего то ты не понял»).
Конечно я был вынужден расстаться с этим чудом даже не переписав его. Единственным утешением, Анатолий Павлович, может служить лишь мое воспроизведение этой самой газеты, через мою память. Я не знаю, Анатолий Павлович, как все это понимать, может Вам будет понятнее, но я честно говоря просто не знаю как это прокомментировать. Я лучше все опишу как смогу, все что я успел запомнить (хотя меня товарищи попросили как можно скорее это забыть).
Газета представляет собой двойной тетрадный листок исписанный чернильной ручкой одним почерком. Название «Полундра» написано красным карандашом, жирными буквами. Номер газеты пятый за 43-й год. Внизу под названием цитата В.И.Ленина «Развитие сознания масс – наша главная задача», по моему так.
(Комментарии Усольцева: «Развитие сознания масс остается как всегда, базой и главным содержанием всей нашей работы» ПСС т.11 «Уроки Московского восстания». Классику необходимо знать дословно, уважаемый профессор!).
Затем стоит заголовок «Большевицкий стиль партийного руководства» и статья, Анатолий Павлович. Вы уж простите, буду писать обрывками, только лишь то, что запомнил.
«Духовный облик краснофлотца и красноармейца благодаря неустанной идейно-воспитательной работе партии непрерывно совершенствуется…»
«Развиваются такие качества как коллективизм, верность революционным идеалам, непримиримость к врагу. В этом мы видим реальное воплощение ленинских заветов о воспитании воина-гражданина, патриота, защитника первого в мире социалистического государства.
Но как говорил В.И.Ленин «всякая революция лишь тогда чего ни будь стоит, если она умеет защищаться…»
(Рукой Усольцева ПСС т.37. стр. 122)
Значение идеологической работы невозможно переоценить и как предупреждал В.И. Ленин если у кого-либо появиться мысль, что мы мало занимаемся пропагандой, то ему нужно сказать, что необходимо это сделать еще в 100 раз больше.
(Рукой Усольцева:»Неточная цитата. ПСС т. 39 стр. 374»)
Маркс и Энгельс писали что необходимо массовое изменение людей, которое возможно лишь в практическом движении в революцию.
(Рукой Усольцева: «Интересно» т. 3 стр. 70)
В частях и подразделениях, где умело организована работа по воспитанию сознательного отношения к исполнению своего партийного долга, заметно повышаются результаты политической подготовки личного состава. Одним из многочисленных примеров этого может служить деятельность командира катерного тральщика мичмана Ивана Анисимова – отличного сигналиста, опытного воспитателя. Его подразделение уже 5 раз пробивалось в Новороссийск удерживая плацдарм целые сутки.
И там что то такое про этого Анисимова уже не помню, Анатолий Павлович.
(Рукой Усольцева: «Бестолочь!»)
И в конце слова Ленина: «Прежде всего мы должны убедить, а потом принудить!»
(Рукой Усольцева: «Интересно». ПСС т. 43 стр. 54)
и подпись Топоровский.
Вторая статья называлась «Кто у нас союзники». В ней значились сведенья о партийной работе члена Военного Совета 18 армии генерал-майора Колонина Семена Ефимовича и начальника политотдела этой же армии Леонида Ильича Брежнева. Как бы сравнительные характеристики. Там вот так было написано, что еще в 1942 году, Брежнева вызывали в Москву, где по сведению автора статьи он был допущен к телу В.И. Ленина. И якобы он даже приложился к мощам Отца Мирового Пролетариата и после этого его идейно-теоретический уровень знаний вопросов коммунистического мировоззрения значительно возрос. Но что совершено немыслимо Анатолий Павлович, что все…

На этом письмо обрывалось.



* * *

Как же уважаемый Леонид Ильич вы пропустили в свою книгу информацию о том, что начальник политотдела 255-й бригады морской пехоты И. Дорофеев насчитал в бригаде 15 депутатов городских, районных и сельских Советов. И еще решили сессию созвать. Неужели не понятно, что такое просто невозможно даже по теории вероятности. И почему же тогда умолчали, что это были депутаты Свободной Автономной Республики Хако? И что улицы Госпитальная, Саперная, Пехотная, Матросская были утверждены именно на этой сессии? А вы «банька». Не по коммунистически скрывать от товарищей правду, товарищ Генеральный Секретарь.

***
 
Обаятельный лектор и пропагандист майор А.А. Арзуманян не удивил вас Леонид Ильич, когда после войны стал академиком, а потом еще членом президиума Академии наук СССР. Еще бы с его то партийным стажем, с его знаниями теории марсизма-ленинизма.

***

Скорее всего марксистко-ленинская идеология, как важнейшая часть коммунистического мировоззрения, выполняет также функцию революционной преемственности. Она как бы связывает традиционно-революционное в сознании людей с реальностью. При помощи идеологических традиций из поколения в поколение передаются духовные наследства, имеющие огромное мировоззренческое значение: революционный опыт, постоянное стремление к обновлению мира, верность революционным идеалам, непримиримость к врагам социализма и другие. И скорее всего именно в монолитном единстве поколений социалистического общества заключена великая сила. Хотя знание теории в рядах молодежи все-таки делает ее уязвимой. Это видно на примере известных событий в 1956 году в Венгрии ив 1968 году в Чехословакии.
И когда Леонид Ильич говорит с трибуны ХХV съезда что «не надо копировать героев прошлого, а перенять существо их закаленных революцией характеров, принять их революционную страстность, их глубокую коммунистическую убежденность, беззаветную требовательность великому делу нашей партии, их огненный романтизм и неугасимую ненависть к врагам революции», он совершенно прав. Но он не объясняет, что перенять эту самую страстность можно лишь посредством изучения марксистко-ленинской идеологией, есть вместе с тем и своеобразный стимул, характеризующий добровольное, сознательное стремление человека к совершенству. Это же очевидно, просто нужно внимательно читать.

***

Мне иногда кажется что до сих пор не найденная у нас книга В.И. Ленина «Очерки политической экономии ХІХ века», которую он писал в тюрьме, все таки попала на Запад.

***

Формирование коммунистического мировоззрения достигается прежде всего на основе глубокого усвоения работ К. Маркса и Ф. Энгельса, трудов В.И. Ленина, а не документов и материалов съездов КПСС. Именно это и позволяет видеть всю сложную диалектику общественного развития, дает возможность верно оценивать и анализировать конкретные события и занимать правильную позицию к ним. А так называемое «творческое развитие партией марксистко-ленинской теории» - есть ее извращение уводящее партию и руководимое ею общество совершенно в обратную сторону.
***
«На заре рабочего движения в Москве». М. 1919 г. стр. 138. Н.А. Семашко: «Ленинская книга «Что такое «друзья народа»… была для нас евангелием. Мы изучали ее почти наизусть.

***

Ф. Энгельс Избр. соч. т. 5 стр. 633 «Подготовительные материалы к «Анти-Дюрингу».
«Социализм есть выражение АБСОЛЮТНОЙ ИСТИНЫ (Курсив Усольцева.), разума и справедливости, и его нужно только открыть, чтобы покорить весь мир».
***
Текст статьи написан неизвестным подчерком.
Марксиско-ленинская теория заменила образ веры, на образ цели (коммунизм, социализм), возводя его в ранг веры. И уничтожая Бога вслед за Ницше, Ленин предложил взамен идеал человеческого героя, обожествив при этом себя, как недостижимый идеал. (Фотографии Сталина в кабинах автомобилей, заменили привычные иконы, его портреты действуют как обереги. В каждом городе есть памятники Ленину, без них город уже не город. В каждом населенном пункте есть улица Ленина, как символ идеальной. коммунистической улицы. Со всех сторон на нас глядят лукавые глаза вождя мирового пролетариата, как бы подтверждая существования всевидящего ока партии) Из простого он достиг почти божественной власти стал практически бессмертным (Мавзолей не дал ему умереть нормальной человеческой смертью, еще бы ведь он почти Бог). Он создал теорию идеологического превосходства и идеологической исключительности тех, кто осознал эту Абсолютную Истину, при чем он воздвиг эту исключительность на уровень не просто установки сознания (то чем занимаются сейчас нынешние лидеры партии), а некое религиозное мировоззрение, способное сокрушить любое препятствие на своем пути.
Однако как он сам говорил «теория и практика – две вещи разные, и разрешить этот вопрос практически или теоретически совсем не одно и то же». (ПСС т. 44 стр. 41)
«Дайте мне точку опоры и я переверну весь мир» – заявил Архимед. И Радек, очень выразительно сказал: «Возможность построения социализма в одной стране является архимедовым пунктом в стратегическом плане Ленина».
 Радек несомненно знал теорию марксизма-ленинизма и понимая гораздо больше многих партийных лидеров. Не зря ведь именно Радек, на съезде народов Востока в Баку в 1920 году выступил единственный против предложения Троцкого.
После знаменитого высказывания Льва Троцкого, что путь на Париж лежит через Индию, делегаты подхватили его лозунг, предложили немедленно создать мобильный конный корпус. И пошло-поехало: «За социалистическую Индию!», «Свободу индийским товарищам!», «Обмоем сапоги в Индийском океане!» Кричали все и Зиновьев, и Бела-Кун, и Квелч, и Росмер, и Джон Рид. И только Радек тогда тихо сказал: «А не набьют ли нам, товарищи, за это морду». Он один тогда понимал, «теория и практика – две вещи разные».
Сталин также прекрасно владел теорией и мне кажется, кое что освоил и практически, но именно он из-за боязни потерять власть ограничил «непосвященных» и направил усилия на развитие теории, когда на том текущем моменте надо было совершенствовать практику. Это видели многие.
 Анри Бардюс в 1935 году в своей книге «Сталин» писал: «… глубокое расхождение в понимании коммунистической теории вызываются расхождениями указанных тенденций. Уклон в практическом толковании теории т.е. марксизма, неправильное понимание «своеобразия текущего момента» - может иметь неисчислимые последствия, может изменить направление всей политики. Ошибку в единичном факторе можно исправить, как ошибку в вычислении. Но когда ошибочной является тенденция, то это уже глубокое искажение, начинающееся с самой основы, разрастающаяся в геометрической прогрессии, влекущая за собой бесчисленные отклонения в деталях и способное не только привести к потрясениям, но и исказить историческую судьбу народа. Это – отклонение от линии великой, движущей партии.
И как следствие, крупные революционеры, ответственные работники партии, вдруг начинают выступать против собственной партии, как враги и партия Сталина обходится с ними как с врагами. Они внезапно выходят из ее рядов и начинают бешено сопротивляться под напором целой бури обвинений.
Партии присущи колоссальное стремление к монолитности, она властно выправляет всякое отклонение» – Анри Бардюс.



* * *

Следующие тексты был напечатаны на листках типографским способом. Каких либо комментариев или заметок о изложенных фактах не найдено.

Топоровский Евгений Львович – член партии с 1920 года. Впервые попал в Мавзолей в 1936 году в составе делегации рыбаков Сочинского рыбзаготцеха, как победитель соцсоревнования. Всего осуществил 20 посещений. В совершенстве владеет марксиско-ленинской теорией. Первые шаги в практике пытался сделать в 1941 году но помешала война. Наряду с другими молодыми коммунистами вошел в состав правительства Свободной Автономной республики Хако, но после ее поражения исчез. Скрывался под фамилиями Крипач, Анохин, Вавилов, Смирновский, Гусев, Бердик, Красков.
После войны занимался самосовершенствованием своего идейно-теоретического уровня в теории марксизма-ленинизма.
В 1957 году был допущен к телу в плане эксперимента КГБ, после чего его состояния изучалось в закрытой клинике Министерства Обороны. В 1969 году исчез при не известных обстоятельствах. Объявлен во Всесоюзный розыск, как психически больной с агрессивным поведением.


* * *
Фейга Хаимовна Родман – родилась в 1890 году в Волынской губернии на Украине. Отец был меламедом (учитель начальной еврейской школы). В 1906 году арестована в Киеве за терроризм. Была приговорена к смертной казни, но как несовершеннолетней приговор заменили на пожизненное заключение.
 Мальцевская каторжная тюрьма.
 Акатуйская каторжная тюрьма (Забайкалье). В Акатуе сидела вместе с Марией Спиридоновой, после чего из анархистки перешла в социал-революционерку. В 1917 году освобождена.
 Февраль 1917 – Чита.
 Апрель 1917 – Москва.
 Июнь – 1917 г. Ялта (санаторий бывших политкаторжан).
 Октябрь 1917 г. – Харьков.
 С 1918 – г. Симферополь.
 По официальной версии в августе 1918 г. на митинге рабочих завода Михельсона в Замоскворецком районе Москвы трижды касалась правой руки Ленина и после трижды стреляла в него, 3 сентября 1918 г. расстелена без суда во дворе Московского Кремля.

* * *
Арсентий Николаевич Киверский – член партии с 1927 года. Впервые одел пиджак В.И.Ленина в 1931 году, еще не зная, чей он. Самый крупный подпольный коллекционер ленинских вещей Советского Союза. Разработал знахарский метод лечения вещами, которые носил Ленин. В 1957 году арестован при попытке «сбалансировать энергетические потоки» вовремя экскурсии в Мавзолей. Наблюдался в клинике КГБ.
 Эксперименты:
- чтение Доклада о международном положении и основных задачах коммунистического интернационала в правом валенке Ленина;
- чтение письма ЦК РКП(б) «Все на борьбу с Деникиным!» стоя над саркофагом Ленина в его 3-й кепке со сдвинутым на затылок козырьком;
- два часа стоя на голове на жилетке Владимира Ильича;
- посещение Мавзолея при полнолунии 22 апреля.
Изменения: незначительная картавость, патологические проявления любви к еще не знакомым вещам Ленина, язвенная болезнь, миопия обеих глаз (незначительная), логорея.
Направлен в специальную клинику при Новосибирском отделении глазной хирургии, г. Якутск. Данные отсутстствуют.



Текст написан от руки лично самим Усольцевым

* * *
Почему то при всеобщей осведомленности о событиях во Франции, очень мало людей задумывались о той огромной силе, освобожденной в результате движения людского сознания. Кто, например, анализировал пламенные речи никому неизвестного адвоката из Арраса? Кто изучал скрытый даже от самого издателя, врача в прошлом, смысл статей «Друга народа»? Кто или что направляло станционного смотрителя Друэ? Почему «Песнь Рейнской армии» так воздействовала на массы? Откуда эти идеи о всеобщем счастье, дехристианизации, всеобщего максимума? Откуда эти вольдемьеры, прериали, фруктидоры, жерминали, термидоры?
Все знают хронику. Все знают историю. Все знают чем кончили Роберспьер со своим младшим братом и их ближайшими единомышленниками. Сент-Жюст, Кутон, Леб. 50 смертных приговоров ежедневно.
Сталин знал историю. Он наверняка ощутил ту магическую силу, исходившую от Вождя, в 1905 году, на первой конференции в Теммерфорсе, где он увидел его впервые. Даже самые блистательные ораторы партии Троцкий, Луначарский, Володарский, Зиновьев, Каменев, не обладали такой мощной энергетикой, которая исходила от Ленина. В партийных кругах эту энергию шуточно окрестили «лампочкой Ильича», но со временем смысл понятия исказился и потерял свое первоначальное значение. Тогда Сталин не понимал и крупицы того, чем обладал Ленин. Вряд ли он тогда задумывался вопросами, почему среди «избранных» такая стойкая мода на бороды или усы, в чем истинное сокрытие своего настоящего имени, почему нужно говорить такими мудреными фразами, если народу необходимость простота и доступность?
Позднее Троцкий скажет – «масса мыслит медленнее, чем мыслит партия». И даже притом, что Сталин был членом партии с 1898 года и членом ЦК с 1912 года, он мыслил гораздо медленнее. Не удивительно, что любимым учеником Ленина с 1907 по 1917 года был Г.Е. Радомысльский (партийная кличка Зиновьев).
За Сталиным тянулось его неоправданно кровавое, тифлиское нападение на казачий обоз и экспроприация 300 тысяч рублей в 1905 году. Но это было и его главным козырем.
Мало что понимая в скрытых за фразами действиях, он просто делал свое дело. Носил усы, чужие фамилии, читал ленинские работы. Выбор его фамилий (Чижаков, Иванович), говорят уже сами за себя. Ну какой из Сталина Иванович?
Позднее он уже становится Чопура, Гиллашвили, это уже больше соответствовало принципам конспирации. Не зря уже в 1917 году, именно ему поручили обеспечить безопасность Ленина. Уже как самому опытному конспиратору. Он даже не догадался, что сбрив бороду Ильичу, он лишает его одной из самых сильных энергетических приемников. И это в то время, когда агенты Керенского имели негласное указание живым Ленина не брать. Керенский начал прозревать.
Сталин прозрел лишь 3 апреля 1917 года и то после беседы с Владимиром Ильичом, только-только вернувшимся в Россию. «Многое стало значительно яснее». Еще бы. Наконец то.
На VІІ Всероссийской конференции РСДРП(б), в конце апреля 1917 года присутствовал 151 делегат, представлявший 80-тысячную армию большевиков. Уже на VІ съезде, через 4 месяца, их уже было 250 тысяч. Рост в три раза. Очевидно хотя бы то, что что-то происходило. «Многое стало значительно яснее».
Огромные толпы рукоплескали в цирке «Модерн» Троцкому, сотни рук несли счастливого Ильича, как по мановению волшебной палочки взлетали вверх головные уборы, закрывая трясущуюся от избытка эмоций, бороду Зиновьева.
Звук, в зависимости от частоты его волн может вызвать у человека чувство радости, умиротворения или беспокойства. Различные колебания звуков, резонируя в гортани воздействуют на головной мозг и меняют эмоциональное состояние. Мантры, псалмы, молитвы составлены именно с учетом этих особенностей.
 Сталин был слаб как оратор. Тогда слаб. Практикой движения революционными массами он не владел вовсе. Революцию сделали без него. Чем он занимался не знал ни кто.
Власов (партийная кличка Рыков) рассказывал Ефремову (партийная кличка Томский), что видел, как Сталин читал какую то брошюру. Это в то время когда штурмовали Зимний.
Не думаю, что Ленин назначил на столь ответственный пост еще только лишь «послушника». Но вполне возможно, его использовали «вслепую». Кто то же должен был «формировать кармические структуры революционного Духа». Все остальные были на своих участках.
Почему Ленин выбрал именно его?
 Позднее в Горках ни кто так часто не посещал Вождя, как Сталин. Почему?
Неужели за одно лишь «организация пролетариата данного государства по национальностям ведет к гибели идеи классовой солидарности»? Сама по себе эта уже достаточно сильная фраза, но их так мало было у Сталина в то время. Троцкий просто плескал подобными. Одна только его «ни мира ни войны», чуть не повернула историю вспять.
Я думаю что его статья о вопросе монополизации внешней торговли имела все таки то скрытые магические узлы на сознание Ленина. Троцкий скорее всего просчитал, что Ленин будет делать свой удар. Именно при диктовке этого письма Крупской, в ночь с 22 на 23 декабря 1922 года у него и наступил паралич правой руки и ноги.
Но Троцкий готовил смертельный удар, он хорошо знал марксистско-ленинскую историю и превосходно владел практикой. Он возомнил себя сильнее Ленина и доказал это.
Что же помешало одному из вождей партии обеспечить тот заранее продуманный удар? Амбиции, которые не поощрялись среди ЦК? Его идея о перманентной революции, к которой еще не была создана соответствующая теоретическая структура? Исключительно глубокие работы Владимира Ильича «Как реорганизовать Рабкрин», «О придании законодательных функций Госплану», «К вопросу о национализации или об «автономизации», которые уже начали менять ментальность масс? Или же все же те самые тайные работы Вождя?
В дневнике дежурного секретаря М.А. Володиной от 24 декабря 1922 года записано: «предупредил, что продиктовал вчера (23.12) и сегодня (24.12) является абсолютно секретным» И подчеркнуто не один раз.
«Письма к съезду» обнародованные после ХХ съезда не открыли тайны. Тайны были хитроумно спрятаны на долгие годы. Не мог Владимир Ильич предполагать что среди его учеников не найдется ни одного, способного распутать его не самую сложную головоломку.
В 1923 году Радек в своей брошюре «Итоги ХІІ съезда РКП» писал, что некоторые лица хотели «нажить капитал» на последних письмах Ленина, говоря о какой то партийной тайне, «не давая возможности его опубликовать». Зная мудрость Ленина, можно с уверенностью сказать, что тайны никакой не было, вся теория марксизма-ленинизма была построена на открытости, в этом была ее основная тайна. Все икали чего-то большего, не понимая, что они уже попались в ловкие сети Ильича. Тайна была снаружи, но даже Радек, не смотря на свою проницательность не заметил ее. Мало того, он как и многие тогда, по собственной близорукости, просто запутал след.
Ничего не понимая, в эти сети попались и М. Истмэн (США) и Б. Суварин (Франция) опубликовав текст «Писем к съезду».
Хотя Ленин спасся в то время, но его могучая мысль, уже не могла воздействовать на государственные процессы республики, он был парализован.
Троцкий не приехал на похороны по непонятным причинам, прислав лишь скромную телеграмму из Тифлиса. Готовил ли он новый удар или просто боялся? Этот удар предназначался на этот раз Сталину – как Генеральному Секретарю партии.
Но Сталин 1924 года был уже другим Сталиным. Он сплачивал вокруг себя мощную энергетику членов Политбюро и ЦК. Не зря Каменев написал в некрологе Ленину – «Он никогда не боялся остаться один, и мы знаем великие поворотные моменты в истории человечества, когда этот вождь (Ленин), признанный руководитель народными массами, был одинок, когда вокруг него не было не только армий, но и единомышленников. Единственное, что не оставляло его никогда – это вера в творчество подлинных народных масс».
Намек Каменев на слабое владение энергетическими потоками народных масс, только кольнул Сталина.
Может быть, Сталин еще не владел в совершенстве главным партийным оружием, но теорию он знал уже не плохо. Ленинские работы он изучал уже с новыми знаниями в отличие от Троцкого. Он готовился к предстоящему сражению. И с каждым днем его умение совершенствовалось и развивалось. «Оппозиция думает «объяснить» свое поражение личным моментом, грубостью Сталина, неуступчивостью Бухарина, и Рыкова и т.д. Слишком дешевое объяснение! Это знахарство а не объяснение».
Да, по сравнению со Сталиным остальные были лишь знахарями. Пятаков вспоминал, что Сталин не просто критиковал, «он бил словами».
Уже в Мексике Троцкий напишет, что после речи Сталина на заседании объединенного Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) 23 октября 1927 года, «он физически почувствовал над головой нож гильотины». Это была уже высшая степень профессионализма. Сталин становился вождем.
Он формировал фразы гораздо проще Ленина, но они на данном моменте были наиболее эффективны именно в таком обороте.
«Социалистический строй последует за капиталистическим, как день за ночью» - куда еще проще.
Каждая фраза формировала в сознании людей тот необходимый настрой, посредством которого, как в муравейнике, люди сознательно шли на трудовые, а в последствии и на воинские подвиги.
Он прекрасно знает работы К.Маркса и Ф.Энгельса и часто цитирует их. «Теория становиться материальной силой, как только она овладевает массами». «Нельзя отделить мышление от материи, которая мыслит. Материя является субъектом всех изменений». «Материя не есть продукт духа, а дух сам есть лишь высший продукт материи».
Позднее в работе «Вопросы ленинизма» он уже начинает анализировать и некоторые ключевые фразы. Ленинский лозунг «Вся власть Советам!» по словам Сталина прошел две стадии внутреннего развития: первую (до июльского поражения большевиков, во время двоевластия) и вторую (после поражения корниловского восстания), а меньшевицкий и эсеровский «Вся власть Учредительному собранию!», провалился с треском.
К дискуссии о перманентной революции, теорию которой Троцкий подхватил у Павруса и Юниуса , немецких социал-демократов, Сталин уже подготовился основательно.
«По Ленину революция черпает свои силы, прежде всего, среди рабочих и крестьян самой России. У Троцкого же получается, что необходимые силы можно черпать лишь «на арене мировой революции». Троцкий попался на крючок Павруса и Юниуса, которые конечно же хотели своей революции и разрабатывали теорию продолжающейся, бесконечной, мировой революции. Позднее, когда Юниус обретет имя Розы Люксембург и станет лидером левых, она поймет, что черпать энергию в среде немецких рабочих так же возможно, как и построения социализма в отдельно взятой стране. Но уже будет слишком поздно.
Карл Бернгардович Радек говорил, что перманентная революция в 1905 году означала «прыжок в воздух». Опять этот прозорливый Радек.
В апреле 1929 года Сталин подготовил речь на пленуме ЦК и ЦКК ВКП (б) «О правом уклоне в ВКП (б)». По сути это был приговор Бухарину. Четко сформулированные «шесть ошибок тов. Бухарина», не давали ему ни единого шанса. В его защиту пускали свои реплики все его единомышленники, тогда это еще было можно, а сам Бухарин вставил лишь одну: «Перекачка нужна, но «дань» неудачное слово». После чего был поднят на смех, полностью захваченной Сталиным аудиторией. И сам Сталин ответил: «Стало быть по существу вопроса у нас нет разногласий». И как бы предчувствуя этот вопрос начал цитировать Ленина, помогая уже проверенными формулами.
Его работа «О диалектическом и историческом материализме» написанная в сентябре 1938 года уже сама говорит о развитии его взглядов. Хотя ничего нового она марксизму – ленинизму не принесла, но хотя бы говорит о том, что теорией интересуются, анализируют, да и практикуют. Ведь именно в 1938 году Сталин…

  (На этом текст обрывается)





Предисловие ко второму изданию

Я мог только предполагать, каким чудом сохранились эти записи и тем более я не знаю, какими путями они попали в город Арлон на юге Бельгии, возле самой границы с Люксембургом. Но именно там я нашел эту нашу обычную, советскую, картонную папку с мелко исписанными обычными чернилами листами. Я не знаю, почему я заинтересовался ей в стареньком антикварном книжном магазине, на забытой всеми туристами улице Боринже.
Я купил ее за бесценок. Только лишь для того, чтобы развлечься по дороге в Льеж мемуарами фронтовика, но как только я начал ее читать сердце мое бешено застучало и я не заметно оглянулся в поисках агентов КГБ. Стояло лето 1982 года и даже мне, свободно шатающемуся по Европе советскому журналисту стало холодно от одной только мысли, как ценна оказалась папка, что находилась сейчас в моих руках. Нетерпение побыстрее ознакомиться с ее содержанием и опасность раскрыть перед возможным хвостом мое ликование боролись во мне до следующей станции. Название ее я не помню, помню только, что за небольшим аккуратным зданием вокзала, находился маленький уютный скверик с фонтаном, на лавочке которого оглядываясь, я впервые ознакомился с этим материалом.
Надо сказать, что, скорее всего, это лишь черновой вариант изысканий Анатолия Павловича Усольцева. Из компетентных источников мне было известно, что начатая им книга «Теория практики марксизма-ленинизма», сразу же стала объектом особого внимания как КГБ, так и ЦРУ. По крупицам собирая информацию о небольшом, строго засекреченном эпизоде Великой Отечественной войны, Анатолий Павлович, раскрутил клубок своих изысканий настолько, что даже изначальная цель его исследований уже совершенно перестала его интересовать. Она просто переросла в нечто совершенно иное, масштабы которого выходили далеко за границы Советского Союза и охватывали все мировое сообщество в целом. Естественно, публикация эпизодов его работы вызвала пристальный интерес целого ряда разведок мира и Усольцев исчез. Насколько мне известно, КГБ не успел приложить к этому свою руку, но с тех пор не сама «Теория практики», ни отрывки из нее нигде не публиковались, ни у нас, ни за рубежом.
Уже позже, занимаясь вплотную теорией марксизма-ленинизма при Отделе методологии, марксистско-ленинской теории у меня мелькнула мысль о знаменитом ленинском методе конспирации, котором вполне мог обладать и Усольцев. Но никаких конкретных фактов ни кто из знающих Анатолия Павловича привести не мог. Как не мог никто привести хоть какие то, маломальские доводы о овладением Усольцевым самой передовой методологией в мире.
Одно время в Отделе даже ходил анекдот, что, мол, Усольцев и есть тот самый улыбчивый старичок из Центрального Государственного Архива ЦК КПСС, которого спрятали по методу Огюста Дюпена. Как известно в каждой шутке есть лишь доля шутки, но выписать пропуск в отделение спецхрана Архива, было просто невозможно. Конечно многое могла бы пролить на личность и труд Усольцева группа полковника Шурканова, занимающаяся непосредственно этим делом. Но спрашивать об этом и тем более наводить справки, было тогда просто опасно.
После прочтения материалов из папки, я сразу же вернулся в Арлон на улицу Боринже и подробно расспросил продавца как к нему попала эта папка, тем более, что в ней не хватало несколько страниц. Но продавец только пожимал плечами, совершенно не помня кто принес ему эту стопку книг, в которой и находилась эта папка. Я пересмотрел все из того, что находилось в этом магазине, но больше ни одного, даже самого незначительного факта, указывающего на пути этой папки я не нашел.
У себя в гостинице я не спеша переснял все листы из папки на микропленки и только по дороге на почту, я заметил за собой хвост. Это был старый плешивый старичок, в очках с позолоченной оправой, который «вел» меня очень искусно. Сначала он был в серой фетровой шляпе и таком же невзрачном легком плащике, но затем эта шляпа и плащ исчезли, появилась трость. Страх начал охватывать меня, мешая продумать дальнейшие действия, тем более, что Арлона я не знал. Мне опять пришлось вернуться в гостиницу.
Чтобы успокоиться, я заказал себе в номер бутылку вина и тут меня осенило: спрятать пленки в бутылку вина. Я аккуратно запаковал все пленки в презервативы, которые лежали в ванной, перевязал их, чтобы предотвратить доступ влаги и опустил их в початую бутылку.
В это время двери моего номера распахнулись и в комнату стремительно ворвались какие то люди. Они осмотрели номер, а один из них направил на меня вороненый ствол «Вальтера». Мне ничего не оставалось делать как только сидеть в кресле, перед початой бутылкой с пленками дневников Усольцева.
Последним в номер вошел высокий худой господин, совершенно седой, лет пятидесяти и представился Карлом Бехершененом. Я отрекомендовался в свою очередь.
- Понимаете ли вы, господин Сергеев, что это за материалы? – он кивнул на папку, которой уже владел один из непрошеных гостей.
Я рассказал ему все, что мне было известно об Усольцеве. Господин Бехершенен покивал головой и задумался.
- Возможно это не то, что мы ищем, господин Сергеев, - произнес он, присаживаясь напротив меня. – Тогда папка и ваша жизнь останутся с вами. В противном случае, вам придется проститься с вашей находкой.
Он помолчал и взглянул на часы.
- Через полчаса приедет наш эксперт, он ознакомится с материалами и даст свое заключение. Все это время мы проведем вместе с вами в ожидании. – господин Бехершенен нервно постукивал пальцами по белому набалдашнику своей трости.
Меня тщательно обыскали. Все пять человек явившихся ко мне уже расположились по номеру, приготовились к долгому ожиданию. По просьбе Бехершенена, я заказал в номер еще «вина для своих гостей», но сам пил только «свое», поглядывая, чтобы не оголить «контейнер».
Через полчаса в номер постучали.
 Бехершенен сам открыл дверь, пропуская эксперта. В проеме двери я увидел еще одну фигуру человека, охранявшего вход с той стороны.
Эксперт оказался приземистый, светловолосый мужчина, с зачесанными назад волосами, в очках с черной оправой и в безукоризненной черной паре. Он поздоровался со всеми. Со мной он заговорил на чистейшем русском.
- Меня зовут Владислав Николаевич Купелин. Мы не имеем отношения к группе господина Фюнклоссера, но так же интересуемся историей марксизма-ленинизма в России. – он бросил свой взгляд на папку. – Кто бы мог подумать, что Фюнклоссер спрячет папку Усольцева в лавке нашего человека. И если бы не вы, господин Сергеев, возможно, мы не имели возможности ознакомиться с этой частью трудов уважаемого Анатолия Павловича.
 На вид ему было лет 60, но выглядел он моложаво, ухоженное лицо скрывало истинный возраст, а прекрасно сшитый костюм только подчеркивал широкие плечи.
- Когда вы вернулись в лавку и стали расспрашивать о папке, господин Вольфсон понял, наконец то, что находилось перед его носом. Но к счастью на этом его ошибки закончились. Вас выследили, господин Сергеев. Я сожалею, что вы совершенно случайно были ввергнуты в пучину столь трагических тайн, но... Раз уж вы здесь оказались, не смею испытывать более ваше любопытство, ибо для русского человека это самая страшная пытка. – Купелин посмотрел на сидящего Бехершенена.
 Тот незаметно моргнул глазами, по видимому окончательно подписывая мне приговор и велел всем охранникам выйти.
Я налил себе вина из бутылки с пленками, горло мое отказывалось заглатывать слюну.
- Вы наверное знаете из истории, господин Сергеев, - начал Купелин уже на немецком. – Что лучший друг Владимира Ильича, Израиль Гельфандт, известный больше как Александр Парвус, в 1922 году переместил все фонды «золота партии» из Щвейцарии на три отдельных счета с новыми девизами и шифрами, ни сказав об этом своему лучшему другу. Причем, одновременно с этим исчез «верный» управляющий делами Совнаркома товарищ Горбунков, вместе с секретными банковскими бумагами из сейфа Ленина. Говорят, именно эти события и вызвали тот злополучный сердечно-мозговой удар у вождя, который окончательно подкосил его.
Часть фонда, еще до этих событий, немецкий товарищ Людвиг Карл Мартенс – доверенное лицо Ленина в финансовых вопросах, отмыл в Соединенных Штатах. Это, что-то порядка восьми миллиардов, по старому курсу, конечно.
А вот остальной фонд, которым занимались швейцарский «Ниа-Банк» и Сибирский банк в Петербурге, исчезло. Исчезло вместе с Парвусом и Горбунковым. А это, господин Сергеев, 50 миллионов марок, что по тем временам соответствовало 9 тоннам чистого золота.
Сталину, придя у власти, удалось вернуть лишь личные счета Зиновьева, Менжинского, Бухарина, Ягоды и даже Надежды Константиновны. К его великому сожалению, более прагматичный Лев Давидович Троцкий поступил умнее и заранее перевел все свои вклады, что дало ему возможность прожить в роскоши еще какое то время.
Сидящий перед вами, господин Бехершенен, потомок одного из владельцев швейцарского банка «Кун, Лейба и К’», как известно непосредственно финансировшего Октябрьский переворот а России, желал бы вернуть кредиты своего отца. Я думаю, фондов «золота партии» было бы достаточно, что бы погасить и набежавшие с кредита проценты.
Так вот, лично я думаю, уважаемый господин Сергеев, что наш несравненный теоретик марксизма-ленинизма, Анатолий Павлович Усольцев, запустил таки свои руки к этим фондам. В его «Теории и практике» конечно же ничего нет, а вот в черновиках могут быть какие либо намеки указывающие на возможные варианты нашего дальнейшего поиска.
Я взял сигарету со стола и закурил.
- Я честно говоря не понимаю, почему вы мне об этом рассказываете? – я выпустил дым на бутылку с пленками черновиков Усольцева.
- Господин Сергеев, - Купелин расстегнул пиджак. – Лично я, совершенно не сомневаюсь в чистой случайности вашей покупки. Но вот господин Бехершенен, считает, что вы человек фон Кехерсталя, или во всяком случае, людей связанных с ним.
А рассказал я вам эту историю лишь с тем, чтобы вы имели хотя бы общее представление о том, куда вы ввязались. И еще, господин Сергеев, я готов немедленно выложить вам один миллион франков, за любую информацию о ходе поиска фон Кехерсталя, если вы на него работаете. И еще один миллион, если вы согласитесь работать двойным агентом.
Я замер, глядя на жалкие франки, лежащие сейчас передо мной, которые были вывернуты из моих карманов во время обыска. Надо было тянуть время. В Люксембурге у нас была резентура, но не очень обширная и скорее всего ее не стали бы срывать с места, даже ради «Бриза».
Купелин правильно все понял, я действительно случайно наткнулся на эту папку и он говорил все это сейчас, только лишь ради Бехершенена. Играть надо было именно с этим седым господином, Карлом Бехершененом.
- Мне надо время подумать – прервал я свое молчание и для убедительности добавил: - Люди, которые меня наняли, имеют очень серьезные намерения и я прежде всего хотел бы гарантии для своей семьи.
Купелин рассмеялся, по видимому раскусив меня окончательно.
- Черт с вами, господин Сергеев, - произнес он. – У вас есть время, пока я не ознакомлюсь с этим материалом. Где у вас можно уединиться?
- Только в спальне, – ответил я.
Купелин забрал с собой папку и заперся в спальне. Я отошел к окну, показывая Бехершенену, что усердно обдумываю предложение. Так прошло наверное минут десять –пятнадцать. В коридоре послышался какой то шум и в номер вбежал один из людей Бехершенена.
- Господин Бехершенен, - голос его дрожал от испуга, в руках был громадный пистолет. – Фюнклоссер штурмует гостиницу. Надо уходить.
 Бехеншенен порывисто встал и торопливо направился к спальне. Постучал и не дожидаясь ответа открыл дверь. В спальне ни кого не было. Купелин исчез.
- Владислав. – позвал его Бехершенен, делая ударения на первый слог. Он испугался. Отодвинул тростью портьеры, распахнул шкаф, нагнулся посмотреть под кроватью, но Купелина нигде не было.
 Я тоже тогда подумал о «знаменитом ленинском методе конспирации», из работ Усольцева, но правда была иная.
 Код «Бриз» скрывал за собой информацию о марксиско-ленинской теории, это было известно каждому курсанту разведшколы. Еще какая то часть знала об Усольцеве и его книге, и совсем немногие были знакомы с содержанием отрывков из "главной книге партии".
 Позднее мне удалось выяснить, что полковник Шурканов руководил отделом изучения материалов по Усольцеву, лишь на территории нашей страны, а вот внешней разработкой, группами работавшими по Европе и Америке, занимался генерал-лейтенант Керженцов. Именно его группа и вела уже в течении 3-х лет марксиско-ленинский кружок Эриха Фоннклоссера, немецкого социал-демократа, потратившего всю свою жизнь на изучение теории и практики революционной борьбы.
В руках его кружка, объединявшего более семи стран Европы, были сосредоточены четыре таких рабочих папки Усольцева, одна из которых хранилась как раз а Арлоне на улице Боринже, в старом антикварном магазине господина Вольфсона. А тот плешивый старик, что так умело вел слежку за мной, оказался ни кто иной как сам Эмиль Швейген, хранитель архива кружка Фюнклоссера. Вернее сказать, один из четырех хранителей. Эмиль Швейгер отвечал именно за эту арлонскую папку. Старик продавший мне эту папку совершенно ничего не знал о ней, его просто использовали. Согласитесь, кто станет покупать папку с русским рукописным текстом в богом забытом городишке?
Так вот, как только мой связной в Брюсселе получил то меня из Арлона код «Бриз», люди генерал-лейтенанта Керженцова уже знали, что одна из папок находилась в Бельгии или Люксембурге. Керженцов дал команду своему разработчику по Люксембургу, майору Мейсеру, изучить до приезда основной группы из Брюсселя обстановку по коду «Бриз» в Арлоне. И так получилось, что знавший лично Бехершенена и его людей, Мейсер сразу же просчитал обстановку, понимая, что всплыла папка.
Владислава Николаевича Купелина, оглушенного тупым предметом, вместе с непрочитанной папкой Усольцева, Мейсер сразу же вытащил через окно на чердак, связал и поспешил переправить с документами в безопасное место.
Дело в том, что боевая группа Фюнклоссера, прибывшая намного раньше нашей, устроила настоящее сражение на улицах Арлона. Местная полиция была ошарашена такой огневой мощью каких то молодых людей, стрелявших друг в друга да еще и в полицию.
Бехершенен бежал забыв обо мне, как только осознал, что Купелин исчез неизвестно куда с пятого этажа закрытой и охраняемой его людьми гостиницы. Я признаюсь то же с недоумением осмотрел всю спальню, но ни следов взлома, ни следов насилия, я нигде не обнаружил. Когда я вернулся к себе в номер, в кресле Бехершенена уже сидел, тот самый плешивый старичок – Эмиль Швейгер, в окружении огромного роста молодых людей, обвешанных с ног до головы оружием.
В коридоре гостиницы еще слышна была стрельба, а за окном стальные голоса полицейских мегафонов.
- Где папка? – старик был злобен и глядел на меня поверх очков.
Я начал сбивчиво рассказывать ему историю о Бехершенене и Купелине, прекрасно понимая, что моя жизнь снова висит на волоске.
Исследовавший спальню боец из группы старика, обнаружил закрытый наспех шпингалет окна, но высунуться наружу не давали полицейские оцепившие здание гостиницы.
- Отход обеспечен, господин Швейгер. – доложил вбежавший юноша. – Будем уходить через подвалы и канализацию, но нужно поспешить.
- Обследовать чердак, – коротко приказал старик и двое верзил скрылись а дверном проеме.
На улице возобновилась перестрелка. Бойцы Фюнклоссера оцепили здание и удерживали оборону от полиции. Боевиков Бехершенена вытеснили во двор. Сам Бехершенен скрылся незамеченным.
- Этот глупец Бехершенен, - процедил старик сквозь зубы. – Ослепленный мифическим «золотом партии», не видит истинной ценности. Вы знакомы с «Теорией практики» молодой человек?
Он перевел на меня сверлящий взгляд.
- Нет, но я слышал – начал я, но старик перебил меня.
- Когда в 1921 году «Нью-Йорк Таймс» впервые опубликовала счета российских партийных лидеров, все словно с ума посходили. Большевицкая революция в России, видите ли, на самом деле является самой грандиозной финансовой операцией в пользу евреев и американцев. Бред какой то. – Старик опять посмотрел на меня. – Вы читали папку?
- Да, – я опустил глаза, чувствуя свою вину под его взглядом.
Старик опустил голову и закивал, думая о чем то своем.
- Вы сделали копии? – спросил он снова поднимая взгляд.
- Нет, – твердо без пауз ответил я, стараясь не смотреть на бутылку.
- Вы работаете под прикрытием КГБ?
- Да, – я решил быть более правдоподобным, чувствуя, что лгать перед ним опаснее, чем самая страшная правда.
- Вы знаете Керженцова?
- Нет – я свободно вздохнул, так как тогда, я его действительно не знал.
Старик молча смотрел мне в глаза. Я отвел свои в сторону не выдерживая напора.
- Вы поедете с нами, возможно Эрик лично захочет расспросить вас, – вынес он свой приговор.
В номер ввели изрядно испачканного, связанного, с залитым кровью лицом Купелина.
- А, Владислав Николаевич, - старик явно обрадовался видя еще одного живого свидетеля. - Вы уже изучили карту острова сокровищ? Теперь скажите где она.
- Ничего не понимаю, - Купелин явно был ошарашен. – Разве она не у вас?
Старик блеснул на меня молниями глаз.
- Ну вы же последним держали ее в руках, - я то же недоумевал куда могла деться папка.
- Ладно, разберемся, – старик встал. – Эти двое идут с нами.
Меня заставили закрыть свой номер, что бы не привлекать внимание полиции. Задней лестницей мы спустились в подвал, где нас уже ждали вооруженные люди. В подвале было темно и тихо. Фонарики разбрасывали свои лучи по каменным сводам, выхватывая то бочки, то бутылки с вином. В дальнем углу подвала мы свернули направо. Своды стали намного уже. Мы прошли еще немного и свернули уже налево, но тут чей то голос спереди скомандовал «Стой». И тут же нам в глаза брызнул ослепляющий свет фонариков.
- Кто вы? – я услышал голос старика за спиной. – Назовите себя.
- О-о, Эмиль фон Швецгер, - отозвался чей то голос. – Или как вас еще называли в старой России, товарищ Арсентий. До этого, если я не ошибаюсь вы были просто Ициком Бланком.
- Керженцов – зубы старика за моей спиной заскрипели.
- Я, Ицик Мойшевич, я, дорогой вы наш.
- Что вам угодно? Предупреждаю, мы вооружены.
- Ах, Ицик Мойшевич, оставьте, мы же с вами старые коммунисты, мы же даже думаем одинаково. Вот и место нашей встречи говорит о похожести наших умозаключений. И вы уж наверняка знаете о том, что мы ищем. То, что по праву принадлежит Советскому Союзу.
- Это принадлежит всему миру, Карл Фридрихович.
- Я уже давно Сергей Сергеевич, господин Швейгер, это я полагаю, вам известно еще с Беломорканала.
- У нас ее нет.
- Зато у вас есть люди, которые возможно знают где она.
- Слушайте, товарищ Керженцов, - старик нервничал. – Полиция наверняка уже идет по нашему следу. Чего вы хотите?
- Наш парень в обмен на свободный проход! – голос был настойчив.
- Неужели я недооценил вас, господин Сергеев, - зашептал старик мне на ухо так близко, что я даже почувствовал капельки его слюны у себя на щеке.
- Папка у вас? – уже громко спросил Швейгер.
- Нет – голос звенел под сводами и эхо разносило его в темноту.
- Тогда зачем вам парень?
- Он наверняка читал материалы. Он хотя бы расскажет о чем там поведал нам в этот раз уважаемый Анатолий Петрович. Вы же уже давно скопировали все свои папки, а мы еще не знаем их содержание.
Голос стал ехидным.
- Вы же знаете, что там важно каждое слово… - старик явно тянул время. – Он может не правильно пересказать содержание.
- Мы заставим вспомнить его каждое слово. Вы же знаете как улучшается память в стенах нашего учреждения.
Я задрожал мелкой дрожью.
 - Хорошо – согласился старик.
Креженцов лукавил. О том, что папка находиться у нас, майор Мейсер доложил сразу же открытым каналом связи, только вот о Купелине времени доложить не хватило. Потому то Креженцов торгуясь со стариком обо мне, совершенно не упомянул о Купелине. А Швейгер просчитал, что Купелин державший папку последним, наверняка что то сможет прояснить, к тому же он был связан еще и с Бехершененом, заклятым врагом кружка Фюнклоссера. То есть в руках старика оставался еще не разыгранный козырь, о котором, как он понял, не знал противник.
Креженцов был атлетического сложения стариком, огромного роста, с седой, европейской бородкой. Не знаю за что, но еще 5 лет назад он был заочно приговорен к смертельной казни французским радикальным движением «Лорэ Друэ», агенты которого охотились за ним даже на территории Советского Союза.
Меня поручили поджидавшей у входа агенту КГБ Наталье Омельченко, которая переодев меня в ближайшем бутике, сопроводила в гостиницу.
Естественно для полицейских я ничего не видел и только что пришел, и хотел бы отдохнуть с дамой, ах нет, что это, я здесь больше не останусь, выезжаю немедленно. Смертельно раненый портье, дававший мне ключ накануне, лежал в машине скорой помощи без сознания. Я оставил свои паспортные данные детективу (все равно пора менять засвеченный паспорт) и мы с Наташей пошли собирать мои вещи.
При всеобщей разрушенности фойе, лестницы и коридора, мой номер все еще сохранял вид жилого помещения. Наташа внимательно осмотрела все уголки в номере, долго рылась в ванной и туалете, в спальне и прихожей. За это время я успел дополнить остатки своей бутылки красным «Бордо» Бехершенена и закупорив ее обернул вощеной бумагой, чтобы не было видно плавающих на дне презервативов.
Наташа видела как я переливаю дорогое вино в початую бутылку и недовольно хмыкнула.
- Оставь эту глупость, ты что с ума сошел?
- Нет я возьму это с собой. Такое на командировочные не купишь.
- Я куплю тебе еще лучше, если мы выберемся отсюда целыми и невредимыми, – говорила она вытаскивая мою сумку в коридор.
Подошел портье.
- Минуточку, – я сел за стол и написал на бумаге адрес: «Пьячченцо, Ломбардия, до востребования» и передал портье. – Вот, пошлю ее моему знакомому старику. Мы отлично порыбачили в прошлом году и он угощал меня замечательным кьянти собственных виноградников. Он говорил, что лучше итальянских вин не бывает.
Наташа недоверчиво вернулась ко мне и взяла из моих рук бутылку. Развернула, прочитала этикетку, вздохнула и закатив вверх глаза пошла по коридору. Портье засунул в брюки 50 франковую купюру, подхватил под мышку бутылку и быстро зашагал с моей сумкой за Наташей.
Ровно через четыре месяца я вновь увидел эту бутылку в деревенской почтовой станции. Выпив вино, я перепрятал кассеты в другую бутылку, которую отдал старику Стиропулису, что жил в деревеньке Беннедетто в 10 милях то станции, и приказал спрятать эту бутылку до моего возвращения. Она хранилась почти 5 лет.
В тот же день, когда мы с Наташей выехали из Арлона, я впервые увидел и майора Мейсера, который стоял на вокзале в потертых джинсах и курил. Мне показала его Наташа.
Надо сказать, эту историю за исключением копирования папки, я рассказал еще раз 5-7 и один раз даже самому Керженцову, который прилетел в Бордо рискуя собственной жизнью, так как Эмиль Швейгер пустил ищеек «Лорэ Друэ» по следу и они наступали генералу на пятки.
Я признался во всем, что читал эту рукопись, что узнал подпись Усольцева, рассказал все что мне было известно о его труде и даже добавил, что этот вопрос меня очень интересует. По видимому это и сыграло в дальнейшем свою роль при переводе меня в Отдел методологии.
Судьба участников тех событий до сих пор оставалась для меня тайной. И только недавно я узнал о смерти Эмиля фон Швейгера, «90-летнего немецкого коммерсанта проживающего в Бельгии».
О Бехершенене я так больше никогда и не слышал.
Эрих Фюнклоссер засветился в светской хронике, в связи с какими то махинациями в парламенте Италии, но так же бесследно исчез, как не пытался я его найти.
Генерала Керженцова отправили на пенсию, но место его жительства никому не известно. Один мой знакомый говорил мне что то про США, но по моему эти сведения не точны.
Полковника Мейсера нашли мертвым на лыжном курорте в австрийском Граце лет семь назад, при обстоятельствах весьма похожих на насильственную смерть.
Интересна судьба Владислава Николаевича Купелина. Одно время работая в Отделе, я встречался с одной дамой из группы занимающейся деятельностью ІІІ Коммунистического Интернационала, она то и поведала мне историю этого международного авантюриста.
Владислав Николаевич родился в 1920 году, именно в тот год, когда Григорий Зиновьев и Карл Радек по заданию Комминтерна вывозили из РСФСР драгоценные камни на сумму свыше 100 тысяч долларов. Первый свой срок он получил в 1939 году, за кражу антиквариата у одного известного большевика. Будучи на Колыме он познакомился со “Скелетом” – “вором в законе”, по заданию которого он и начал общаться с бывшими партийными работниками. А этих «политических» в то время в лагерях было не мало. Но Владислава Николаевича, имевшего в то время кличку “Шнырь”, интересовали только работники Комминтерна. В частности сотрудники Иосифа Пятницкого, ведавшего до своего расстрела в 1937 году, всеми финансовыми делами Комминтерна. И как только Купелин начал выходить на необходимую информацию его взяли. Очень тонко и тихо. Дело в том, что эта информация интересовала не только ”Скелета”, но и некоторых работников органов безопасности. Они то и перевербовали «Шныря».
Так вот именно через Купелина и его «политических» пошла информация о пересылке, например, в сентябре 1918 года немецкому банкиру Мендельсону 42 тысячи 860 килограмм золота, и позднее, еще почти 60 тысяч килограмм. Но только «Скелет» тогда знал о 113 тысячах рублях спрятанных в швейцарских банках. Это были золотые царские червонцы, вес которых составлял почти 48 тысяч тонн чистого металла.
Купелин усердно работал как на Комитет, так и на общак. То что не могли узнать на Лубянке, узнавали на Колыме. Но Купелин давно знал, что деньги о которых он докладывал агентам, уже давно оприходованы Яковом Рейхом, старым другом Радека и Бухарина, и до них вряд ли уже дотянешься. Так было и с японским «Мицубисси-Банком», который отказался выдавать золотые слитки, на которые Колчак рассчитывал купить оружие. Слитки из золотого запаса Российской Империи, захваченные в Казани полковником Каппелем, так славно маршировавшим в кинофильме «Чапаев», были разбазарены в пустую. Естественно эта информация уже ничего не стоила, ее можно было сдавать как чекистам, так и ворам.
Хитрость удалась и Владислава Николаевича, усердно изучавшего немецкий, перед самой войной снаряжают в Швецию, по следам секретного агента Коминтерна Анжелики Балобановой. Вернее, тех средств, которые посылал ей Ленин для поднятия революции. Всех тех бриллиантов и золотых слитков, что прятали в каблуках выезжающие за границу советские дамы.
С Купелиным следовали еще два агента, но они потеряли его сразу же после объявления войны Советскому Союзу. В Европе начался хаос и Владислав Николаевич растворился в нем на долгие девять лет. Чем он занимался все это время нет абсолютно никаких сведений.
В 1950 году он всплывает в Америке уже рядом с миллионером Хаммером, сыном того самого агенте Коминтерна, с которым советское правительств расплачивалось картинами и антиквариатом из Эрмитажа. Затем в Англии, среди лейбористов, тех самых которых не заре Советской власти пытался подкупить прямо в Лондонском парламенте товарищ Каменев, присланный кстати председателем Коминтерна Зиновьевым.
Но даже вездесущий КГБ на смог взять Купелина, не смотря на столь яркие засветки, он опережал их на считанные ходы.
Последний раз он засветился в Израиле, в 1969 году, и опять ему помогли укрыться. По всей видимости он все таки имел какой то капитал и притом значительный, я думаю, именно это и позволяло ему с легкостью пересекать границы и менять паспорта и гражданства.
После нашего с ним знакомства в арлонской гостинице я его больше не видел.