Тщеславие

 Чем определяется характер человека, его поведение и поступки, в конце концов, вся его жизнь? У кого-то это жажда власти, у кого-то стремление прославиться, у кого-то жажда богатства.

 Что касается меня, то не в последнюю, а может быть, даже и в первую очередь в становлении моего характера и всей моей шебутной жизни сыграло (да и продолжает играть до сих пор) тщеславие. Да, да, да! Именно тщеславие. Не показное, напыщенное стремление казаться лучше других, а внутреннее, не бросающееся в глаза окружающим (подчас даже мне не заметная) потребность быть лучше других. Пусть не во всем (что практически невозможно в нашем перенаселенном и суперинтеллектуальном мире), но быть в чем-то лучше. Да еще остающееся на протяжении всей моей жизни стремление все время расширять круг таких превосходств. Может быть, кто-то назовет такое поведение стремлением совершенствоваться, но на деле это самое что ни на есть мелкое тщеславие. Оно не гложет меня, а будучи, наверное, генетически заложено в подкорке, направляет, в конце концов, все мои действия на достижение очередной (зачастую даже мной не осознаваемой) жизненной цели с упорством, упрямством и педантичностью, толи заложенными в моих генах, толи развитыми моим тщеславием.

 Одним из первых, и уже наверняка врожденных моих отличительных качеств, была и остается подвижность. Не задумываясь (в смысле – сначала делал, а потом думал), я делал все быстро и … не всегда правильно. Всегда я бегал быстрее своих сверстников, да и ребят существенно старше. И это качество частенько спасало меня от заслуженного (и не заслуженного) наказания. Быстрые ноги не раз уберегали меня от неприятных жизненных коллизий. А быстрый ум помогал быстро находить приемлемые выходы из, зачастую, очень неприятных ситуаций. Было ли это улепетывание от сторожа совхозного сада, или гнева моего родителя.
 
 До пятого класса я не проявлял особого интеллекта. Честно говоря, первые четыре года обучения в сельской четырехлетке я практически не помню. Ну не отложилось у меня ничего в памяти. Ни первый учитель, ни школьные друзья, ни любимые предметы – ничего. Наверное, потому, что учеба воспринималась как часть обыденной повседневности, не очень интересной, но необходимой. Школа была рядом с домом, обучение не приносило никаких трудностей и никакого удовлетворения, а потому и не отложилось. Ну не помню и все.
 
 Зато помню, что в то время были у нас, у детворы очень популярны разные подвижные игры – кто быстрее, кто больше, кто дальше, кто сильнее. В «кто сильнее» я, как правило, не участвовал, ну не силен был, зато в остальных стремился всегда к первенству. Одно из таких и наиболее любимое мной в то время развлечений было гонянье обручей. Это увлечение было повальным среди всех возрастных категорий сельской детворы. Гоняли обручи железным прутом, особым образом, загнутым на конце. Обруч, как правило, тоже был железный и, при быстром беге, сочетание прут-обруч упоительно жужжало. Обруч подпрыгивал на неровностях и особым шиком, а, скорее всего, и необходимым условием игры считалось неразрывное соединение прута с обручем при таких кульбитах.

 Кто быстрее «отсюда дотуда». Вот тут-то я был как рыба в воде. Да и обруч у меня был особый. Даже не обруч, а тонкий диск, скорее всего от системы сцепления машины, а может и трактора. Наружная его грань была гладкая, а внутренняя зубчатая и это было очень большим удобством. На самой большой скорости диск можно было мгновенно остановить, только переведя погоняющий прут с внешне грани на внутреннюю. Кроме того, диск был достаточно увесист, не так быстро разгонялся, зато, разогнавшись, он почти не реагировал на мелкие неровности, а уж визжал в соприкосновении с прутом просто упоительно.

 Как называлось это наше развлечение - сейчас уже не припомню. А вот другое наше повальное увлечение называлось – чеканка. Кто больше начеканит. Кто большее число раз внутренней поверхностью стопы подбросит вверх чекан, не дав ему опуститься на землю. В качестве чекана, как правило, использовались кусочки шерсти с привязанным к ним грузом. У меня был очень славный чекан. Это был кусочек кожи отцовского тулупа с длинной шерстью и свинцовой нашлепкой, пришитой к коже. Он был достаточно тяжелым для чеканки, не сдувался ветром, и хорошо планировал при падении, а потому легко управлялся. Мальчишеское тщеславие тешило почти неизменное первенство в этой забаве. Мой чекан был предметом зависти не только сверстников, но и ребят постарше, а потому время от времени он у меня пропадал. Приходилось изготавливать новый. Благо тулуп был всегда под рукой - проблемой было достать свинец. Он, как правило, всегда был у ребят постарше. Поначалу я не знал, откуда они его добывали. Меня вполне устраивало, что его можно было поменять на кусочки того же отцовского тулупа.

 Однако любая тайна когда-нибудь да раскрывается – кто-нибудь похвастается перед сверстниками, а то и просто проболтается. Узнали мы и тайну происхождения свинца. Было два источника его происхождения. Вернее, источник один – выплавляли его из использованных боеприпасов. А вот их то добывали из двух источников – на военном стрельбище и на полях былых сражений. Со стрельбищем было попроще. Хотя и было оно далеко от деревни, но нам, пацанам, семь верст не крюк. Важно было дождаться, когда прекратятся одни стрельбы, и до начала других можно было порыться в окопах и блиндажах. Самая простая добыча – это боеприпас после осечки. Он выбрасывается из оружия и не всегда добросовестно собирается бойцами.
 
 Один такой поход за свинцом я запомнил на всю жизнь. Стояла пасмурная дождливая погода. Только-только окончились очередные стрельбы. Солдат уже увезли, а инженерные сооружения, коммуникации, связь – остались. Может быть вскоре ожидались новые стрельбы? А может быть саперы припозднились? Полазив по позициям, я нашел несколько снаряженных патронов после осечек. Некстати припустил сильный дождик и мы, несколько пацанов, набились в блиндаж. Наверное, это был командный пункт управления стрельбами, поскольку сюда тянулись провода. Провода были разные по толщине, цвету, маркировке. Однако приборов, к которым они могли быть подключены, уже не было. Дождь затянулся, время было девать некуда, и я стал пытаться вынуть пули из гильз. Хоть это и был не отстрелившийся патрон, но сделан он был на совесть. Пуля из гильзы не хотела выходить ни в какую. Под рукой ничего не было, чтобы ее подковырнуть, только провода. Я выбрал один такой потолще с оголенным концом и попытался подковырнуть пулю. Очнулся я не сразу. Ребята говорят, что какое-то время провалялся без сознания. Хотя военные приборы и увезли, но подводящие линии не обесточили. Или в этих проводах было очень высокое напряжение, или наложилось сразу несколько неблагоприятных факторов (мокрая земля, мокрые руки, проводящая гильза и др.), но меня шибануло от души. Этот случай отбил у меня охоту ходить на стрельбище.

 Оставался еще один источник развлечения и добычи боеприпаса – на полях былых сражений. Взрослые ребята давно этим промышляли. В школу приносили разные военные припасы: то порох, то что-то горючее желтое в виде разлохмаченных кос, то взрыватели. Мы, пацаны, завидовали, но до поры до времени опасались этого промысла. Ходили слухи, что кто-то подорвался, кто-то ранен, а кто-то даже был убит. Мы с этим не сталкивались, но все равно опасались. Но «вода камень точит», а соблазн душу. А потом, чем мы хуже! Да, тщеславие, тщеславие, тщеславие. И понеслось. Искали, находили и патроны, и разбитое оружие. С патронами поступали просто, их отстреливали. И самый простой метод отстрела заключался в следующем. Наводили патроны (на глаз, конечно) на какую-либо цель, закрепляли, а потом под ними разводили костер. Сами старались укрыться подальше. Отстреливали на спор, и выигрывал тот, чей патрон попадал в цель. Забава была опасной, поскольку после первого выстрела костер частично разбрасывало, остальные патроны смещались, и пули уже летели в непредсказуемых направлениях. Иногда, даже слышали мы их свист, но обошлось.
 
 Но однажды в ручье мы нашли неразорвавшийся снаряд. Не знаю, какого калибра, но большой, не менее 150 мм в диаметре. Мы уже знали, что взрослые ребята находили снаряды и взрывали их. Об этом рассказывалось с гордостью, а слушалось с восхищением. И вот такой случай стать героями школьного эпоса представился и нам. Тут же встали две проблемы – где взрывать, и как взрывать? Разведка донесла, где и как взрывали старшеклассники. Делали это они вдалеке от деревни, перед лесом, на покрытом огромными воронками поле.
 
 Не знаю, от чего были эти воронки, но на наш малолетний взгляд были они действительно огромны, и глубоки. От десяти до 20 метров в диаметре и глубиной несколько метров. Они, конечно, с войны уже заросли травой и низким кустарником. Самые большие, как правило, были заполнены водой. Летом мы ходили сюда купаться. Это было очень удобно. За полем с воронками располагался лес. Туда ходили мы за грибами, ягодами, орехами, а на обратном пути купались в этих мини прудах. А весной здесь же катались на льдинах. А еще почему-то вблизи этих прудов были островки вербы. Перед вербным воскресеньем отправлялись мы по снегу за веточками вербы. Конечно, промокали безбожно, потому что под снегом на поле местами была уже вода. Но это не портило нам настроение, да и родители были довольны нашими «букетами» и не ругали нас за мокрую одежку и обувку.
 
 Старшеклассники взрывали снаряды как раз в таких воронках. Со своим боеприпасом мы решили поступить также. Но сначала его надо было доставить на поле. И это оказалась одна из основных проблем операции. Ручей, в котором мы нашли снаряд, и поле брани находились по разный стороны деревни. И оба на достаточном удалении от нее. Через деревню, естественно, нести свою находку мы не могли. Обходя деревню, пришлось делать огромный крюк. Кроме того, снаряд был тяжел для наших детских ручонок. И еще, чтобы не встретиться с нежелательными свидетелями, нести его приходилось в темноте. Операция заняла два дня. Сколько раз мы в темноте падали – не сосчитать. Да и снаряд роняли несколько раз, не думая, что он может в любой момент взорваться.
 
 По молодости о таких вещах почему-то не думается. Кажется, что жить будешь всегда, и ничего не сможет тебе помешать в этом. Видно это первый признак юности. А когда начинаешь задумываться о времени – начинаешь стареть. Но это отдельный разговор. Надеюсь, что к нему я еще вернусь. А пока мы тащили наш снаряд в обход деревни, без дороги, в темноте. И дотащили. Дело было в самый разгар лета. Времени невпроворот. А потому, мы не стали дожидаться выходных (у нас каждый день был выходной) и взрывать наш трофей прямо на следующий день после его доставки на место. Мы сгорали от нетерпения приобщиться к взрослым играм. Мы столько слышали о недавней войне, а вот теперь имели возможность к ней прикоснуться. Наши забавы с патронами казались нам уже такой мелочью, на которую и внимания обращать то не стоит. Мы взрослели на глазах, взрослели в душе, оставаясь по-прежнему пацанами неразумными.
 
 Как я уже говорил, был разгар лета. В том году лето было очень жаркое. Дождей почти не было, и воронки почти все высохли. Из сухих воронок мы выбрали самую глубокую и на ее дне развели костер. В центре костра положили наш боеприпас. Сами попрятались за небольшие брусверки по краям воронки и стали ждать. Горел, потрескивая, костер и мы с замиранием сердца ждали взрыва. Взрыв задерживался. Так хотелось посмотреть – что там? Было страшно приподнять голову над краем воронки и … так хотелось ее приподнять. Когда же любопытство побороло страх, то увидели мы, что костер уже почти прогорел, снаряд наш уже не в центре костра, а с краю. Первая мысль – надо бы поправить. И вторая – а вдруг рванет? Но костер догорал, и тогда мы решили, что самое страшное позади и выползли из-за своих хлипких укрытий.
 
 Мы опять набрали сухих сучьев. Снаряд уже не положили, а поставили вертикально тупой стороной на землю и обложили сучьями. Между сучьями напихали пучки сухой травы, подожгли и попрятались. Опять потянулись сладостные и волнительные минуты ожидания. Опять нарастало нетерпение - ну когда же он наконец-то рванет? И опять наши ожидания не увенчались успехом. Темнело. Пора было по домам. Навалилась усталость от переживаний и разочарований. Было предложение сделать еще одну попытку, но большинство решило, что сделать надо, но не сейчас, а завтра. С новыми силами. Набрать больше дров и разжечь костер побольше. Мысль о то, что снаряд может быть бракованным, мы даже не рассматривали, была твердая уверенность в завтрашнем успехе. А для страховки решили, что надо бы узнать у взрослых парней, в чем же наша ошибка. Может быть, есть какой-то секрет в технологии подрыва? В общем, завтра в обед на этом же месте. У кого есть топор, то пусть несет, сучья нарубить. На том и разошлись.
 
 А назавтра закрутилась карусель. Во-первых, пришли, но не все. А во-вторых, и главных, наше место было оцеплено военными. Нас, пришедших, даже и близко не подпустили. В общем, узнали про наш секрет родители, ужаснулись, задали (тем, кто не пришел) трепку и позвонили в военную часть. Как и почему узнали, об этом можно только догадываться. Никто в сексотстве не признался, а может, кто-то из старших парней при расспросе решил нас сдать. Тайна сия так тайной и осталась. Однако лишились мы толи удовольствия и славы мальчишеской, толи избежали опасности смертельной. Теперь уже и не узнаешь. А снаряд наш военные взорвали. Взорвали на нашем же месте, со всеми возможными предосторожностями и по инструкции. Мы издали видели и слышали – бабахнуло очень сильно.
 
 Сколько прошло времени, а до сих пор нет-нет да пожалеешь, что сорвалось у нас такое приключение. Это, пожалуй, один из немногих случаев, когда тщеславие мое не было удовлетворено. Не был я вместе со своими друзьями отмечен печатью храбреца и сорвиголовы. А жаль. Наверное, потому, что был я не один. А чем больше компания, тем она ненадежнее.

 Был у этого приключения и негативный момент. Как вы помните, началось все со свинцовых грузил для чеканов. А кончилось тем, что по наступлении зимы и морозов родитель мой достал из чулана свой неизменный теплый тулуп и ужаснулся – от пол тулупа мало что осталось – все ушло на изготовление чеканов. Была мне грандиозная трепка, и поделом. Однако чеканы у меня были лучшие, и это осталось на всю жизнь. А боль от трепки забылась вскоре.

 Примерно в это же время прорезался у меня новый «талант» - способности к предпринимательству. Это сейчас, во втором тысячелетии, стали в стране нашей потихоньку понимать, что предпринимательство является великой силой, способной объединять людей разных национальностей, вероисповеданий и разных возрастов. А до самого последнего времени всех инициативных в торговых делах людей презрительно именовали спекулянтами, барыгами, рвачами, забывая, а может и не зная уже, что спекуляция это один из способов торговли, приводящий к скорой и легкой прибыли. Незатейливые наши деревенские игры просто жаждали какого-то интеллектуального начала, чего-то сродни началам массовой культуры. Кино было редко, телевизор к нам еще не добрался, видеомагнитофонов не было еще и в помине. Но были диафильмы! В железных, или пластмассовых баночках с крышечками проживали чудесные 36-ти миллиметровые пленки с рисованными кадрами фильмов на самые разные темы. Были здесь и сказки и героические былины, и фильмы по рассказам известных детских писателей. Была даже редкая тогда, даже в прозе, фантастика. Каждый кадр был цветной и с сопроводительным текстом. Фильмы эти можно было просматривать через соответствующее устройство – кинескоп. Можно было проектировать фильмы на экран через проектор, но о таком способе просмотра мы и не помышляли. А был у нас самый, что ни на есть простецкий кинескоп, помещавшийся на небольшой детской ладошке. Небольшой кубик с матовой задней гранью и увеличительным глазком на передней грани. Сбоку располагалось колесико для ручной прокрутки фильма и устройство приема-передачи поступающей пленки. Через глазок мы открывали для себя в кубике красочные сказочные героические миры. По сути дела это были комиксы на целлулоиде. Американские комиксы, столь поносимые в нашей идеологии, в российском варианте были красочны, познавательны и увлекательны. Продавались они в Сталиногорске, на окраине, в небольшом магазине канцелярских товаров.
 
 Кампания наша, состоящая из трех пацанов, организовала не сколько осознанно, сколько стихийно и в силу ограниченности средств каждого члена, складчину. Сейчас бы это предприятие назвали обществом с ограниченной ответственностью (ООО), а тогда мы просто заключили устный союз и на общие теперь карманные деньги и деньги, под разными предлогами выпрошенные у родителей, купили мини-кинескоп и несколько диафильмов. На несколько дней мы окунулись в фантастический и красочный мир приключений. По нескольку раз просмотрели мы наши небольшие запасы диафильмов и решили, что надо расширять основные активы нашего предприятия. Нужны были новые диафильмы, но не было средств. Случай помог нашему проекту просуществовать еще недели две. В то время по деревням ходило много старьевщиков, собиравших вышедшие из употребления, заношенные, рваные, просто вышедшие из употребления вещи и предметы домашнего обихода. На большой телеге у такого старьевщика был навален горой всякий скупленный за бесценок хлам, и стоял сундучок с всякими поделками-безделушками. Для ребятишек это был как сундук Али-Бабы. В нем было все, что так жаждало детское сердце: самые разнообразные глиняные и деревянные свистульки, игрушки «уйди-уйди», или «тещин язык», мячики на резинке,бусы и колечки (конечно, самые простые, медные, но горящие золотым блеском), ножички и гребни, заколки и иголки и много-много всяких других мелочей. Чтобы заполучить что-либо приглянувшееся, из дома тащилось зачастую самое нужное. Как правило, на это и рассчитывал старьевщик, получая вместе с тряпьем и вполне приличные вещи. Самое лучшее из добытого он сразу же припрятывал, а ребят щедро одаривал всякими безделушками.
 
 У нас в это время была собака, маленькая лохматая сучка по кличке Дамка. И как раз в день приезда старьевщика притащила она откуда-то высушенную, но еще не выделанную шкуру кролика. Вопрос, что отдать старьевщику, отпал сам собой. Старьевщик, старый армянин долго придирчиво осматривал добычу Дамки, ворчал на наличие нескольких маленьких дырочек (может от зубов, а может от дробинок) на коже, стараясь всячески сбить не назначенную нами цену, а потом отвалил нам рублей десять. Такого счастья мы, откровенно говоря, и не ожидали. Правда, он пытался сбыть нам целую кучу столь привлекательных в другой ситуации игрушек, но мы стояли твердо – нам были нужны деньги. С большой неохотой и видимым удовольствием он расстался с назначенной самим собой суммой. Так случай в лице Дамки принес нам оборотный капитал.

 Правда, сначала это был просто капитал, значительную часть которого мы почти тут же раскатили на закупку новых диафильмов. Но нельзя же все время полагаться на случай в лице, виноват, в морде Дамки? Надо было изыскать источник постоянного пополнения нашего постоянно уменьшающегося капитала. И такой источник в силу необходимости вскоре был найден. То, что у нас появилось «ручное кино», узнали скоро многие. Мы охотно давали посмотреть всем желающим наши фильмы. Но когда у нас в очередной раз случился кризис наличности, то предложил я для расширения производства взимать за каждый просмотр по пять копеек. Деньги небольшие, но желающих было много, и у нас вскоре появились приличные наличные средства. Когда в кассе набиралось рублей пять, меня обычно отправлялся за покупками в Сталиногорск. Неподалеку от деревни проходила автотрасса, по которой курсировали рейсовые автобусы. Конечно, ради пацана такой автобус не останавливался, но можно было подгадать и войти в него с группой пассажиров. Надо было исхитриться и проехать без билета, но если тебя ловили и высаживали, то на этот случай всегда был следующий автобус.
 
 До центра Сталиногорска я старался не добираться, меня вполне устраивал небольшой магазинчик канцтоваров на окраине. Чего там только не было. Поначалу меня интересовали только диафильмы, но когда появились свободные средства, то я стал заглядываться и на остальные товары. А поглядеть было на что. Какие там были ручки! И простые, в виде деревянной палочки с устройством для перышка на конце, но самых разных размеров и расцветок. И складные, в виде железной трубочки, в которую с двух сторон вставлялись железные же трубочки-перевертыши – на одном конце ручка, а на другом карандаш. Были и ручки-самописки, они заправлялись чернилами, но были дороги и запрещены к употреблению в школе. Тогда в школе очень строго подходили к написанию букв, к их наклону и разной толщине – правописание и чистописание были неотъемлемой частью уроков русского языка. А сколько там было перьев! Самых разных размеров и форм, но, к нашему огорчению, почти сплошь запрещенных к употреблению в школе по причинам того же чисто- и правописания. И каждое перышко под своим номером. Нам особенно нравилось перышко «утиный носик», с утолщением на конце. Оно не царапало бумагу, не делало клякс и очень мягко писало. Но буквы, написанные таким перышком, получались совершенно одной и той же толщины. Что, по школьным правилам категорически не допускалось.
 
 А какие здесь были карандаши! Шикарные наборы карандашей цветных и простых, кохиноры разной твердости, одиночные карандаши разных размеров и цветов, двуцветные красно-синие карандаши, карандаши с линейкой на одной из граней. А какие ластики! Мечта школьника – красный жесткий ластик для стирания клякс, мягкие карандашные ластики разных размеров, форм и цветов. А точилки! А какое разнообразие тетрадей и блокнотов! Всего и не передашь. И все это можно было купить. Но, конечно, в первую очередь я покупал диафильмы, а потом уже всякие школьные мелочи. Со временем у нас собралась вполне приличная фильмотека. Кроме того, наша компания была отлично экипирована канцелярскими принадлежностями. Через нас поставлялись в школу запрещенные к употреблению ручки, перышки, ластики, которыми можно было очень аккуратно подчистить неугодную оценку.
 
 Предприятие наше набирало обороты, но длилось наше благосостояние недолго. Не знаю, на чем мы «прокололись», может быть, жалобы учителей, зависть других, не приобщенных подростков, но нам строго-настрого было приказано прекратить нашу коммерцию. На нас нажали на всех уровнях, от взрослых парней, до родителей и школы, и мы свернули столь успешно начатое и процветающее дело. Однако страсть к спекуляции у меня осталась и вылилась со временем и совсем неожиданно для меня, в игру на фондовой бирже.
 
 Дамка же, не самый последний «виновник» нашей коммерции, ее первоначальный спонсор, окончила плохо. Спустя некоторое время после своего щедрого вклада в наше предприятие она заболела бешенством. И ее, и некоторых других дворняг, покусала бешеная собака. Дамка стала выть, кружиться на месте, гоняясь за собственным хвостом, прятаться от людей. Это была первая стадия болезни, но лечить ее никто не собирался. Бешеную собаку пристрелили, и, чтобы не рисковать, решили истребить всех покусанных ею собак. У отца рука не поднялась самому застрелить почти члена семьи, а потому позвали соседа, у которого было собственное ружье. Сосед наш частенько поддавал, вот и в тот день он был уже на взводе и по этой причине, скорее всего, перепутал патроны. Свою двустволку зарядил он не жаканами, а патронами с мелкой дробью. Дамка с изрешеченным задом умерла не сразу. Она сначала визжала, потом только скулила и плакала, все пытаясь только на передних лапах утащить свое уже не служившее ей тело подальше от таких жестоких людей. Ружье перезарядили и ее добили. Я об отстреле собак ничего не знал. Как раз в это время я был в школе, но, услышав многочисленные выстрелы в деревне, поспешил к месту событий. Застал я самый последний акт этой кровавой драмы и был потрясен до самых глубин своей ребячьей души. Людям в этом возрасте свойственно ударяться в крайности, а потому я долго потом не разговаривал с отцом, виня его в убийстве своего друга. Со временем душевная рана затянулась, но еще долго мы не пытались даже завести себе нового верного члена семьи.

 Как я уже писал, в деревне нашей была четырехлетняя начальная школа. Школа была рядом с домом, в соседнем доме такого же барачного типа, как и тот, в котором жила наша семья. Учителя своего не помню, так же как не помню своих школьных успехов. Скорее всего, их и не было. Деревенскую детвору больше интересовали не школьные занятия, а свои незамысловатые, но для нас важные, деревенские забавы: чеканка, пристеночек, расшибалка, лапта и казаки-разбойники. Летом еще гоняли обруч, а зимой были лыжи, прикрученные на валенки, санки и деревенские сани. В последние набивалось масса народу и этот ковчег с визгом и криком несся под гору. Зимних забав было меньше, чем летних и школьные занятия скрашивали наш быт и помогали убивать время, свободное от игр. А потому, отличников практически не было, кроме одного парня из нашего класса. Он был сыном то ли директора, то ли председателя совхоза и старался, как мог. Надо сказать, что это у него получалось неплохо. Его всегда ставили в пример, и он всегда имел отличные оценки. То ли положение обязывало, то ли он действительно был очень способный мальчик, но мы ему не завидовали и за ним не тянулись. Почему-то учеба у нас тогда не считалась в числе приоритетных занятий. Вот прыгнуть с трамплина дальше всех, или начеканить больше всех, или в расшибалку, имея лучший биток, выбить больше всех – вот это ценилось гораздо больше.

 Но пришло время нам идти в пятый класс. Ближайшая восьмилетка находилась километрах в десяти, не помню уже толи в большом совхозе, толи в шахтерском поселке. Помню, что не в Сталиногорске (сейчас это Новомосковск), поскольку с городом эти связана у меня отдельная история. Название селения у меня в памяти не отложилось. Да и не к чему было оно нам, пацанам, были у нас заботы поважнее. Зато помню, что было там много шахт и возле каждой из них шахтерские копры, отвалы пустой породы. Для нас это были настоящие горы. Мы лазали по ним, отыскивая красивые камушки. Многие копры дымили (выгорали куски угля). Это было похоже на фильмы про войну, и мы играли в наших и фрицев. А уж сбегать по копрам было сплошное удовольствие. При этом ценились скорость и способность на полной скорости не упасть при переходе от наклонной плоскости к горизонтальной.
 
 То, что школа находилась так далеко, вносило определенные трудности в нашу беззаботную жизнь. Однако в этом отдалении больше было положительных моментов. На несколько часов каждый день мы были предоставлены сами себе. Время это уходило у нас на дорогу в школу и обратно. А сколько увлекательных приключений сулила и предоставляла нам дорога! Мы добирались напрямую через совхозные поля, огороды и сады. Весной это было не так познавательно и привлекательно, как осенью. А уж осенью дорога снабжала нас всеми видами продуктов пропитания и приключений. Овощи и фрукты, подсолнухи и кукуруза, горох – всего этого было в изобилии. Особенно нам нравилось пробираться по полям подсолнухов и кукурузы. Не знаю почему, но и подсолнухи и кукуруза тогда были значительно выше, чем сейчас. И не потому, что сами мы были ниже ростом – даже взрослые не дотягивались до верхушек тех и других. Кукуруза была сочная, с массой вкусных початков. А если связать верхушки соседних рядов, то получался мини-шалаш, в котором можно было и дождь переждать, и устроить военный штаб. Ну а огромные спелые шляпки подсолнухов скрашивали нашу дорогу в школу и домой.
 
 То, что школа наша находилась далеко от дома, то, что преподавал нам не один (свой в доску) учитель, а сразу несколько незнакомых преподавателей явилось толчком в проявлении у меня еще одной черты тщеславия – быть лучшим в учебе. А началось все с пустяка, с предмета, которого я всегда недолюбливал во все годы обучения – с немецкого языка. Для всех нас это был новый, незнакомый предмет, язык, чуждый нашему восприятию, язык наших побежденных врагов. До этого мы осваивали то, к чему мы были привычны с детства, с чем сталкивались в повседневной жизни и что потом применяли в быту. Немецкий язык не вписывался в наши повседневные реалии, не находил себе применения и был, по нашему общему мнению, вещью для нас не обязательной. А потому, все (в том числе и наш штатный отличник) так к нему и отнеслись, как к предмету необязательному. Я не знаю, что на меня накатило в тот знаменательный день, но я выучил произношение нескольких немецких слов и их написание. А потом был урок. К доске вызывали одного за другим учеников и все сыпались – то, не зная, как произнести иностранные слова, то, не зная, как их написать. Оконфузился и наш отличник. Я же, к всеобщему изумлению (и своему тоже), получил полновесную пятерку и похвалу учителя. И мне это понравилось – значит, и я могу быть лучшим!
 
 С того самого момента началось у меня с сыном председателя негласное соревнование за первенство. И мы и учителя были друг для друга незнакомцами. За нами в новую школу не протянулась наша старая репутация. Мы все начинали как бы с чистого листа. Уж, по крайней мере, я точно. С того урока вселился в меня какой-то бес познания, включился соревновательный дух, и я уже не мог остановиться. Успехов в немецком ему (бесу) показалось мало, перекинулся он на другие предметы, и «пошла писать губерния». Мне катастрофически не стало хватать времени. Пришлось сократить, сначала на немного, а потом все более и более, время на игры и праздное шатание. Успехи, к моему удовольствию, не замедлили сказаться. Учителя же восприняли их как само собой разумеющееся явление, поощряли мое рвение и ставили в пример. Они бы еще десять раз подумали, зная мое разгульное прошлое, стоит ли ставить меня в пример. Но они не знали (или делали вид, что не знали), и я постепенно выбился в отличники. Теперь в классе было двое отличников – по всем преподавательским нормам вполне приличный показатель. Сами же отличники соревновались друг с другом, и этот соревновательный дух привносил в учебу необходимый интерес. Такое противостояние продолжалось целый год. А потом отца моего перевели на другое место работы. Мы все переехали из Тульской области в Московскую, и в свою новую школу я пришел уже с репутацией отличника. Меня так и представили классу.

 Новое место работы отца находилось под Москвой. По Ярославской железной дороге за Пушкино есть такая станция – Софрино. Там же и деревня и поселок с аналогичным названием. Отец работал главным бухгалтером в конторе, мать – дояркой на ферме, а я учился в 6 классе местной десятилетки. Для школы я был новенький и в классе меня представил сам директор школы. Вот, мол, вам новый ученик, круглый отличник и все такое прочее. Такому торжественному представлению и званию отличника надо было соответствовать. Хочешь, не хочешь, а учиться надо было только на пять. К моему удивлению оказалось, что общая подготовка здесь оказалась ниже, чем по прежнему месту учебы. Так что соответствовать своему званию мне было нетрудно.
 
 Здесь же, в 6 или 7 классе открылся у меня еще один элемент тщеславия – стремление быть лучшим в играх. Не в детских забавах типа «казаков-разбойников» и «оборона флага», а в играх интеллектуальных. Учились мы тогда еще в старом здании школы. Учеба давалась легко. Можно даже сказать – непринужденно. Импульс лучшего ученика, заложенный в меня еще в пятом классе, продолжал действовать и, пожалуй, без чувства превосходства над сверстниками я уже не мог. Мне не надо было демонстрировать его на публике. Мне было приятно, но, по большому счету, безразлично, что обо мне думают окружающие. И чувство превосходства нужно было мне для самоутверждения. Я раз за разом тестировал свои возможности, и новые успехи давали мне новые импульсы для самоусовершенствования.
 
 В классе у нас, да, пожалуй, и во всей школе блистал тогда Толик Морских. Это был разбитной, уверенный (до самоуверенности) в себе паренек, которому все давалось легко. Он схватывал все на лету, а потому и не прилагал больших усилий и стараний в учебе. Был он не в ладах и с дисциплиной. Жил легко (или старался выглядеть так). Был непринужден, и скучным школьным занятиям предпочитал веселые компании с парнями, более старшими по возрасту. И был у него один конек, которым он гордился откровенно и ставил его превыше всего - он был непобедим в шашках! Он был лучшим в классе, легко обыгрывал старшеклассников и преподавателей – был лучшим в школе. Был не просто лучшим, а лучшим на две головы. Играл легко, непринужденно, почти не задумываясь, но с неизменным успехом.

 В шахматы у нас не играл никто. И из интеллектуальных игр шашки уверенно держали первенство. Ничего не могу сказать про карты. Я в них не играл, в школе они тоже не культивировались, но в кругах, где вращался Морских, они наверняка были очень популярны. В шашки я играл. Научил меня нехитрым правилам отец. Играли мы с ним на равных, но до класса игры Морских было мне далеко. А потому я и не садился с ним играть – как говорится «себе дороже». Смотрел только. Как он разделывал под орех очередную жертву и горел страстным, но нереальным желаниям наказать его за самоуверенность, за пренебрежение соперниками, за откровенное хвастливое позерство. Мечты мои оставались мечтами до поры, до времени.
 
 В то время у нас в школе, да, пожалуй, в школах всего Союза проводилась активная компания помощи ветеранам, инвалидам, пенсионерам. Каждый школьник обязательно к кому-нибудь официально прикреплялся и должен был регулярно отчитываться о проделанной работе. Не помню уже, ставились ли нам оценки за шефскую работу (может быть и так), но отчеты мы писали. Местные деревенские ребята, обремененные родственниками (в том числе и престарелыми и ветеранами) по жизни выполняли шефство. А потому относились к отчетам легко и формально.

 Я, как приезжий, не имел здесь родственников. Родители мои были еще не стары, и в опеке никто не нуждался. А потому, прикрепление ко мне четы пенсионеров воспринял на полном серьезе, и активно взялся за дело.
 
 Чета уже преклонных пенсионеров жила в собственном домике с садом, небольшим огородом и скворечником не очень далеко от нас. Старушка – божий одуванчик, само радушие и гостеприимство и старичок – сварливый, всем недовольный, брюзжащий тип. Такими при первом знакомстве они мне увиделись. Время стерло из моей памяти их имена – давно это было, да и знакомство наше длилось менее года. Для порядка назовем их Вера Григорьевна и Петр Ильич. Так вот, первое впечатление от Веры Григорьевны так и осталось у меня до сих пор. Петр же Ильич был человеком сложным, которого жизнь потерла и побросала из конца в конец, наставила еще синяков и шишек и на старости лет предоставила возможность умереть без заботы, ухода, присмотра. Родственников у них или не было, или были они очень далеко. По крайней мере, я не помню ни одного из них, и даже упоминаний о них не помню.
 
 В первое же посещение Петр Ильич нашел мне подходящее по уровню работу – надо было снять с высокого дерева и отремонтировать старый скворечник.

 Я вообще с детства классно лазал по деревьям, не боялся высоты и, до последнего времени, сорвался всего только один раз. Неудача эта случилась примерно год назад, все еще имела свои негативные последствия и явилась следствием все той же тщеславной попытки утвердить себя в своих глазах и в глазах окружающих.
 
 В то время в школе проводилась очередная компания – сбор семян деревьев для озеленения нашей Родины. Кто-то собирал «вертолетики» кленов, кто-то шишки, а в нашем классе собирали желуди. Недалеко от деревни, на берегу небольшой речушки была прекрасная дубовая рощица. В том году дубы обильно плодоносили и мы успешно выполняли свои заготовки.

 В основном, собирали с земли, но еще больше «плодов» оставались висеть на ветках, дразня и обещая первое место по школе. Дуб есть дуб, и потрясти его невозможно, но если потрясти ветви? На самый высокий, а потому и самый перспективный в смысле «добычи» дуб я и взобрался. Дело сразу пошло. Я тряс, ребята внизу собирали. Кому-то желудь свалился на голову, в ответ с земли запустили в меня. Я забрался выше и стряс на «обидчиков» град желудей. Но и меня уже осыпали с земли таким же градом. Работа перешла в игру. Я забирался все выше, и ветви становились все тоньше. Но кто же во время сражения обращает внимание на такие пустяки? Расплата за беспечность и азарт последовала незамедлительно. Вообще-то у дуба ветви крепкие (захочешь, не сломаешь), но уж очень высоко я забрался. Хоть и крепкая, но тонкая ветвь обломилась, и я начал падать. Процесс этот, как правило, очень скоротечен, подчиняется закону притяжения Ньютона, но у меня он занял довольно продолжительное время. Я ломился сверху как кабан через заросли, пересчитывая то спиной, то животом все более и более толстые встречные ветви. Апофеозом моего блистательного падения явился самый нижний и, потому, самый толстый дубовый сук. Я шмякнулся об него животом, немного повисел, покачиваясь, перевернулся и, наконец-то, упал на землю. Набежали мои боевые супротивники, сгрудились вокруг меня и с тревогой начали вопрошать – жив ли я.
 
 Я был, безусловно, жив. Поскольку видел перед носом траву, в ней несколько злополучных желудей и какую-то букашку, слышал голоса друзей-противников. Но не мог пошевельнуться. Ну не мог и все тут. Что это было? Шок после падения? Боязнь почувствовать где-нибудь боль? Не знаю, но лежал я без движения и, по мнению окружающих, без признаков жизни. Но когда они всерьез решили перевернуть меня и посмотреть – жив ли я, пришлось подать реплику: «Не тро-о-о-нь-те-е-е, дай-те-е по-о-ле-е-жа-а-ть немного-о-о-о». Реплика эта потребовала от меня колоссальных усилий и «немного-о-о-о» затянулось на полчаса.
 
 А потом я встал. Отлежался и встал. Ничего не болело! Вернее, болело все! Ныло все тело и снаружи и внутри. Но все косточки, похоже, были целы, не было даже крупных царапин, только синяки. Вернее сам я представлял один крупный синяк.
 
 Вот так тщеславие подставило мне ножку. Но, все равно, первое место по школе мы заняли, за что и были отмечены устной благодарностью директора школы (через завуча и классного руководителя) и пятерками по трудовому воспитанию. Через неделю от моего полета не осталось никаких последствий, но я какое-то время старался на деревья не влезать.
 
 Прошел год. Затянулись душевные раны от моего неудачного полета, и поручение Петра Ильича я выполнил хоть и с осторожностью, но с удовольствием. Легко забрался на дерево и отколотил прибитый к нему скворечник. Ремонтировали мы его вместе, старичок оказался хозяйственным и рукастым. Ремонт вышел на славу. Потом я еще раз забрался на березу (а это была именно она) и закрепил отремонтированный птичий домик.
 
 Потом пили чай с вареньем. А потом Петр Ильич предложил поиграть в шашки, я согласился и первую партию проиграл на удивление быстро. Впрочем, также как и вторую, и все последующие. Я не считал себя спецом по шашкам, поэтому все эти поражения меня особо не огорчили, но изрядно удивили. Старичок, жалующийся на старческий склероз, разделывает под орех лучшего ученика 7-А класса! Пусть я и не лучший шашист, но нельзя же так легко, можно сказать играючи, играть и выигрывать! Ни во второе шефское посещение, ни в последующие не смог я сделать даже ничью с Петром Ильичем. И меня это заело. Я стал появляться у подшефных старичков каждый день, и каждый день посещения мои заканчивались шашечными баталиями. А через месяц я узнал у Веры Григорьевны, что супруг ее в прошлом носил звание мастера спорта и был чемпионом Московской области по русским шашкам. Вот ларчик и открылся! И мне стало не так обидно проигрывать мастеру, хотя и бывшему. Появился интерес, а смогу ли я его обыграть? На ничью я уже стал выходить все чаще и чаще. Петр Ильич все чаще задумывался, а когда что-то из задуманного не получалось – сердился на себя. А по началу он в основном сердился на меня, когда я допускал очевидные (для него, конечно) ляпы.
 
 К весне следующего года стал я и выигрывать. Все чаще и чаще борьба у нас шла на равных. Учитель из Петра Ильича был никакой. Он был практик. Он просто играл в меру своих сил и мастерства, а я, глядя на его игру, учился. Брал на заметку интересные комбинации, подсматривал стратегию и тактику мастера, в общем, набивал руку.
 
 По началу Петр Ильич относился ко мне снисходительно и первые мои успехи я только этим и объясняю. Но когда я начал изредка у него выигрывать, тогда он взялся за дело всерьез, и мне опять пришлось туго. Но и ему уже было не просто в борьбе со мной. Возраст сказывался. Ошибаясь, Петр Ильич сердился на себя, а на меня все чаще стал посматривать с уважением. А вскоре мы уже сражались почти на равных – потянулась серия бесконечных ничьих. Вот тогда и решил я впервые на публике продемонстрировать свое мастерство.

 До этого я в школе в шашки не играл, только наблюдал за играющими, а тут стал выигрывать у всех подряд и довольно легко. С Петром Ильичом мы варились в собственном соку, и было не ясно, толи я стал лучше играть, толи он сдал со временем. Но когда я начал играть в школе, то понял – да, я вырос. Петр Ильич не стал играть хуже, просто я стал играть гораздо сильнее, осмысленнее. Я читал поле боя как раскрытую книгу и частенько предвидел ходы своих противников. «Предупрежден – вооружен» - эту мудрость я использовал на сто процентов. Предвидя ходы соперников, я ставил им ловушки и они, к моему удивлению и радости, раз за разом в них попадали. Никто из ребят не знал о моей почти годовой шашечной практике. Я не играл, и считалось, что я, наверное, не умею играть, или играю очень слабо и стесняюсь.
 
 Первые мои победы сочли случайностью – новичкам везет! Но новичок выигрывал у все без разбора, у слабых и сильных с одинаковой легкостью, можно сказать – играючи. Это был шок и фурор. Быстро-быстро слухи о моих успехах дошли (вернее их услужливо донесли) до Толика Морских, и он как-то пришел посмотреть на мою игру. Не знаю, что обо мне ему донесли, и как это совпало с его наблюдениями, но предложил он мне матч из десяти партий, на природе, в узком кругу хороших знакомых. Не скажу, чтобы мне это сильно понравилось, но, в конце концов, не к этому ли я стремился все это время? Не потому ли Господь, видя мое пылкое желание победить, дал мне шанс в лице Петра Ильича? И вот предложение самого мэтра шашек. Не я к нему подошел и попросил о встрече. Он сам, блюдя свое первенство, решил сделать этот первый и, по моему мнению, мужественный шаг. Хотя с его стороны, возможно, было простое желание наказать самоуверенного выскочку. Он ведь не знал о моем почти годовом тренинге. Сбылось. Мог ли я теперь отступить? Да ни в коей мере! Я сам горел желанием провести этот матч. И пусть он пройдет на условиях противника – на то он и чемпион, чтобы диктовать свои условия. Я, конечно, согласился.

 После уроков, в один из теплых майских дней мы расположились кружком в небольшой рощице, прямо на траве. И началось сражение. Морских, видя мои успехи в игре с одноклассниками, играл осторожно и аккуратно. Я, помня, что передо мной непобедимый чемпион, нервничал и старался не делать ошибок. А потому первая наша партия была и самая продолжительная и самая напряженная. Сейчас я уже не помню все перипетии борьбы, но, в конце концов, мы ее домучили в мою пользу. Это был шок! Непобедимый чемпион проиграл при свидетелях в первой же партии. Он, конечно, был потрясен. Но и я был потрясен не менее. Я смог! Не пропали даром упорные поединки с Петром Ильичом. Я все-таки кое-чему научился. Дальше все было проще. Я обрел уверенность, Морских, по-видимому, так и не вышел из шока и проиграл все 10 партий. Да, все десять. Причем последние партии играл хуже некуда. Зрители-болельщики тоже были в шоке и в растерянности. Сочувствовать Морских они не решались, поздравлять меня опасались. Морских держался молодцом. Молча собрал шашки и молча удалился. Молча разошлись болельщики - «кина не получилось». Вернее, не получилось боевика, была трагедия низвержения кумира.

 Спортивного продолжения мой успех не имел. Выполнив задуманное, я потерял интерес к шашкам. Обыгрывать заведомо слабых противников - не велика честь, а достойных игроков не было. Это был так, просто эпизод. Тщеславие подняло меня еще на одну ступень. Доказав очередной раз тезис «я могу», я потерял в этом направлении интерес. Приобретенные способности остались, и даже по прошествии многих лет я не утратил навыки сильного шашиста. Время от времени, в разные годы я убеждался в этом. В играх с отцом я теперь неизменно побеждал. Его правило «играть по линии наименьшего сопротивления» не срабатывало, приводя его раз за разом в расставленные мною ловушки.
 
 Но, как это часто бывает в жизни, за все надо платить. Каждое удовлетворенное тщеславное желание имеет свою цену. Вот и в этот раз цена вылилась в прерванные отношения с Морских. Эта история имела и бытовое продолжение – впервые в жизни мне серьезно «накостыляли» по шее. Сначала я не связал эти два события воедино, но по прошествии времени, понял, что они звенья одной цепи: приобрел – заплатил. Приобрел я в мае, а заплатил в июне.
 
 После окончания восьмого класса устроили в школе выпускной вечер. Не важно, что все выпускники на следующий год дружно пошли в девятый класс. Были экзамены, после экзаменов эйфория окончания школы и, как апофеоз содеянного, выпускной вечер. Я сдал экзамены на все пятерки, и по остальным предметам были у меня пятерки, в общем – круглый отличник. И на выпускной вечер родители мне купили костюм. Не традиционный черный, или темных тонов, а почему-то очень светлый, может быть даже белый. Я раньше вообще не имел приличных костюмов. И не потому, что было не на что купить, я их просто не любил. По своей природе я холерик, человек активный и подвижный, а костюм требует от владельца представительности и обстоятельности. Эти понятия плохо согласуются друг с другом, но подвижности я отдавал (и отдаю сейчас) предпочтение. И до сих пор в моем гардеробе не найти приличного костюма. Но я отвлекся. В подаренном костюме я себя чувствовал на вечере непривычно, был скован и очень опасался костюм запачкать. И среди парней я был как белая ворона. Наши ребята все восприняли нормально, но на вечер как-то проникли посторонние парни, более старшие по возрасту и от того нагловатые. Я не преминул попасть под град их насмешек. Но более всего меня бесило то, что они норовили грязными ручищами обязательно полапать мою обновку. Я, конечно, вспылил, а им то и надо было. Как я сообразил позднее, они искали предлога и на вечер попали в связи со мной.
 
 У каждой такой компании есть испытанная тактика развязывания скандала, и есть испытанный неглупый малолеток, который такой скандал и провоцирует. А потом: «ах, ты маленьких обижать» и понеслось. По такому же сценарию все произошло и со мной. И когда я вышел во двор, то там меня уже поджидала группа вполне взрослых незнакомых парней. Они оттеснили меня к краю оврага. Сначала просто толкались, но когда я огрызнулся на какую-то их оскорбительную реплику, мне врезали сзади. Я скатился в овраг. Сначала ничего не понял, думал, что поскользнулся и стал выкарабкиваться. Наверху меня уже встретили ударом в челюсть. Удар был хорошо поставлен и бил уже вполне взрослый мужик, лет этак под двадцать. Когда я очередной раз вылез наверх, то получил вопрос: «Что,понравилось»? «Понравилось» - нарвался я на очередной удар. Это повторилось еще раз, но внизу мне под руку подвернулась какая-то железяка, я был взбешен и вылез наверх с твердым намерением с ее помощью постоять за себя. Этого в сценарии моих противников не было, и они отступили, растаяли в темноте. Однако, краем глаза среди них я отметил Толика Морских. Он в драку не лез, стоял немного в стороне, но мне сразу стало ясно, что драка произошла с его подачи. Не простил он мне своего позорного разгрома. С тех пор мы с ним не разговаривали. А те парни при встрече оказались вполне нормальными и вменяемыми подростками. Не знаю, что им Морских наплел про меня, но ничего против меня они не имели и зла не держали.

 Вот так каждый раз, стоит чего-то добиться и, непременно, следует расплата. Не всегда сразу. Может быть и раньше, как в случае с желудями. А может и позже, как с Морских. Иногда расплата за тщеславие и самоуверенность может и не наступить, пощекотать нервы, бросить в холодный пот и отпустить «с Богом». Так было со мной во время экзаменов по математике за 8 класс. Доставшийся мне вариант задач был до того легкий, что занял у меня вместо положенных трех часов минут этак 30. Я сдал работу, посочувствовал в поте лица трудящимся товарищам и пошел не спеша домой. Дома порадовал мать, что все в порядке, поел, почитал, а потом решил (непонятно для чего) опять заглянуть в школу. До окончания времени экзамена оставалось еще минут двадцать. Через приоткрытую дверь я заглянул в класс. В классе по-прежнему все еще корпели над своими ответами. Увидев меня в дверях, наш учитель по математике позвал: «А, Цепин, ну заходи». Я зашел. «Не хотел бы ты проверить свою экзаменационную работу?» - спросил он меня. Я пожал плечами. «Ты все-таки проверь еще раз, время еще есть» - настаивал учитель.
 
 Это был последний экзамен. Я уже сдал последнюю работу и чувствовал себя совершенно свободным человеком, свернувшим горы под названием экзамены. Ну, очень не хотелось опять возвращаться к уже сделанному. Но учитель настаивал, и я взял свои пропечатанные листочки. Минут 15 у меня еще было, и я, скрипя сердцем, начал проверять свои решения. О, Боже! В первом же задании элементарная ошибка. До сих пор не пойму, как это я умудрился на таком ответственном экзамене так лопухнуться. Все это мое тщеславие, моя излишняя самоуверенность, уж больно мне все легко доставалось ранее. Расслабился, решил, что и дальше все так и будет легко и без проблем. Вот это урок, на всю оставшуюся жизнь запомнил я его. И теперь всегда, прежде чем что-то выдавать, я сам себя еще проверю несколько раз. Иногда такие проколы являются самым наглядным уроком. Я, конечно, все исправил, проверил еще раз, и минут за пять до окончания срока сдал учителю. Не знаю, смотрел ли учитель мой первый вариант ответов (думаю, что да), или он просто из осторожности и житейской мудрости решил дать мне еще шанс, но я ему до сих пор благодарен за его урок.

 Это вообще был преподаватель старой закалки. Он не очень жаловал новые учебники и предпочитал вести урок по своим разработкам. Зачастую, на уроках он подсовывал нам такие заковыристые примеры и задачи, что мы просто диву давались – откуда он их вытаскивает. Ничего подобного в наших задачниках не было. Уже после, после девятого класса он дал мне этот задачник. Я не помню сейчас автора (может быть Моденов?), но помню точно, что издан он был в начале 20 века. Мы сейчас гордимся нашей системой образования, а зря. Уже в начале века школьники учились по более продвинутым учебникам. Из этого задачника я нарешал массу задач и это мне сильно помогло в дальнейшей учебе. А когда мы переехали на новое место жительства, то я не удосужился вернуть этот задачник. Не по вредности, просто закрутился, увязал со всеми своими книгами, а потом было просто уже неудобно. Наверное, жалел старый учитель о своей книге, но я до сих пор вспоминаю о нем с благодарностью.
 
 А осенью этого же года нас встречала новая школа. В отличие от темной, строгой, старой кирпичной школы, это было современное светлое, веселое, с огромными окнами здание из стекла и бетона. В ней были просторные светлые классы и, что выгодно отличало ее от старой школы, огромный и высокий спортивный зал. Для меня это было особенно важно, потому как появилась новая возможность доказать себе самому и всем остальным чего я стою теперь уже в спорте. А для этого были все возможности, потому как при школе был не только спортивный зал, но и отличная спортивная площадка, можно даже сказать – маленький стадион.
 
 Я и раньше, в свое удовольствие бегал, лазал и прыгал лучше своих сверстников. Теперь же это превосходство можно было воплотить в секунды и метры. Я уже пробовал самостоятельно сделать это год назад, когда мы из деревенского дома переселились в кирпичный двухэтажный дом при поселковой конторе. Недалеко от дома была МТС (машино-тракторная станция). Она занимала большую, плохо огороженную территорию, заваленную и заставленную и исправной и поломанной техникой. Был здесь и пустырь, не занятый ничем. Вот на этом-то пустыре сразу после переезда затеял я организовать мини-стадион. Вместе с двумя приятелями вырыл яму для прыжков в длину, натаскал в нее песок, расчистил дорожку разбега. У этой же ямы поставил стойки с планкой для прыжков в высоту. Получился вполне приличный прыжковый сектор. Потом начал расчищать место для большой беговой дорожки. Но все эти планы пришлось вскоре оставить. Начальнику МТС очень не понравилось, что на подведомственной ему территории хозяйничают какие-то пацаны. Был приказ – убрать! Никакие наши уговоры, что спорт полезен, не помогли, и мы вынуждены были прекратить свою самодеятельность. Но желание заняться спортом не пропало, и с переездом в новую школу, оно вспыхнуло с новой силой.
 
 Все свободное время уделял я теперь спорту. Это, конечно, громко сказано, что спорту, скорее физическому развитию. Да и то, развивались в основном ноги, я бегал и прыгал не просто в свое удовольствие, а старался каждый раз пробежать быстрее и прыгнуть подальше, или повыше. Ни о каких тренерах мы и не слышали. Был номинальный учитель физкультуры, женщина, увлеченная своим занятием, но понятия не имеющая о постановке тренировочного процесса. Я потому так уверенно говорю, что впоследствии тренировался у настоящего профессионала. Правда специализация у него была не моя, но подходы к процессу подготовки вполне соответствовали развитию у учеников выносливости, силы и желания побеждать.
 
 Насчет желания побеждать, тут наш учитель старался вовсю. Имея прекрасный спортивный зал, скоро школа наша стала занимать призовые места среди школ района по волейболу и баскетболу. Волейбол я не любил, и в него предпочитал не играть, потому как пальцы у меня длинные и гнулись почему-то совсем в другую сторону, чем это необходимо для игры. А вот в баскетболе с такими пальцами, моей скоростью, прыгучестью и ростом мне светило прекрасное будущее. Но я, поигрывая в охотку, никогда баскетболом серьезно не увлекался. Не знаю почему, может быть я игрок не командный? Люблю отвечать только за себя. Тут уж винить некого, если что-то не получилось, то сам и виноват. А если успех, то это твой успех. И это очень греет душу. В общем, как был я индивидуалистом, так им и остался до сих пор. Действительно, характер человека закладывается в детстве. Мы же все время переезжали, многолетней компании у меня никогда не было, и рос я, всегда полагаясь только на себя. Потому, наверное, и нравилась мне легкая атлетика. В ней, если не считать всяческих эстафет, каждый сам за себя. Я тоже бегал эстафеты, но почему-то почти всегда получалось, что бежал я на последнем этапе – вроде бы отвечал за всех, но бежал и финишировал сам по себе.
 
 Осенью я тренировался на школьном мини-стадионе, но по наступлению распутицы занятия пришлось прекратить. Школьный зал практически всегда был занят под уроки и игры, и позаниматься в нем можно было только урывками, да и то, если выпросить у дежурной ключ. Но пришел и на нашу улицу праздник – решили организовать зимний чемпионат школы, в программу которого кроме игр входили и отдельные легкоатлетические виды - прыжки и лазание по канату (если его вообще можно куда-то отнести). Тут-то время для тренировок нашлось официально, ну а я его использовал на «всю катушку», стремясь прихватить перерывы в других видах и время на уборку зала. И вот наступили соревнования. В командных игровых видах по известным причинам я не участвовал. Предварительные игры по ним прошли ранее и сейчас были только финалы. Поэтому прошли они довольно быстро, и наступило время атлетических видов. Наступило мое время.

 За короткий промежуток времени выиграл я три вида. Два из них, что называется мои – прыжки в длину и высоту. Но третий вид никакого отношения к моим легкоатлетическим тренировкам даже близко не имел, а было это лазание по канату. Надо было как можно быстрее долезть по канату до довольно высокого потока спортивного зала. И если в прыжках у меня была большая доля уверенности в успешном выступлении, то в лазании я выступал постольку, поскольку было это лазание в комплексе с прыжками – вроде многоборья. Вышел я к канату, по свистку подпрыгнул повыше и на одних руках, без ног довольно уверенно добрался до потолка. Я покорял канат одним из первых и был уверен, что результат мой долго не продержится. Но время шло, участников становилось все меньше и меньше, а мое время оставалось лучшим. Так оно лучшим и осталось к моему искреннему изумлению. Что поспособствовало этому успеху? Может мой высокий рост и прыгучесть, может сноровка от лазания по деревьям, а может просто самая банальная причина – мой легкий вес. Был я при росте почти 180 сантиметров юношей тощим и угловатым со слабо развитыми руками. И, тем не менее, такой успех. Ему я был рад даже больше чем своим победам в прыжках. И если ранее я был известен в школе как отличник, то теперь поднялся на более высокую (по мнению нашей школьной братии) ступень известности и уважения. Ведь не секрет, что отличников среди соучеников не очень-то привечают, зато сила и ловкость всегда в цене.
 
 Тщеславие мое способствовало приобретению мною новых возможностей и большей известности, но не было полностью удовлетворено. Хотелось чего-то большего, чем первый парень на деревне, то бишь в школе. И по весне я начал тренироваться с удвоенной силой и энергией, тем более что обещали нас повезти на районные соревнования. И действительно повезли. Проходили соревнования в Пушкино, на настоящем стадионе, с настоящими секторами для прыжков и настоящей гаревой дорожкой.
 
 Не знаю уже, по какой причине, но заявили меня в беге на совершенно нестандартную дистанцию в 600 метров. Сначала были отборочные забеги. Свой забег я выиграл на последних двухстах метрах. Я никогда ранее не бегал быстро такую для меня длинную дистанцию и сначала присматривался. А перед последним поворотом понял, что могу победить, рванул и довольно легко на повороте обошел впереди бегущих. А потом был финальный забег. Собрали в нем человек десять-двенадцать и были в нем парни явно более старшего возраста. Я со старта сразу ушел вперед и держался впереди почти 400 метров. А потом меня на повороте, как и я ранее, начали обходить другие участники. Это были очень памятные 200 метров. Никогда ранее я не отдавал бегу столько сил. Я держался, как мог, пытался не отстать от лидера. Но все было тщетно, я пришел к финишу только вторым. Еле отдышался и немного успокоился от поражения, когда узнал, что я все-таки победил. Оказалось, что в наш забег включили ребят многоборцев старшего возраста – вот один из них меня и обогнал. Здесь же на стадионе учитель наш сказал, что через неделю будет разыгрываться первенство Московской области по легкой атлетике и тренер команды приглашает меня принять в нем участие. Вот это уже был уровень для деревенского парнишки, никогда не занимавшегося ни в каких секциях. Я, конечно, согласился. Да меня никто и не спрашивал, назначили и точка!

 Через неделю я один приехал в Пушкино, где собиралась команда. Не было никаких долгих сборов. Встретились и на ближайшей электричке поехали в Москву. Соревнования проводились на стадионе «Юных Пионеров». Мы подъехали почти к самому началу соревнований, не оставалось времени даже немного освоиться, оглядеться, немного привыкнуть к обстановке. Я должен был бежать 400 метров и забег должен был начаться минут через десять. Мне дали номер. Тренер заколол его булавками и спросил: «Что же ты не переобуваешься?». Я как приехал в своих стареньких, проверенных временем кедах, так в них и готовился к забегу. Потому я и посмотрел на него с недоумением. «Шиповки надевай скорей!», торопил меня тренер. Что за шиповки? У меня их сроду не было. Не было ни у кого в нашей школе, да и в нашей деревне, пожалуй, тоже. Бегали мы всегда в кедах, или резиновых тапочках, а о шиповках даже не слышали. Все это я сказал тренеру, и он схватился за голову: «Что же ты мне раньше не сказал, мы бы тебе нашли подходящий размер! А сейчас-то где я их возьму, вот уже на старт вызывают!».
 
 Делать нечего, пошел я на старт в стареньких кедах и майке своей застиранной. А ребята все как на подбор в форме и шиповках. Здесь я и увидел впервые шиповки, но поначалу не оценил их. А тут, к несчастью так приспичило мне в туалет, что просто мочи нет. Мы ведь с электрички прямо к старту приехали, и не было у нас времени отлучиться по нужде. Ребята перед стартом разминаются, колодки подстраивают, пробуют стартовать, а я сел на барьер, стоящий на нулевой дорожке, зажался и молю про себя – скорей бы уж бежать. Тренер бегает за барьером и матерится, чтобы я разминался, а я ни с места. Еле дождался сигнала «На старт» и ушел вместе со всеми. Ушел не с колодок, а прямо с высокой стойки. Хорошо ушел и держался впереди очень долго – хотелось мне пробежать быстрей и в туалет. Так бы и пришел первым, но подвели меня мои старенькие кеды. То ли дорожка гравийная была плохо укатана, то ли размесили ее на повороте шипами участники предыдущих забегов, но стал я проскальзывать на мелких камушках. Мой всегда сильный толчок пропадал почти впустую, и перед самым финишем обошли меня двое парней. Показал я ровно минуту, а вымотался в усмерть. Были бы у меня шиповки, да ни жизнь не пропустил бы я никого впереди себя.
 
 От огорчения я и про туалет забыл, похватал свои вещички и ни с кем не попрощавшись, уехал в свое Софрино. Таким вот конфузом завершился первый этап моих спортивных увлечений. И, как всегда, опять удовлетворенное тщеславие преподнесло мне огорчительный и поучительный урок. Огорчительный еще тем, что плодами своей районной победы я так и не воспользовался. Обычно, любые достижения в школе отмечали торжественно. На общем построении объявляли благодарность, или вручали грамоту, и о твоем достижении узнавала вся школа. В отсутствии других, эти знаки внимания и отличия очень ценились. У меня до сих пор почтительно-уважительное отношение ко всяческим грамотам, дипломам, свидетельствам. Это приятно, и это документ, фиксирующий твой тот или иной успех для родных, знакомых и (что немаловажно) для потомков. Получил я свою грамоту за зимнее первенство, а вот за районное не получил. Жаль, таких достижений в школе практически не было, и уж его отметили бы со всей подобающей пышностью и тожественностью. Но учебный год уже закончился, и все переносилось на осень.
 
 А летом отца перевели из Софрино в город Орехово-Зуево. Стал он работать главным бухгалтером в Управлении сельского хозяйства Орехово-Зуевского района. И семья наша поселилась на улице Гагарина, в трехкомнатной квартире на первом этаже кирпичного пятиэтажного дома. Я забрал документы из школы в Софрино и продолжил с осени обучение в школе номер 16 города Орехово-Зуево. Так грамота моя где-то заблудилась в межсезонье.

 Вот так я рос, приобретая новые качества и навыки, набираясь опыта, через успехи и неудачи, победы и поражения. И вело меня по жизненному пути такое вроде бы как негативное, но для меня очень даже подходящее чувство, как тщеславие. При этом я никогда не считался человеком тщеславным, никогда не кичился своими способностями и никогда не завидовал способностям других. Было приятно, когда мои способности отмечали, но я мог прекрасно обходиться и без этого. Более всего радовало мою душу самосознание, что «я тоже могу» и «я могу лучше». Достигнув ощутимых успехов в какой-нибудь новой области, я не замыкался на них, а продолжал искать новые сферы применения уже открытых способностей, или находить способности новые. Тщеславие успешно довело меня до десятого класса и продолжало также успешно вести меня и дальше. Но это уже совсем другая история.
 
 А догадайтесь, что я предпринял первым делом, поселившись в многолюдном и перспективном (с точки зрения удовлетворения своих потребностей) городе? Да, да, да! В первый же день я разыскал спортивный магазин и купил там себе шиповки. И там же, в магазине, познакомился я с тренером по боксу. Но это опять же совсем другая история.