Комитет, или отчет о посещении. Роман. Фрагмент 2

Ветка персика

Ну.., ну же, ну, ещё, м-м, ой, ну.., только не останавливайся, ещё раз...
Темная бронза волос разметалась на подушке, жемчужные зубки закусили полную нижнюю губу, острыми ноготками во что-то мягкое, а вот здесь – все аж крупной дрожью, и горит, и тает, и плавится. Но нет, нет завершения, и только слезы из-под гнутых ресниц – сон, всего лишь сон мучает Надю, и пробуждение невыносимо.
0-ох, мучитель, ну все, перестань, надоел! Ресницы, затрепетав, приподнялись и выпустили на свет бирюзово-серые огни – самую невинную из прелестей ночной мечтательницы. Испугавшись мутного осеннего рассвета, они снова нырнули вглубь, тахта всхлипнула под просыпающейся женской силой, и соскользнувшее одеяло лишь подтвердило, что к таким условностям, как ночная рубашка, Надя абсолютно безразлична. Забросив руки за голову и продемонстрировав по-пляжному ухоженные подмышки, она тягуче, с дрожью выгнулась, и груди напряглись, принимая классические геометрические формы. Прогоняя дрожь и отирая легкую ночную испарину, по телу прошлись мягкие ладошки, а круглые пальцы взялись за массаж ног. На голенях и крепких икрах пальцы недовольно натыкались на вновь рождающиеся острые волоски ("Врут, наверное, про тот магический крем, от которого волосы не растут"), от них к бедрам ("На велосипеде, на велосипеде ездить надо, а то мне мою "сафари" не натянуть") и сомкнулись на соблазнительно выпуклом животе.
Ох, уж этот сон! Вновь томление одолело Надю, и шаловливая ручонка поползла, поползла и очутилась на аккуратно подстриженной "лермонтовской горке", как её любила называть наша героиня. И вот опять перед обращенным внутрь взглядом предстал её неверный любовник, панически боящийся утра; она ощутила прикосновение курчавой груди, горячих губ и сильных пальцев, и вновь одно лишь ожидание его решительного движения заставило задрожать её всю.
Эрот с его купидонами накрыли Надю густым туманом, его влажные иголочки осыпали своими прикосновениями горящие щеки, в клубящихся волнах сама Земля торжествующе вскрикивала, а мрачный Шелли влагал в её уста свое восхищение ... развитием термодинамики: "Паров воздушных торжеству предела нет!"
В унисон этому космическому оргазму зазвучала магическая песнь южно-американского шамана, цитируемая французским антропологом Леви-Стросом; и, подчиняясь силе заклинаний, фаллоподобные духи-помощники двинулись на помощь женщине, нашли больной орган и проникли в него в поисках источника недуга, повторяя беспрестанно: "Нелеганы отправляются в путь, нелеганы идут гуськом по дороге Муу!"
И здесь же лукавый француз Парни, наблюдая за игривым поведением олимпийских богов и скромных монашек, давал общедоступную интерпретацию этой мистерии: "...И гибкий пальчик ищет наслажденья в запретном для него прикосновеньи".
А таукитяне, обычно размножающиеся почкованием, фотографировали Надежду в рассеянном гамма-излучении и ощущали к ней теплые чувства как к ещё одному виду разумных человекообразных, которые пользуются орудиями и при этом обходятся без противоположного пола.
Но тут призрачный любовник теряет мужское естество и оборачивается насмешливой и порочной девицей, и Надя переживает уже другой, полузабытый грех, пугающе сладкий, как сладки женские губы, ласкающие женское же тело. В нем нет надоевшего антагонизма двух библейских половинок, нет мужского эгоизма и грубости, и, как скажет Роб-Грийе, есть лишь "медленно наплывающее наслаждение".
Этот опыт эротической прелюдии обогатил Надю, воспитал в ней широкий взгляд на мир секса и вкупе с литературой и кинематографом убедил её в том, что эротика не имеет границ и не укладывается в косные социальные и моральные стандарты. Её подлинной концептуальной основой, заключила про себя Надя, является солипсизм Джорджа Беркли, для которого, согласно некоторым простодушным интерпретациям, ничто – ни вещи, ни другие люди – не обладают такой степенью реальности, как наши собственные ощущения. Будучи во всех остальных отношениях убежденным диалектическим материалистом, как и положено члену партии с пятилетним стажем, сдавшему все госэкзамены не ниже четверки, Надя постыдно оставалась в эротике стихийной сторонницей раскритикованного Лениным субъективного идеализма. Все её половые партнеры – мужчины, женщины, воображаемые и реальные – представали просто персонифицированными источниками соответствующих ощущений, применительно к которым не возникает, как правило, таких чувств как страдание или восхищение, смущение или стыд, ревность или ненависть. Надя старалась ограничиваться более простым набором актов, в котором главное место занимали два – желание и переживание. Первое из них воплощало в себе будущее, второе – настоящее, а оба вместе – прошлое; непроницаемая замкнутость этого круга позволяла Наде бестрепетно воспринимать повседневную суету и даже находить в ней своеобразную – данную через отрицание – подпитку своей подлинной эмоциональной жизни.
- Душ смоет все следы, душ смоет все следы, - напевала Надя на мотив известной песни, смывая ароматную пену дорогого французского шампуня. Закутавшись в халатик, она посидела перед трельяжем, справляясь с трудной аналитической работой по выбору колеров, кисточек, пуховок, карандашей и щеточек, а потом поставила турку на огонь и расположилась уже всерьез. В ожидании утреннего кофе в зеркале напротив из материи простоватого щекастого лица стали рождаться волнующе высокие скулы, тонкий контур носа, фантастические линии глаз и бровей. Только рот с пухлой нижней губой не менял своих очертаний – помада дорога, чтоб после завтрака ещё её тратить.
Но завтрак ли это? Кофе по-турецки (для Нади это звучало очень эротично), кусочек подсохшего сыра, пучочек петрушки, пресное печенье... Такой скудной пищей не удовлетворить потребности столь страстного тела. Однако Надя глубоко верила в скрытый жизненный механизм женщины, независимый от прозаических источников энергии и подчиненный лишь эмоциональному заряду её духа. Надин интерес к оккультным учениям Востока помогал культивировать эту веру, и свою жизнь (само собой, подлинную) она строила не как некоторые – по календарю, плану научной работы или расписанию лекций, – но по индийскому эротическому справочнику "Ветка персика", связывающему в единое целое фазы Луны, человеческие биоритмы и сексуальное поведение с его психологией и техникой оргазма. Именно эротика, а не диета или аэробика, позволяли Наде держаться на своих шестидесяти семи в талии и одновременно удивительным образом избегать гастрита – неизменного спутника комсомольского работника. Стресс был неведом нашей героине; импульс, постоянно идущий из глубин тела, мощно заглушал всякое возникающее в её душе волнение.
Безруков в курилке как-то рассказывал о прочитанной книге одного индийского автора, некого Судхира Какара под названием "Шаманы, мистики и лекари", в которой один из адептов исламской знахарской традиции унани давал сексуальную типологию женщин. Первый тип – яр-марани – это женщина, которая ни в одном постороннем мужчине не видит потенциального партнера, как бы худо ей не было бы со своим мужем. Женщина второго типа – пет-марани – ложится в постель с любым, способным удовлетворить её сексуальный аппетит, побуждаемая к тому великим голодом своего чрева. Подражание, мода - закон поведения женщин третьего типа – хирс-марани, которые и в одежде, и в любви следуют примеру соседки. Наконец, четвертые – кус-марани – нуждаются в трех-четырех любовниках одновременно. Они лишь тогда удовлетворены, когда непосредственно отдаются мужчине.
- Мне, впрочем, ни до одной из них нет дела, - со странной гордостью заявил Безруков, - я полный импотент в философии и в жизни.
- Ты такими словами-то не бросайся, - ответила про себя ему Надежда, - импотент это враг народа, его надо уничтожать как класс. - Однако к какому – второму или четвертому – типу принадлежит она сама, ей решить не удалось, потому что начался секретариат.
В поисках записной книжки Надя залезла в самую глубь секретера и, поколебавшись, вытащила дорогой её сердцу предмет. Это было ожерелье из маленьких пластмассовых пенисов, от покупки которого она не смогла удержать себя во время последней поездки с группой комсомольских работников за рубеж. В маленьком, спрятанном от случайного взгляда лондонском секс-шопе неподалеку от Оксфорд-стрит, ох, уж эти мне пуритане, все тихо-скромно, никаких тебе завлекающих витрин, на пляс Пигаль не похоже, лишь оно оказалось ей по карману. А душа так и рвалась вцепиться в ужасных размеров вибромассажер, способный удовлетворить не то что женщину, но и ослицу. Однако все хитроумные приспособления для разных женских мест, безумные журналы и видеокассеты были Наде недоступны; нет, она не боялась таможни, делегации ЦК ВЛКСМ не досматривают, уже при выезде из России сверху ставится желанная зеленая печать, а как дома можно было бы побаловаться! Но у неё была другая задача – осуществить давнюю мечту Кольцова: купить настоящую (пусть даже портативную) рулетку.
Да, ту самую, в которую Смок Беллью выиграл семьдесят тысяч долларов в баре "Оленьего рога". Это тебе не "Спринт" или "Спортлото"; Надя обещала это ему, зная его азартный характер. Однако того, что ей было нужно, в Объединенном Королевстве не нашлось; либо размер оказывался великоват, либо цена, либо отсутствовала система точной установки. И тогда, потратив деньги на косметику, белье и всякие мелочи, Надя купила себе это ожерелье, в котором она напоминала себе папуаса с подвешенными на шее сушеными головами убитых врагов.
Сбросив с плеч халатик, она полюбовалась своим отражением в зеркале; ожерелье холодило кожу и нахально спускалось в заманчивую ложбинку. Однако пора и за дело. Надя с сожалением спрятала игрушку и обратила свой взор на батарею тюбиков разноцветной помады. После секретариата Ирка её спросила, видя, как та поправляет губы:
- В «Белграде» брала? Мне не могла взять. В какую цену?
- Ну что ты, это ж индийская, я могу отдать, только начала. Губы сушит – просто зверь, зато стойкая, на весь день.
- Цвет какой-то странный, зеленый. Это что?
- Она проявляющаяся, видишь, когда кладешь – уже розовая, хочешь? Семь рублей.
- А тушь там была? Мне бы хоть какую...
- Да-а, там такая скромняга у стенки стояла, глазки опущены, предлагала на выбор - "Ланком", "Кэррол" или "Диор" по пятнадцать. Красивые штучки, я бы взяла, ладно, что вдвое дороже, мне для подарка, но я таким не доверяю, подольет чернил в старую и невинно сдаст, искать её что ли будешь? Да ты ж в Софию через месяц, там и возьмешь, хоть и дорого, но для себя можно.
- Болгарская жирная очень. Мне бы типа твоей, но поярче...
- А ты вроде не красилась, что вдруг так, на ответственную свиданку собралась?
- Да нет, раз утром на себя глянула – ну, крыса бледная, летом не отдыхала, не высыпалась, боюсь всех комсомольцев перепугать, надоело, харя как лягушечье брюхо...
Надя определила себе полную нижнюю губу, чуть поуже и четко очертила верхнюю, обвела контур темным карандашом и осталась довольна. Сегодня она пугающе эффектна, надо сесть напротив Безрукова, ну, кислая рожа, посмотрим, неужто и сегодня как снулый карп уставится невидящими глазами поверх головы? Ему бы свои книжки только, спит он тоже с ними, что ли?
Нет, вовсе нет, Наде не нравился Безруков, не в её он вкусе, вот Кольцов - это да, просто надоела его равнодушная морда. Она ж не Ирка, чтоб с ним про Платонова и Фалька трепаться, ох, уж эти мне антимонии, обязательно сначала Рембрандта почитать и только потом – в койку! Да ведь они и не спят вовсе, один трёп интеллектуальный... А-а, ну их к лешему.
Надя скользнула взглядом по томику Евгения Шварца, который выпросила на два дня через комсорга библиотеки, и нерешительно раскрыла его. Безруков как-то рассказывал в курилке о спектакле по пьесе "Дракон", из-за которого разогнали студенческий театр, и ей захотелось понять, в чем там дело. Но с чтением не клеилось, подумаешь, антифашистская штучка, правда, такой ласковый дракон в полувоенном френче... Ох, уж эти мне идеологи двадцатого съезда, никак не угомонятся со своими дурацкими намеками. Как оргу, Наде была как никому очевидна всеобщая управленческая бестолковость; нет на них твердой руки, дослюнявились, доболтались, нашего Первого бы туда, он быстро навел бы порядок, пни трухлявые...
- Алло, я слушаю, кто это?
- Надя Ивановна, это я, я здесь поблизости, могу тебя подхватить. Тебе долго?
- Кольцов? Ох, ты моя лапочка, рада тебя слышать! Ты на машине? В "Лейпциг" заскочим по пути?
- Мне надо бы ещё в "комок" и в сберкассу успеть...
- Ладно, жду, конец связи.
Вот зараза! Такой фирменный пакет лопнул, папки некуда деть. Надежда забегала по комнате, но в конце концов запихала все в сумку, давно потерявшую форму от комсомольских грузов. А теперь – сеанс аутотренинга. Она устремила суровый взгляд в зеркало, и яркие глаза чуть поблекли и построжели, меж бровей залегла складочка, грудь подтянулась и даже как-то стала меньше, от всего облика повеяло сухостью и злостью. Ну вот, готово. Где-то в глубине ещё, правда, мелькала озорная мысль о том, как бы побаловаться до комитета в машине, но время этих мыслей уже истекало; резким движением оправив юбку, Надежда вздернула сумку на плечо и шагнула к двери.

Протокол номер один, или Секретариат на перекуре

(Прямоугольное помещение комитета. Вдоль стен двустворчатые шкафы, посередине комнаты столы, составленные буквой "Т". Во главе стола городской телефон красного цвета и белый с диском без отверстий – вертушка, прямой. Рядом у стены – внушительный сейф. В застекленной витрине напротив окна кубки, грамоты, подарки иностранных гостей. Рядом – знамена: комсомольской организации, переходящее и ещё одно – подарок подшефной войсковой части. Полумрак, свет падает только из окна, предвечерние сумерки. На подоконнике спиной к окну в положении неустойчивого равновесия устроился Первый. Задумчиво окидывает взглядом помещение.)
Первый: Ладно, число проставит История, обойдемся без числа. Присутствовали – я один. Слушали – о состоянии и перспективах работы по коммунистическому воспитанию молодежи. Выступили – опять мне. Постановили? Ну, здесь все единогласно. Главное – порядок. Если не умеешь вести заседание, никакого порядка не будет. Порядок это вещь номер один. Не умеют у нас люди вести заседания, из-за этого вся кутерьма. Возьмите хоть Ученый совет, хоть партком – ну кто так заседания ведет? О повестке дня никто заранее не оповещен, представителей подразделений как всегда недобор, вовремя никогда начать не могут. А как вопросы готовят? Любой наш комитетчик им сто очков вперед даст, какое направление ни возьми. Вот выступает человек, сразу видно – ситуацией не владеет, ни одной цифры, ни одной фамилии, какой-нибудь вопрос с места – и он в дауне. Друг друга перебивают, крики, шум, базар настоящий, а ещё доценты-профессора. Нет порядка. Тьфу, смотреть противно...
(Слезает с подоконника, подходит к столу, садится во вращающееся кресло. Подумав, роется в столе, вынимает пачку сигарет, закуривает. Несколько раз резко затягивается, тушит сигарету в горшке с цветами, стоящем на сейфе.)
Первый: А если кто-то с проектом постановления выступает – просто рыгать хочется. Ну, понятия не имеет человек, как такие вещи делать, и ничего, все слушают с умным видом. Поболтает так с полчаса, а потом ведущий секретарше подмигнет, мол, оформи, как положено, и все. А ведь это дело строгое. Сначала надо дать развернутую справку о положении дел, затем отметить слабые места, конечно, и самокритики подпустить, а под конец поставить проблему. Здесь положено его прервать и предложить обсудить ситуацию – пожалуйста, у нас демократия. Однако никто не полезет, знает, что текст постановления уже от¬печатан, надо же материалом владеть, а у нас, как и везде, узкая специализация. Вот тут-то и предлагаешь: ну что, может, зачитаем проект-то? И начинается. Сначала констатирующая часть, потом – постановляющая, ответственные, сроки. И так все гладко, кругло, не придерешься, уж я своих приучил к порядку, знают, что и как положено, зря, что ли перед комитетом на секретариате и бюро шлифуем?
(Телефонный звонок. Первый снимает трубку с красного телефона.)
- Комитет ВЛКСМ! Секретаря нет, будет в пять, к началу заседания. Телефонограмму? Сейчас приму, диктуйте. ...Информацию о подготовке смотра художественной самодеятельности... по форме 19... до двадцать пятого числа ... указать, почему агитбригада не отчиталась за сентябрьский выезд... Кто подписал? Принял Иванов.
(Первый аккуратно кладет трубку, захлопывает журнал телефонограмм, снова устраивается в кресле.)
- Ишь ты, всем вам секретаря подавай. Не-ет, я только по "вертушке" разговариваю, а для других есть секретари по направлениям. Да ещё с неплановой информацией. Люська форму 19 только к декабрю готовит. Хотя и их понять можно, в Большом доме завотделом сменился, хочет активизировать работу. Да, так о чем это я? А-а, про постановление. Ну вот, если текст уже обкатан, все в курсе, то никто, кроме низовых, и не вякнет, ясно, им же выполнять. Но на комитете они права голоса не имеют, а с совещательного что толку, что совещаться-то? Работать надо. Голосуем? И последний фирменный штрих – каждому представителю подразделения – копию постановления, а председателю контрольной комиссии – уже заполненную карточку со сроками и ответственными. Всё! Дело сделано! Вот как надо работать. Недаром комсомол называют школой управления, здесь только и учишься порядку, а потом начинается суета в мутной воде. А все потому, что постановления готовить не умеют. Постановления – это после порядка на заседании главная вещь.
(Первый поворачивается в кресле, открывает сейф, достает новенькую тонкую папочку. Это список комитета. Открывает папку.)
- Хорошо отпечатан, приятно взглянуть. Кадровые бумаги должны быть аккуратно оформлены, с этого все начинается. Когда отпечатано на финской бумаге с лентой средней жирности на "Оптиме" с крупным шрифтом – это же имеет вид! Каждый человек внушительнее становится, если его фамилия красиво напечатана под шапкой "Комитет ВЛКСМ". Вот возьми хоть Надежду. Ну кто она? Могла стать передовой ткачихой, сейчас бы уж наверняка "Знамя" отхватила, так нет же, на высшее образование потянуло. Но женщине же это трудно, одной усидчивостью не возьмешь, соображать надо, иначе аспирантуры как своих ушей не видать. И вот, как коммуниста, взяли её на укрепление комсомольских рядов. Ей не привыкать, сколько себя помнит, все функционировала, опыт есть. Таким в комитете самое место. Только вот не надо вникать в её личную жизнь, баба одинокая, в самом соку, ну что делать, ясно, спит, как говориться, налево и направо. Хорошо бы, конечно, приобщиться, но надо блюсти, без фамильярности. Ещё завязнешь, а это не по делу, семья у неё не та. Мне надо с семьей. Профессора, на худой конец, но вообще-то надо из номенклатуры. Всем хороша Надежда, но здесь у неё слабина.
Митенька! Голубчик! Если без Надежды трудно, то без него грустно. Иной раз осточертеет все, сам себе не мил, посмотришь на него и на сердце теплеет. Есть же такие нелепы, у которых все через задний проход получается. Ну просто апогей беспомощности плюс первобытная наивность. И ещё полная погруженность в себя. А может, он просто шиз? Вообще-то при министерском папочке он в состоянии себе это позволить. Но то, что без партии ему некуда деваться, будь он хоть сто раз отличник, это он ясно осознал. Иначе бы от комитета на пушечный выстрел держался. Если бы не завкафедрой, я его не взял бы. Хотя вообще-то для идейно-воспитательной работы он вполне подходит, она у нас традиционно на недоумках держится, которым только б слюни пускать да болтовню разводить, чем темнее, тем лучше. Так что и он на своем месте.
Безруков. Этот мужик взрослый. Что он в комитете делает, сам не пойму. Почему-то никак на защиту не выходит, хотя публикаций достаточно, да и на старшего преподавателя его не представляют, хотя уже пора. Едва ли оттого, что беспартийный, то есть сейчас он в комсомоле, пока на выборной работе, но вообще вышел из комсомольского возраста, так что если уйдет из комитета... Ну, он как-нибудь проживет, у него зато с анкетой все в порядке. Вообще он студенческие конференции хорошо организует, научная работа у нас пошла в гору, как он пришел. Надо бы его на следующий год в кандидаты принять, тогда ещё годик придется в комитете оттрубить. Однако что-то темное в нем есть, смотрит вроде серьезно, а как будто смеется. Да черт с ним.
Ну, за стройотряды я спокоен. Кольцов парень боевой, здесь все четко, в этом году грамоту ЦК получим, это как пить дать. В его дела лучше не вникать, купил он там машину или нет, правильно они деньги поделили в районном штабе или словчили – мне-то что, у меня и других дел вагон, пусть партком их курирует. У Кольцова и в ректорате, и в парткоме, и в Большом доме свои есть, ничего, сам в случае чего разберется. Хотя уж больно он самостоятельный, поприжать бы не мешало, чего ему одному руки греть, мне вон тоже за кооператив выплачивать... Однако – риск, возня, у нас цели больно высоки, анкетная чистота здесь превыше всего, за строчку "не привле¬кался" держаться надо. Ладно, потерпим.
(Стук в дверь. Первый встает, зажигает свет, возвращается в кресло. Принимает официальный вид. Стук повторяется.)
Первый: Войдите!
(В дверном проеме появляется парень с короткой стрижкой, в дешевом кримпленовом костюме. Он явно смущен и одновременно чем-то разозлен. Преодолевая робость, решительно подходит к столу.)
Парень: Здравствуйте! Мне бы кого-нибудь из комитета комсомола ...
Первый: Слушаю вас, присаживайтесь.
Парень: Да я, собственно, на минутку, у меня тут... в общем такое дело, два дня бегаю и все без толку.
Первый: Рассказывайте, может, я вам помогу чем-нибудь.
Парень: Знаете, доконали уже, не знаю к кому и обратиться. Я тут на первый курс поступил. Пошел на комсомольский учет становиться, а карточки моей нет нигде, из райкома не прислали. Иду в райком – там говорят, что выслали. Прихожу в наш отдел учета, там говорят – не получали. Назад в райком, а мне там девица такая белобрысая, с золотыми зубами... Может, знаете?
Первый: Нет, не припомню. Так что девица-то?
Парень: Да, так она мне такую лажу... извините, чушь какую-то травит: а вы, может, и не вставали у нас на учет вообще? Карточку утеряли? Про взыскание стала говорить... Уже три месяца это тянется, ни взносы сдать не могу, ничего...
(С досады голос парня срывается, он едва сдерживает готовое сорваться с языка непечатное и, отчаявшись объясниться, обрывает себя на полуслове.)
Первый: Вы все-таки присядьте. Комсомольский билет при вас?
(Парень вынимает из кармана брюк билет, протягивает Первому.)
Первый: Билет носят не в брюках, а во внутреннем кармане пиджака, прошу запомнить. Та-ак, посмотрим... Где вступали? Почему так поздно?
Парень: Вступал в армии. Поздно? Когда созрел, тогда и вступил. В школе-то одних отличников принимали.
(Первый возвращает билет парню, снимает трубку красного телефона с диском без цифр.)
Первый: Алло! Орготдел, пожалуйста. Это кто? Веруся, ты, что ли? Привет, лапочка. У меня тут товарищ ... Карабутов Сергей Дмитриевич, он у вас очень хочет встать на учет. Ты там заведи на него новую карточку, с его слов, да, познакомились, на мою ответственность... Ну, вот и ладненько. Как там девчонки? Скрипите? Не заходите, гордые стали... Да, пока здесь... Все, спасибо, дорогая, с меня причитается, целую, конец связи.
(Встает, кладет трубку на рычаг, протягивает руку парню.)
Первый: Ну вот, Сергей, ты теперь в дружных рядах комсомольцев университета. Иди, оформляйся. Не сердись на них, у них дел по горло, знаешь, с каждым разобраться...
Парень: Я не знаю, как вас благодарить, спасибо вам большое, совсем замаялся, огромное спасибо.
(Пожимает руку Первому и, не переставая благодарить, двигается к двери. Выходит за дверь. В коридоре останавливает бегущую мимо девушку.)
Парень: Кто это там у вас, в этой комнате, такой высокий, широкоплечий?
(Девушка заглядывает в комитет. Поворачивается к парню.)
Девушка: Это – Первый.
(Снова комната комитета. Первый в кресле, листает папку. Свет вновь притушен. Первый смотрит на часы с фосфорицирующими стрелками.)
Первый: Через час заседание, скоро начнут сбегаться. Люблю я дешевую популярность, чего говорить, грешен. Обласкаешь одного, а он потом десятерым тебя расхвалит. Прибыли, конечно, с этого почти никакой, но я это для тренировки. Хорошие отношения с населением нелегко поддерживать, годик вплотную пообщаешься – сатанеть начинаешь. Одно слово – первичка. Пора мне наверх, с народом тупеешь здорово, распыляешься на мелочи, суетишься, а толку чуть. После защиты только меня и видели. Аксиома карьеры – то место хорошо, с которого хорошо уйти можно, то есть наверх. Меня в Большом доме местечко замзава уже год дожидается. Приду, огляжусь, а там, глядишь, и секретарь по идеологии меня на свое место сосватает. Вот там на пяток лет можно и подзастрять. Ничего, с божьей помощью докторскую пропихну и – поминай, как звали. На Самого Первого мне не потянуть. Зато куда-нибудь в отдел ЦК партии стоит попробовать, или вернусь в университет проректором. Оттуда можно и в членкоры. Вот это уже пункт, где придется вплотную переключиться на работу с людьми, здесь сама структура тебя никуда не двинет. Ничего, помаленьку, не спеша, с дороги не сверну, землю есть буду, но пропихнусь.
(Закрывает папку, отбрасывает в сторону.)
Первый: Жениться надо, это облегчило бы дело. За Ирку, что ли, взяться? Умненькая девочка, вон как учебную работу поставила, все у неё по полочкам, экран успеваемости прям как картина "Явление Христа народу", и все без крика, с подходиком, любят её в народе. Такую бы приручить неплохо, папашка – ученый с мировым именем, от неё за версту культурой несет, представительная супруга вышла бы. Но – с гонором. Вообще-то это дело поправимое, в койку ей пора да почаще, а то вся энергия на комсомол уходит, от этого недолго и прыщами пойти.
Есть, правда, одна закавыка, все-таки жидовочка она, самая натуральная, и по паспорту, и по виду. Здесь я не шибко брезгливый, по мне хоть бушменка, лишь бы толк был. Однако можно и нагреться с этими ребятами, у неё и знакомые, небось, поразъехались, да и семья не гарантирована... А мне всю жизнь писать о бывшей супруге всякие заманчивые вещи. Да меня с такой анкетой не только в Большой дом – в турпоездку по Болгарии не отпустят. Конечно, если развестись вовремя, но как рассчитать... Да и папашка потом палки в колеса совать будет.
Ну её к ляду, надо где-то в другом месте пошукать. Анкетная чистота превыше всего. Именно поэтому кадры решают всё, они же стерильные, беспристрастные, судят с позиций высшей объективности, кому же ещё решать, как не кадрам, народу, что ли? Этот у нас никогда ничего не решает, ему б эти решения хоть выполнить, да и то не тянет. Но поскольку каждый чем-нибудь да замаран, то сидит тихо. А те, у которых все тип-топ, они базу кадровую составляют, им тем более сам бог велел тихо сидеть, авось что-нибудь да обломится с верхнего стола.
(Поворачивает голову в поисках папки, поднимает её с пола, аккуратно ставит её в сейф, закрывает на замок.)
- Однако кадры должны квалификацией овладеть. Как-то у нас повелось, что на инженеров учат, на врачей учат, а политиками все сами становятся, на интуиции растут и фантазией питаются. А ведь это наука хитрая, в ней свои законы, свое искусство требуется, а его из опыта постигать приходится. Пока до основных принципов дойдешь, половины претендентов недосчитаешься, а, казалось бы, ничего были люди. Взять хоть самый простенький, я его так формулирую: изоморфизм бумаг. Изоморфизм – это из теории множеств, ну, тождественность, что ли. Так вот, хочешь усидеть в кресле – следи, чтоб у тебя этот изоморфизм бумаг был. Решению всякому должно соответствовать мероприятие, постановлению свыше – твое постановление, ЧП – обсуждение и порицание, плану – отчет. Тогда кто бы тебя ни взял за грудки, ты ему бумагу; он тебе – а это у вас есть? А ты ему – есть. Он снова: а это у вас есть? А ты ему – есть, где сел, там и слез, птицы все в порядке, полный комплект.
(Пронзительный телефонный звонок. Первый торопливо снимает трубку белого аппарата.)
Первый: Слушаю. Да, я. Здравствуй, Саша. На бюро горкома? Через час? А у меня еще... Нет, ничего. Захватить протокол заседания комитета? Есть. И постановление приняли. Ладно, я обдумаю, что сказать, не беспокойся, знаю я, что Борцов любит. Ясно, через сорок минут спускаюсь.
(Открывает стол, вынимает оттуда пачку бумаг, взвешивает на руке. Выбирает из нее несколько страниц.)
Первый: Словно в воду глядел, просил Надежду отпечатать пару лишних экземпляров протокола и постановления. Что с того, что мы их ещё только через два часа принимать будем? Ведь примем же? Надя Ивановна и без меня комитет проведет. А я их в это время в горкоме буду демонстрировать, что поделаешь, хочешь быть маяком, умей зажигаться по сигналу. Чего здесь ещё не хватает? Моей подписи под протоколом. Получите, пожалуйста, мою министерскую, отработанную.
(Расписывается под протоколом. Кладет его в портфель.)
Первый: Ну, вот и все, товарищи комсомольцы. Заседание комитета ВЛКСМ объявляю закрытым. Не надо оваций, будьте скромнее.

* * *

Текстуальное сравнение данного протокола с монологом Гамлета убедило таукитянских антропологов в применимости принципа изоморфизма бумаг в литературоведении, где он может описывать историческую трансляцию традиционных образов. И они направили свои видеоискатели на поиски новоявленных Христа и Иуды, дона Кихота и дона Жуана, Магдалины и Офелии со свойственным всем настоящим ученым оптимизмом.

 Продолжение следует.