Братство Че 1, гл. 7, 8

 Глава седьмая.
 Миттельшпиль.

 Погоня отстала, а, может, и не было её вовсе – испугались, засранцы, гранат, разбрасываемых мною во все стороны. Понятное дело: за столько то лет спокойной жизни избаловались, отвыкли от реальных боестолкновений. А тут – здрасти-приехали: штук пять, не меньше, жмуриков получили в односчастье, плюсом – гранаты в камышах разрываются регулярно. Приписали, естественно, отошли, затаились. И это, пацаны,
только начало! То ли ещё будет! Пришло времечко за подлость и предательство расплачиваться – по полной программе!
Отошёл к югу километра на три, выждал ещё с часик. По логике военной – стоило бы ещё часа три-четыре выждать, да больно уж неуютно было в этих камышовых зарослях долбанных Сизых Болот: москиты, прочие мошки кровососущие местные одолели нешуточно, а накомарник и химия всякая, этих гадов отпугивающая, в Лагере остались. Да и к своим стоило поторопиться - как бы Мари, как женщина всякая – ждать долго не приученная, не учудила чего.
Подобрался к самому краешку камышей, осторожно выглянул, осмотрелся.
Визуально – всё спокойно на Индейском Нагорье, солнышко каменное плато освещает, вокруг – ни души. Вот только – те большие валуны, беспорядочно в отдалении разбросанные, внушают некоторые опасения. С одной стороны – далековато до них, около километра будет, а, с другой – именно там снайпера опытного, с карабином нарезным, оптикой хорошей оснащённым, я и расположил бы.
Полежал в камышах ещё минут десять, да и припустил по нагорью короткими зигзагами – где наша не пропадала.
Метров двадцать и пробежал всего – Взззз! Стрела индейская в правое плечо вошла, пробила его насквозь, с другой стороны наполовину древка высунувшись.
Больно то как! А, главное, обидно – так лохонуться: всё в даль смотрел, камушки всякие тщательно осматривая, а дозорный где-то в камышах засел, возможно, совсем рядом с моей последней лёжкой. И, ничего с этим не поделать: у нас одна логика, у этих индейцев – совсем другая, прямо противоположная.
Упал на левый бок, пытаясь автомат с раненного плеча сорвать – не получается, в сторону перекатился, нож из ножен выхватил – поздно, прилетело по затылку чем-то тяжёлым, дальше – темнота, круги фиолетовые.
Пришёл, вроде, в себя, но глаза сразу открывать не стал, решил сперва к ощущениям организма прислушаться. Правая сторона тела вовсе не ощущается – будто и нет её, пальцы левой руки шевелятся, а вот ноги – похоже, связаны крепко и умело.
- Спокойно лежи, друг, - произнёс кто-то на ломаном испанском. Голос, похоже, подростку принадлежал, - Всё хорошо. Живым будешь.
Ладно, поверим. Открыл глаза – лежу, прислонённый к какой-то каменюге, под головой мягкое что-то. Надо же, кто-то заботливый такой попался – сперва по затылку чем-то тяжёлым приложил, а потом под эту гематому подложил мяконькое – чтобы не больно было. Гуманист, однако. Оказалось, что я голый по пояс, правое плечо туго перевязано плотной белой тканью, так, что и рука правая оказалась плотно примотанной к туловищу. Профессионально, ничего не скажешь, и стрелу из раны, очевидно, вытащили. Ноги у щиколоток туго перехвачены крепким кожаным ремнём, ботинки предусмотрительно сняты – босиком по местным каменным россыпям не очень то и побегаешь.
Ну, и кто же здесь – такой хваткий?
Господи – стыдно то как!
Напротив меня, метрах в пяти, сидела на корточках индианка, несомненно – чиго. Молоденькая совсем, лет двадцать, хотя у индейцев этот возраст считается уже весьма почётным – как у нас сороковник.
Девчонка невозмутимо смотрела на меня своими чёрными глазами и молчала.
Да без вопросов, мы ребята тоже неразговорчивые, в молчанку играть – не впервой.
После нескольких минут тишины, индианка всё же спросила, тыкая в меня тоненьким указательным пальчиком:
- Как зовут Того, Кто живёт на твоём плече?
Хороший вопрос. Совсем не сразу до меня дошло, что это она про татуировку на моём забинтованном плече спрашивает.
Его зовут, - отвечаю, стараясь говорить неторопливо и внятно, так как и мой испанский совершенством не отличается, - Эрнесто Че Гевара.
- Правильно, - девица отвечает, головой кивая. Мимолётно улыбнулась даже.
Ещё помолчали.
Чувствую, что с таким темпом разговора можно тут целую вечность просидеть, беру инициативу на себя:
- Почему ты меня не добила? – Спрашиваю.
На этот раз индианка ответила почти сразу, и минуты не прошло:
- Полное Солнца назад один белый Человек спас меня, моего отца, моего брата, других чиго – многих. У этого человека на плече тоже Че Гевара жил. Чиго – должники того Человека. У тебя – Че Гевара на плече. Значит, ты – брат тому Человеку. Значит – наш друг. Плохие gringos за тебя много денег обещали. Но, ты – наш друг. Чиго – твои должники. Ты – будешь жить!
 Всё бы ничего, да рана давала о себе знать – цветные круги перед глазами, тошнота, слабость во всём организме. Мою новую знакомую звали Айна. Развязала она мне ноги, помогла ботинки на ноги напялить, водой из фляги кожаной напоила. Поболтали с ней немного – типа, посовещались. Выяснилось, что в двадцати километрах маленькая деревушка чиго располагалась, тщательно от Хозяев спрятанная. Решили – туда идти: и подлечится мне надо было, и, по словам Айны, там было – у кого дельного совета спросить.
Влезла индианка на валун здоровенный, птицей какой-то местной прокричала что-то в сторону камышей – протяжно так, тоскливо.
Минут через пять пацанёнок чиго прибежал – лет десять ему не больше.
Достала Айна из моего планшета лист бумаги, ручку шариковую. Написал я левой рукой своим письмо - велел юного проводника слушаться и следовать за ним следом к индейской деревне. Чтобы непоняток, каких не возникло – левой рукой же писал, каракули сплошные получились, - с шеи медальон свой снял, пацану отдал, - как бы пароль.
Объяснил – как Отряд найти, индианка перевела, усиленно жестикулируя, убежал мальчишка – в сторону нужной лощины.
А мы с Айной, по самому краешку камышей, поковыляли в противоположном направлении. Трудно было, бреду, хромая, на плечо индианки опираясь. Вот ведь странность – правое плечо ранено, а правая нога – здоровая на все сто процентов – идти отказывается. Через два часа на привал расположились. Лежу на какой-то каменюге тёплой – нет никаких сил идти дальше. А тут ещё то ли миражи начались, то ли – бред горячечный: в небе, слева - над бурой скалой, параллельным с нами курсом судно океанское движется – большое, только сиреневое, сиреневые блики от иллюминаторов во все стороны веером рассыпаются. Красиво – до жути.
В небе, прямо над нашими головами, медленно и совершенно бесшумно, проплывает сиреневый самолёт – гигантский кукурузник. За штурвалом – сиреневый лётчик, улыбается, машет нам рукой, сволочь.

Главное, знакомое судно, уже виденное где-то. Да, и кукурузник со сволочью-летчиком – знакомы, определённо.
Загадал – если вспомню, где всё это видел уже – значит, не подохну, значит – дойдём….
Долго вспоминал. Вспомнил.
 
 -Ладожские миражи-
 В своей жизни я видел много миражей – и в пустыне Кызылкум, и в болотистых джунглях Вьетнама, и даже, в одно особенно жаркое лето – над безымянным заливом Японского моря.
Но ладожские миражи – они особые, любимые.
Почему?
А, может быть потому – что они родные? То бишь - на Родине увиденные?
 Наступил март, приближалась полноценная весна. Решили мы с Гариком, пока ещё не поздно, на зимнюю рыбалку сползать. Лёд на Ладоге ещё надёжным был, но стоит на недельку-другую припозднится – и искупаться запросто можно.
Встречаемся поздним вечером на Финляндском вокзале – необходимо на последней электричке доехать до конечной станции с профильным названием – «Ладожское Озеро», заночевать на вокзале, а рано утром, ещё в полных сумерках – выдвигаться к рыбе поближе.
Встретились-поздоровались, смотрю, а Гарик какой-то не такой, скулы заострились, взгляд непривычно скользящий. Выясняется, заболел напарник, – температура – под сорок.
После того, как Лёнька Волжанин от воспаления лёгких помер, я к таким вещам серьёзно стал относиться.
- Давай, Гарик, - говорю, - Отложим на фиг эту рыбалку. Сейчас я тебя домой провожу. Водки горячей с малиновым вареньем попьёшь – к утру вся хворь и отступит.
- Нет, не пойдёт так, - заявляет Гарик, - Во-первых, клин клином вышибают – ломанёмся к Зеленцам, пропотею по дороге, потом в палатке отлежусь. А, во-вторых, у меня водка горячая с малиновым вареньем – с собой.
И демонстрирует термос трёхлитровый, китайский.
Смотрю, спорить с ним бесполезно – настроен серьёзно, а экипирован, термос учитывая, и подавно.
Приезжаем на станцию, кемарим в уголочке – народу в здании вокзала много набилось, – одни корюшку ловить настроились, другие – к Кариджскому маяку за окунем собрались.
Каридж место тоже почётное – часа четыре до него по торосам добираться, но окуни там ловятся – по килограмму и более, да и щуки крупные попадаются иногда.
Получается, на Зеленцы только мы настропалились. Зеленцы – это острова в двадцати километрах от берега, во время войны через них Дорога Жизни проходила, и сейчас ещё там бараки-сараюшки разные стоят, если что – и переночевать можно запросто.
Я был на этих островах один раз, но только летом, Гарику же и вовсе не доводилось, он всё больше к Кариджу бегал, или на мелководье рыбачил.
Но с собой имеется подробная карта и надёжный компас. По плану - должны за световой день добраться до островов, разбить там лёгкую палатку и порыбачить в волю.
По слухам, неделю назад под Зеленцами ночью очень хорошо плотва крупная – грамм по пятьсот–шестьсот, клевала.
Как только за окнами начало сереть – выходим. Лёгкий морозец, хрустящий снежок под подошвами валенок, в небе – одинокие редкие звёздочки.
 От вокзала до берега ведёт широкая, хорошо натоптанная тропа. У берега тропа раздваивается – правая – к мысу Морье – там корюшка, ерши и прочая мелочь клюёт, левая - к Кариджскому маяку.
 В сторону Зеленцов троп нет. Оптимизма этот факт не вызывает, но и для пессимизма повода нет – никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, – диалектика.
Определяемся по компасу, выбираем направление. Идётся пока легко – под ногами твёрдый наст. Светлеет, прямо по нашему курсу всходит неяркое солнышко – значит, правильным курсом двигаемся, – на восток.
Гарик сперва достаточно бодр и весел, но часа через три начинает отставать, делаем привал. Немного перекусываем, запиваем напитком «на малиновом варенье». Заметно холодает, опускается туманная дымка, солнца не видно совсем.
 Идём дальше. Бросаю взгляд на компас – мамочки мои, стрелка пляшет из стороны в сторону, разве что – круги не выписывает. Ну и как понимать это?
- А это значит, что мы уже где-то совсем близко, - объясняет Гарик, - Тут во время войны столько машин под воду ушло, ну и снарядов всяких, бомб – вот компас то это железо и чует. Раньше мы над глубиной были, а сейчас к островам вышли – тут уже мелко, компас и взбесился.
Решаем: остановится, порыбачить, дождаться, когда туман исчезнет – а там и определится по месту нахождения. Ставлю крохотную полиэтиленовую палатку, дома с помощью паяльника изготовленную, зажигаю в палатке пару маленьких свечей, в пустые банки из под майонеза предварительно размещённые. Гениальное изобретение – на улице минус пятнадцать, а в палатке, уже через десять минут – плюсовая температура.
Гарик выпивает неслабую порцию лекарства из термоса, влезает в спальный мешок и преспокойно засыпает. Спит он до самого вечера, только храп по озеру разносится.
Я потихонечку рыбачу, сверля лунки в значительном отдалении от палатки – я Гарику шумом от лунок буримых спать не мешаю, он мне, храпом – рыбу ловить. Рыбка ловится потихоньку – плотвичка, окуньки, даже щурок один попался.
 В природе начинает что-то странное происходить. Уходит туман, резко теплеет – даже дождик мелкий начинает моросить. А вот и Зеленцы – с километр всего не дошли, даже бараки старые видны отчётливо.
Откуда-то издали прилетает странный шум – будто поезд скорый где-то по ладожскому льду следует. Звук становится всё громче, уже видна приближающаяся со стороны островов тёмная фигура неясных очертаний. Через пять минут становится ясно – это здоровенный лось. Голову рогатую к небу задрал и чешет – прямо ко мне.
Громко кричу, зверь останавливается и смотрит на меня совершенно ошалевшими дикими глазами. Кричу ещё раз – лось испуганно приседает, делает кучу, разворачивается на девяносто градусов, и гордо, закинув массивные рога на спину, с закрытыми глазами – удаляется в ледяные просторы, в направлении, противоположном берегу. Тут же вытаскиваю крупного хариуса – рыбу в этих местах редкую.
Не иначе, Весна по-настоящему пришла, вот природа и опьянела немного.
 К вечеру просыпается Гарик, на удивление здоровый, без каких-либо признаков температуры повышенной. Теперь настала моя очередь подремать пару часиков перед ночной рыбалкой. Просыпаюсь, перекусываем. Поднимается ветер – плотно зашнуриваем палатку, прикармливаем лунки, внутри палатки заранее просверленные.
В палатке хорошо, тепло, негромко трещат свечи, с наружи дует ветер нешуточный, по крыше стучит крупный дождь. Плохо это: ветер - потому что лёд весенний оторвать от берега может; дождь – потому что мы в валенках. Валенки, конечно, на «резиновом ходу», но, когда на льду будет сантиметра три воды – утешение слабое.
К утру налавливаем килограмм пятнадцать разной рыбы, даже пару сигов попадается.
Пора к дому. Дождь стих, сквозь редкие сиреневые облака проглядывает весёлое солнышко, дует тёплый ветерок. На льду, правда, за ночь скопилось немало воды – ноги тут же становятся мокрыми – противное ощущение.
 Трогаемся в обратный путь. Гарик идёт первым. Вдруг он резко останавливается и удивлённо произносит:
- Смотри, Андрюха, берег то – бежит!
Ну, думаю, опять у Гарика температура поднялась, бредит – не иначе.
Присмотрелся - и правда, береговая линия, еле видимая вдали, начинает плавно стираться зигзагами, как будто и впрямь – бежит. Вот и мыс Марье растворился, и маяк береговой пропал куда-то.
Впереди – до самой линии горизонта – только снежные торосы.
Оборачиваюсь – и линия береговая, и маяк – находятся позади нас, где быть им совсем не полагается. И сиреневое всё какое-то, ненатуральное.
Останавливаемся, перекуриваем, обсуждаем.
А безобразия продолжаются – был один маяк, потом стало – два, три, десять – надоело считать – плюнули. Потом глядь, слева, вдалеке, параллельным с нами курсом судно океанское движется – большое, только сиреневое, сиреневые блики от иллюминаторов во все стороны веером рассыпаются. Красиво – до жути.
Но, красота красотой – а к дому двигаться то надо. Решаем – миражам не верить, а курс держать согласно здравому смыслу, то есть – по компасу, ведущему себя нынче благоразумно и прилично.
Через час, из-за очередного тороса, показываются трое мужиков. Обычные мужики, только сиреневые, опять же. До них метров двести, идут впереди нас в том же направлении. Вдруг у мужиков пропадают головы, через минуту – одни только ноги бредут куда-то, потом – никого нет уже впереди, пропали совсем.
В небе, прямо над нашими головами, медленно и совершенно бесшумно, проплывает сиреневый самолёт – гигантский кукурузник. За штурвалом – сиреневый лётчик, улыбается, машет нам рукой, сволочь.
Конец Света какой-то. Бред пьяного телёнка в чукотской тундре, на исходе Ночи Полярной.
Неожиданно всё прекращается, сиреневые облака ушли куда-то, оптический обман прервался – надолго ли? Впереди, уже недалеко совсем, берег с маяком, позади – трое давешних мужиков безголовых, но сейчас – с головами. Догоняют нас постепенно.
- Видали, - орет идущий первым молодой краснощёкий здоровяк в овчинном тулупе, - Миражи то в этом году какие – просто блеск! Сахара знаменитая, к такой-то матери, отдыхает. Вас, ребята, кстати, сперва шестнадцать было, потом – восемь, четыре, а теперь вот - двое. Вы то хоть – настоящие?
- Да вы сами ещё недавно без голов вовсе разгуливали, что тот всадник в пампасах, - парирует Гарик.
Дальше идём вместе.
- А там, впереди, что-то неладно, - говорит один из новых знакомых.
И действительно, впереди толпа народу, все бегают туда-сюда, руками размахивают.
 Подходим, так и есть – сбылись худшие ожидания. Не просто так ночью ветер бушевал – оторвало таки лёд от берегового припая, между нашей льдиной и береговым льдом – трещина нешуточная, метров двадцать уже будет, – и расширяется прямо на глазах.
На льдине скопилось человек триста. От маяка подходит небольшая лодка – человек пять вместить сможет, и то, если без рюкзаков и ящиков рыбацких. Среди толпы начинаются споры и разногласия – а кому первому спасаться? В воздухе повисает матерная ругань, отчётливо пахнет дракой. Никто не хочет рыбу пойманную на льду оставлять.
 А тут ещё Гарик куда-то подевался.
Ага, вот и он – отошёл метров на сто в сторону, лунку пробурил и рыбку ловит – как ни в чём не бывало, да ещё и рукой мне машет, мол, греби сюда, клюёт.
Подхожу, сверлюсь рядом, удочку опуская в лунку.
- Понимаешь, - говорит Гарик, - тут же всё достаточно просто, только быть надо внимательным. Ветер то у нас – восточный? Восточный, да и крепчает понемногу. А вон видишь, в двух километрах – мыс Морье? Льдину нашу скоро туда и прибьёт, а там мелко – переберёмся на берег без проблем. Я в том году по этому маршруту два раза выбирался.
А на берегу спасённых этих милиция, наверняка, встретит, штраф выпишет. Да штраф то ерунда, а вот бумага в институт придёт – опять отмывайся, доказывай что ты – белый и пушистый, в духе борьбы за коммунистические идеалы воспитанный.
Так что сиди, рыбачь, тут места корюшковые.
И действительно, пока до мыса дрейфовали – корюшкой ещё разжились – для ассортимента полного.
Прибило льдину к берегу, торосы на месте стыковки подниматься метровые стали. Народ туда и ломанулся дружно, а Гарик сидит себе, дальше рыбачит:
- До чего же народ у нас глупый и нетерпеливый. Сейчас то торосы ещё не устоялись, полезешь через них – обязательно провалишься, а глубина там – метра полтора. Так что пойдём туда только часа через два. За это время торошение прекратится, льдины друг к другу притрутся – пройдём, как посуху.
Так всё дальше и случилось, впрочем – ноги и так мокрые уже были.
 Перебрались на мыс – а там костры вовсю жаркие горят, – это торопыги несчастные сушатся, – до станции то ещё километров семь чапать.
 Приехал я домой. Бабушка обрадовалась – в кои веки внучок рыбы столько домой принёс. А потом, глядя, как я безрезультатно пытаюсь валенки с ног стащить, говорит:
- Ничего у тебя, внучок, не получится. Уж поверь мне, в войну то я на лесных заготовках работала – знаю. Если валенок мокрый на ноге часов десять посидит – ни за что потом не снять, срезать будем.
Жалко валенок, новые были, практически. Промучился я ещё часа полтора, да и сдался – срезала их бабушка за пять минут, к следующему зимнему сезону новые покупать пришлось.
Рыбачил я потом по последнему льду на Ладоге неоднократно. Но миражей таких никогда больше видеть не доводилось. Только вот сняться они иногда, особенно – кукурузник сиреневый, огромный. Как впрочем, и другие сны – о событиях юности ушедшей.

Как бы там не было, но – вернулись силы, пусть – и чуть-чуть.
На рассвете – добрели до индейской деревушки.
Запахло дымком, чиго на встречу вышли.
Что дальше – не помню. Провал чёрный…


 Глава восьмая.
 Жаренная собачатина.

 Что-то щёлкнуло в мозгу: обоняние вернулось – затхлость сплошная, пахнет каким-то старым тряпьём, сырой землёй, чем-то жареным - непривычно; вот и слух восстановился – кто-то на английском что-то бормочет. Всё отчётливее и отчётливее, сперва – только отдельные слова понятны, а вот – и всё полностью.
- О, ресницы дрогнули. Открывайте глаза, открывайте! Кругом – одни друзья. Смелее!
Открыл глаза – полумрак, свеча горит, самопальная – по запаху судя, напротив – бородатая пожилая морда. Явно – белый, судя по говору – природный англосакс.
- Слава Богу! – Морда говорит, - Я уже не чаял, что в себя придёте.
- Где – я? – Спрашиваю, - Где Мари, остальные? Вы – кто?
 - Можно я – по порядку поступления вопросов? – Бородатый спрашивает, - Так вот. Вы – в посёлке чиго, в лучшей землянке – сам копал! Называется посёлок – «Тру-ля-ля». Это я придумал. Правда – недурно, с юмором? Ваши – на подходе уже. Айна сказала, что часа через три-четыре – здесь уже будут. А я – Марк, единственный, кто из отряда Бердна – на свободе умудрился остаться.
- Как я понял, - спрашиваю, - Бернд жив, и где-то в плену, в кандалах содержится?
- По-видимому – так, - собеседник отвечает, - Только, давайте про это – попозже поговорим? Все подойдут – вот тогда. Не люблю я об одном и том же – десять раз рассказывать. У нас с Вами – сейчас поважней дела имеются. Сил Вы много потеряли, а лекарств у меня – нет совсем. Кроме одного – жаренная собачатина. Чиго уверяют – нет ничего лучше – для восстановления сил, для предотвращения гангрены. Вообще у них - так заведено, при всех заболеваниях. Я тут уже год, без малого, живу. Знаете – действительно помогает! Может, конечно, быть – что просто психологические моменты работают. Но – всё же – работают! Вы как, сможете? Не стошнит? Ну – очень надо!
- Да нет, - отвечаю, - Точно не стошнит. Уже приходилось пробовать. Давайте – если надо.
Бородатый передо мной сковородку поставил с мясом нарезанным, вилку деревянную двузубую в левую руку вложил.
Пожевал я того мяса – сколько смог, действительно – взбодрило, даже правую половину тела стал чувствовать, в правой ноге иголки закололи невыносимо.
- В ноге колет? – Радостно бородатый спрашивает, - Очень хорошо! Идеально даже! Э-Э…. А, вот спать Вам сейчас – нельзя! У ваших же – есть антибиотики? Вот и отлично! Надо их дождаться – обязательно. Чтобы не уснуть – рассказывайте что-нибудь. Что? Да всё равно – что. Ну, хотя бы – где Вам собачатины довелось отведать? В - Корее? В – Китае? Говорите – в Магадане? Что это такое? Первый раз слышу – расскажите!
 Можно и рассказать. В ноге – уже пила жужжит, плечо – холодное как лёд, даже щека занемела – от того холода, а лоб – в поту, жарко. Говоришь – и полегче, вроде, немного….
 
 -Фраер в белом костюме-
 Иногда, со Временем (как с философской субстанцией) происходят странные метаморфозы. Бывает, только Новый Год встретили, а уже снова – декабрь на дворе. И не произошло, за рассматриваемый период, ровным счётом ничего. А бывает – наоборот. Столько всего случилось, думаешь – года два прошло, не иначе. А посмотришь на календарь – ёлы-палы, и двух месяцев не набежало!
Странная это штука – Время.

 Из Певека летим не очень долго, минут пятьдесят - строго на восток.
Вот она конечная точка нашего маршрута – посёлок Апрельский, где находится одноимённый прииск, и одноимённая же геолого-разведывательная партия.
Ничего себе – посёлок. Есть, конечно, и бараки разномастные – куда же без них, но присутствуют и современные пятиэтажки, есть типовая – совсем как в крупных городах – школа, детский садик. Даже немного расстроены – больно уж цивилизовано вокруг, не того ожидали.
Впрочем, вдоволь поудивляться не удаётся – наутро всех припахивают по полной.
Ребята получают спецовки и отбывают на свои объекты, меня же Вырвиглаз отводит в расположение полевого отряда, отъезжающего на «Жаркий». Скучно и обыденно представляет, подводит к невзрачному мужичку.
- А вот это, Андрюха, - говорит Вырвиглаз, - и есть твой прямой начальник, он же – наставник и учитель, он же – бурильщик шестого разряда, – Саганбариев Александр, для простоты – Шура Киргиз, или же, ещё короче – Шурик. А ты при нём будешь – «помощником бурильщика», разряда пока четвёртого только, но если заслужишь – повысим обязательно. Ты его, брат, слушайся, он лишнего не посоветует, а полезному чему – научит обязательно.
Шурик ростом ещё ниже меня, но гораздо плотней и в плечах пошире, глаза узкие-узкие, куда там японцам. Выглядит лет на двадцать пять, но, как выяснилось позже, ему уже за пятьдесят, даже внуки имеются.
 И по национальности он вовсе не киргиз, а чистокровный бурят из Тувы.
- Ничего, Андрон, - улыбается мой новый мастер-наставник, демонстрируя редкие чёрные зубы, - Всё хорошо, однако, будет. Всему научим, всё покажем. Поработаем – денег заработаем. Доволен, останешься, однако. Устанешь только сильно очень. Но это ничего – отдохнёшь потом, однако.
Едем с Шуриком на базу за железяками разными, коронками алмазными буровыми, план-наряд получаем, другие бумаги нужные.
Заходим в неприметный подъезд такого же неприметного здания. На втором этаже железная дверь с крошечной табличкой: «Первый отдел». Получаем инструктаж, подписываем какие-то документы – получаем допуск для работы на секретном объекте.
- Повезло, однако, тебе, - говорит Шурик, - Сразу на «Жаркий» попал.
Из разговора выясняется, что везение моё – сугубо относительное. На Центральном участке буровые бригады работают по нормальному графику: трое суток – двенадцать часов через двенадцать, потом – трое суток отдыхают. А на «Жарком» - тупо –
двенадцать часов через двенадцать – без выходных – все полтора месяца, на смену отведённые. А что денег больше заработаешь, ещё не факт, не дашь план, пусть и по самым уважительным причинам, всё равно только тариф голый заплатят.
Короче говоря, «Жаркий» этот самый – натуральная местная ссылка, куда отправляют на перековку всяких там провинившихся и недоделанных. Да ещё вот таких, как Шурик – безропотных и тихих нацменов. Боятся они всего – вдруг начальник зуб заимеет, да и выгонит с Чукотки с волчьим билетом на Большую Землю – в Туву, то есть. А там больших денег не платят, а у Шурика домочадцев на шее – штук двадцать, как их кормить? Поэтому Шурик по первому начальственному свистку готов на всё и везде.
- И всё равно, повезло тебе, - нудит начальник-бурят, «Жаркий» - жутко секретное место, однако. Золота там – ужас. На вертолёте лёту – час с хвостиком. И площадка вертолётная там есть. Но, однако, на машинах пойдём. Часов сорок. Потому как – секретность! – Шурик назидательно поднимает вверх толстый указательный палец.
Ну, что ж, посмотрим, что за «Жаркий» такой.
На следующий день назначен выезд. Всех отъезжающих выстраивают в ряд, шмонают рюкзаки. Во-первых, на предмет выявления спиртного – на «Жарком» сухой закон.
 Во-вторых, изымают все консервы – а вдруг в банках спрятана шпионская аппаратура?
Зато охотничьи ружья, наоборот, разрешены – места, как-никак, там дикие, всякое случиться может.
Колонна, состоящая из трёх новеньких «Уралов» потихонечку трогается.
 За баранкой нашего, передового «Урала» - Пашка Обезьян – начальник отряда, единственный из всех отбывающих, кто уже был на «Жарком» и неоднократно, все остальные следуют на сей секретный участок в первый раз.
Пока дорога вполне сносная, трясёт вполне терпимо, жить можно. Едем по грунтовке, проложенной прямо по откосу пологой сопки, справа нависает каменный приступок, слева – пологий склон, поросший кустарником – карликовыми берёзами, ольхой и чем-то хвойным.
Сзади раздаётся громкая автомобильная сирена, останавливаемся.
Вдруг, из бокового окошка последнего «Урала» раздаются выстрелы – один, второй, третий, четвёртый. Из дверцы вываливают возбуждённые мужики, толпой группируются у кабины вахтовки, всматриваются куда-то по склону – в даль.
Подходим – оказывается, из окошка усекли медведицу с двумя медвежатами – и давай палить почём зря. Кажется, одного медвежонка подстрелили таки – что-то бурое в кустарнике лежит неподвижно.
- Ну, вы дикие какие-то! – Возмущается Обезьян, - Зачем медвежонка замочили? Всё равно не достать его. Или кто смелый всё же найдётся? Медведица то - жива осталась, прячется где-то рядом. Что – нет смелых? Уроды грёбаные! Ну, допустим, захотелось кому-то медвежатинки отведать. Высмотри себе одинокого медведя, завали, тут этих медведей – как собак нерезаных. Засранцы вы всё-таки.
Не прекращая ругаться и ворчать, Пашка залезает в кабину, едем дальше.
И, действительно, пока до лагеря доехали, видели медведей этих – не сосчитать.
И одиночные попадались, и – группами. Самое интересное, что все медведи были разномастными – от практически чёрной до светло-жёлтой окраски. Один раз видели на сопке группу из трёх косолапых: один – палевый, другой – светло-рыжий, третий буро-чёрный. В чём тут дело? Даже многоопытный Обезьян ответа не знал.
 На рассвете, по крохотному ручью (здесь вместо дорог используют русла ручьёв и речек небольших) выезжаем на морской берег – Анадырский залив Берингова моря.
На море полное безветрие. Ласковый прибой перебирает разноцветную гальку.
По контуру берега – высоченные скалы, метрах в четырёх от уреза воды по скалам прочерчена белая непрерывная линия – делать кому-то нечего было? Часа два едем вдоль берега, потом делаем привал.
Над капотами усталых машин поднимается белый пар. Водилы тоже устали нешуточно, прямо под колёса «Уралов» подстилают ватники и заваливаются спать.
Разводим костёр, готовим королевский обед – макароны с тушёнкой, плюс крепкий чай.
После обеда все разбредаются кто куда.
 Мне, как самому молодому, поручают помыть грязную посуду. Складываю всё в объёмный котёл из под макарон, иду к морю.
 На берегу тщательно намыливаю ложки-вилки, тарелки-кружки, вхожу по колено в море – набрать воды для споласкивания.
Неожиданно, прямо передо мной, из воды выпрыгивает большая рыба, падает обратно, обдав меня веером брызг. Вот это да! Присматриваюсь – а вдоль берега, туда-сюда, перемещаются сотни, да какие там сотни – тысячи здоровенных рыбин.
Зову товарищей – полюбоваться на это зрелище.
- Да это, однако, кета на нерест собралась, - говорит Шурик, - Пару дней вдоль берега потусуется, присмотрится – да, и попрёт в ручьи валом, только, однако, держись.
Начинается рыбалка. Шурик, единственный обладатель спиннинга, раз за разом бросает в зеленоватые воды блесну. Но все его усилия ни к чему не приводят, рыба клевать не желает. Остальные пытаются поймать рыбу с помощью рук и импровизированного бредня, смастерённого из маек и рубашек. Мне удаётся подбить одну рыбину камнем.
Примерно в полукилометре от нас замечаем на берегу пару крупных медведей – то же на рыбалку вышли.
Наконец, Шурик не выдерживает, отшвыривает бесполезный спиннинг, и берётся за ружьё, его примеру следуют и другие, медведи благоразумно ретируются в неизвестном направлении.
От дружной пальбы просыпается Пашка Обезьян, хмуро почёсываясь, подходит к берегу, трясёт лохматой башкой, и начинает ругаться:
- Уроды недоделанные! Выродки позорные! Я что велел – разбудить меня через три часа? А они и забыли – рыбку ловят, видите ли. Быстро все по машинам. Прилив идёт. Нам что в одну сторону до ручья – два часа, что в другую. Запросто потонуть можем! – Обезьян рукой показывает на белую бесконечную полосу, прочерченную кем-то высоко на скалах.
Теперь то понятно, чьих рук это дело – это след прилива, впечатляет.
А и действительно – вода то прибывает, там, где костёр горел, уже волны плещутся.
Залезаем в машины и гоним изо всей мочи, только прибрежная галька из-под колёс летит в разные стороны. Прилив продолжается, едем уже по воде, вода поднимается, всё выше, выше. Надсадно гудят моторы – на последнем издыхании успеваем заехать в спасительный ручей, уходим метров на двести вверх по его руслу, останавливаемся.
Пашка вываливается из кабины, смахивает пот со лба:
- Ф-у-у, успели. Минут на десять бы поздней тронулись, и всё – кранты деревушке вышли бы!
Выясняется, что ручей этот и не наш вовсе. До нужного - ещё километров десять.
Дожидаемся отлива, подъезжаем к ручью с поэтическим названьем «Жаркий».
Обезъян делит коллектив поровну, расставляет по разные стороны русла, выдаёт по дюжине пустых холщовых мешков, поясняет:
- В мешки рыбу складывать будете.
«Урал» отъезжает метров на триста, разворачивается, разгоняется на мелководье, и, подняв тучу брызг, на большой скорости въезжает в ручей. Ручей то не широкий, чуть-чуть автомобиля шире будет, а кета, как выяснилось, уже на нерест в него зашла.
Шурует «Урал» по ручью со страшной силой, что делать рыбе прикажите? Правильно, только одно и остаётся – на берег выбрасываться. Идём это мы по берегам ручья – рыбу в мешки складываем. Да, на такой рыбалке я ещё не был.
 Часа через четыре благополучно добрались до лагеря. Оказалось, что напрасно мы столько рыбы с собой привезли, соли то на участке и нет совсем – завхоз, сука злая, запил в Певеке, вот со жратвой и облом полный вышел. Часть рыбы пожарили (без соли), икрой
несолёной знатно – до поноса сильнейшего – обожрались. Но большую часть всё же выбросить пришлось. Жалко – а что сделаешь? Хозяйственный Шурик, впрочем, несколько рыбин подвесил под выхлопную трубу ДЭЗ-ки.
- Вкусно, однако, - нахваливал потом Шурик получившееся блюдо, незаметно сплевывая в сторону.
Но компаньонов у него не нашлось, никто не захотел есть совершенно пресную рыбу, воняющую солярой.
Но с едой, действительно, было тоскливо, каждый день одно и тоже – несолёные макароны с тушёнкой, каменные пряники, красная (опять таки – несолёная) икра и несладкий чай-жидок. А некоторые и вовсе предпочитали не давится пресными макаронами – довольствовались тушёнкой с пряниками – деликатес, для тех, кто понимает, конечно. Уху ещё иногда варили, да без соли, и она шла как-то не особенно.
И вот так – полтора месяца, какие уж тут шутки?
 Ну, а что непосредственно работы касается, то ничего особенного – работа как работа.
Скважина вначале неглубокая была – метров двести всего. В начале смены поднимаем снаряд, разбивая его на штанги раздельные, керн пород горных извлекаем, в ящики специальные складываем, если надо - коронку буровую меняем, обратно снаряд в скважину опускаем, бурить начинаем. Работа вроде бы простая, но вспотеть крепко пару раз успеваешь запросто. Часа два бурим, и опять спуск-подъём следует. Между спуском-подъёмом помощник бурильщика вроде бы свободен. Но с Шуриком этот номер не проходит. После первого же спуска-подъёма отвёл он меня за здание буровой, а там – гора старых ржавых труб лежит.
Вот, - говорит Шурик, - надо, однако, всё это железо на части составные, однако, разбить:
трубы - отдельно, переходники – отдельно, муфты разные там – отдельно.
- А зачем это? – Спрашиваю.
- Надо, однако, - ёмко и доходчиво объясняет Шурик, - В хозяйстве всё пригодится может. Если и не сейчас, то – через год, однако.
Шурик показывает, как с помощью кувалды, двух ключей и набора патрубков развинчивать железо на части. Надо сказать, что за полтора месяца я в этом деле преуспел несказанно. Даже сейчас, по прошествию стольких лет, я готов развинтить на спор любые резьбовые соединения, сколь заржавевшими они не были бы.
Единственная радость на участке – чудо-банька, на берегу ручья расположенная. Кончается вахта, полчаса на машине до лагеря, пока слегка перекусываем - банька готова. Поверх банной печи лежит лист неизвестного металла, десять минут – металлический лист раскаляется до красна, а от него уже – камни. В чем тут секрет, что это за металл такой? Никто не знает. Паримся вениками из карликовой берёзы, купаемся в ручье, после этого едим ещё раз, уже по настоящему, и сразу – спать. Проснулись, перекусили – вахтовка уже у порога.
Как то вдруг вработались, оглянутся не успели – смена полевая уже и заканчивается.
 За два дня до пересменки и скважину закончили – на глубине семьсот пятидесяти метров.
И тут как раз по рации и новость радостную поймали – в рыбацкий посёлок Выжда что-то из спиртного завезли.
 Пашка Обезьян берёт меня с собой – в качестве грузчика. По ручью спускаемся к заливу, едем вдоль побережья ещё часа три. Обезьян, ловко вертя баранку синими от многочисленных татуировок руками, рассказывает о своей жизни:
- Главная опасность на Большой Земле – скука. Работа, дом, работа, всё по расписанию – и так до пенсии. Вот от тоски той сорвался раз – морду одному гаду по пьянке набил. А может, и не гаду вовсе, а просто – по пьянке. Но три года потом отсидел – от звонка до звонка. Отсидел – вернулся. Года полтора продержался – опять скука заела. Опять что-то учудил – машину одного крутого чела сжёг, кажется. Уже пятёрку дали – рецидивист, как-никак. Отсидел, ну, думаю – больше я в эти игры не играю. Вот и завербовался на
Чукотку. Здесь хорошо, в смысле – скучать не приходится, всегда при деле, всегда работа какая-то найдётся. Человеком здесь себя чувствую.
Возле самой деревушки нас встречает стая злобных собак, бегут следом, надсадно гавкая, так и норовя за колесо машину укусить.
Пашка косится на собак с каким-то определённым интересом.
Подъезжаем к магазину, затариваемся спиртным – лекарственной микстурой из боярышника - от заболевания почек, в маленьких пузырёчках грамм по пятьдесят. Лекарственная микстура, нелекарственная – но градусов тридцать в этом напитке есть - заставляем картонными коробками половину фургона, – то-то же сегодня мужики почки свои знатно полечат.
Выезжаем из Выжды – опять с разных сторон набегают собаки. Обезьян вдруг резко
выворачивает руль – визг покрышек, собачий визг. Пашка тормозит, выходим из кабины.
В десяти метрах лежат две задавленные собаки.
- Ну, это мы удачно зашли, - радостно заявляет Обезьян, по хозяйски переправляя собачьи тушки в фургон, - И спиртным разжились, и свежатиной затарились!
 Конечно, девицы - непременно закатят глаза и пробубнят что-то эдакое:
- О, времена! О, нравы!
А, с другой стороны, полтора месяца кормить людей тушёнкой с пряниками, это – гуманно?
Приезжаем в лагерь – нас встречают как героев.
Вечером пируем – грешен, каюсь, – то же собачатины отведал, и не стошнило даже.
 Смена закончена, возвращаемся в Апрельский.
Общага пуста – все ребята ещё торчат на объектах своих. Случайно смотрюсь в зеркало – ну и рожа, – патлы тусклые во все стороны торчат, бородёнка жиденькая профессорская – мрак полный. Решаю сходить в парикмахерскую - посёлок Апрельский место цивилизованное, и парикмахерская имеется. Стригусь под ноль, бреюсь – но не хватает чего-то в облике, одежонка то обветшала, поизносилась.
Прохожу мимо промтоварного магазина, в витрине - одинокий манекен в пыльном белом костюме.
Вернее – в светло-бежевом, но здесь, на фоне серых ватников и зелёных штормовок, этот цвет воспринимается не иначе – как «белый».
 Продавщица по честному предупреждает, что костюм этот провисел в витрине лет шесть. Но это меня не останавливает, примеряю костюм. Ну, надо же – сидит как влитой. К костюму прикупаю светлую рубашку и чёрные модельные туфли. Тут же переодеваюсь в обновки, старую одежду выбрасываю - без жалости.
Выхожу на улицу, редкие прохожие оглядываются вслед, пробегающие по своим делам собаки – шарахаются в стороны.
Навстречу идёт Шурик, увидал меня, кепчёнку с головы содрал, кланяется подобострастно – за Начальника Большого принял.
Потом узнал, конечно, заулыбался. Но улыбка у него была какая-то вымученная и испуганная, да и улизнул тут же - по какому-то выдуманному поводу.
А через час выхожу из пивной – вахтовка стоит, ребята приехали.
Вылезли, глазеют недоумённо на фраера заезжего.
А когда всё прояснилось, в смысле – кто есть кто, Михась минут десять прямо на тротуаре валялся – со смеху подыхал.
Если Вы по нужде какой приедете в посёлок Апрельский, Вам обязательно расскажут Легенду «о лысом фраере в белом костюме». Это – про меня.
 Посидели, конечно, потом, выпили, по посёлку покуролесили знатно.
 С утра выяснилось, что вертолёт до Певека только через неделю. Ребятам то надо было ещё в камералке сидеть – карты геологические для Дипломного Проекта тщательно перерисовывать, а потом у Начальника полевой партии утверждать.
А мне и не надо вовсе – выдали справку, что участок «Жаркий» - объект особо секретный, и карты для пересъёмки не выдаются. Вот и ладушки, мне только того и надо – теперь сам всё нарисую, что захочу, в смысле – чего попроще, чтоб с Проектом Дипломным долго не возится.
Пожалуй, прав был Шурик – повезло мне с этим «Жарким».

Много чего я ещё рассказывал слушателю нежданному, русский с английским путая в бреду.
Вдруг, дверь в землянку распахивается широко – свои прибыли. Вот Мари – со слезами на глазах. Следом – доктор Мюллер – на ходу чемоданчик свой медицинский расстегивающий.
Следовательно – нормально всё. Прорвёмся!

Продолжение – следует.