Как оно на самом деле

Я помню. Я помню это всегда. Не ругаю себя, не стараюсь уязвить…просто помню.
 Тогда я страстно увлекался охотой. Не столько самой добычей зверя или птицы, сколько атрибутикой этого времяпрепровождения,которая мне в то время-в тридцать с небольшим лет-казалась истинно мужской.Как то мои знакомые из районного лесничества пригласили меня на зимнюю охоту.Это был не первый мой «зимний» опыт,но несколько необычный:раньше мы собирались группой на заранее отмеченную территорию и все было весело,забавно и зажигало кровь.А в этот раз я поехал один.Почему то решил добираться в ночь,не хотелось терять драгоценных рассветных часов.Я вылез из маршрутного автобуса на заснеженном полустанке с рюкзаком за плечами и зачехленным ружьем в руках.Мои лыжи ждали меня в сторожке до которой было ещё десять километров пути по заснеженной лесной просеке.Крошечная в одну улицу деревушка,по самые крыши заросла снегом,в некоторых избах едва светились заледенелые
окошки,завешанные сверху большими сосульками, а снизу подпертые пухлыми сугробами.Снег фосфорицировал под ясным,усыпанным звездами,небом,вокруг месяца сияло яркое кольцо.Лицо ощутимо пощипывал пятнадцатиградусный морозец.Тишина и слабый запах деревенских дымков нагоняли тоску и неуверенность,но идущая по деревенской улице накатанная лыжня вела прямо к просеке в лесу.Я подкинул за плечами рюкзак,застегнул лямку на поясе и довольно бодрым шагом направился по лыжне в лес.В конце-концов десять километров-это всего то пара часов скорым ходом,месяц яркий,воздух свежий,время дотопаю без проблем.
Через полчаса такого быстрого хода лыжня, по которой я шел,резко и уверенно свернула с просеки в лес и затерялась среди деревьев. Впереди снег лежал
нетронутый,белый,сияющий.От быстрой ходьбы надо мной облаком клубился пар, и я
усмехнулся. Наощупь проверив шнуровку своих военных ботинок ,я шагнул с лыжни на
 нетронутый снег.Фонтаном взметнулась морозная пыль,а я провалился по колено.Это показалось мне не таким уж страшным,ну задержусь на полчаса лишних и только.Под рыхлым,сыпучим,как кристаллический сахар,снегом оказалась старая нахоженная тропа,но ощупью искать ее было трудно ,а когда я наступал мимо,то проваливался почти по пояс.Шаг мой сбился,я то проваливался,а то вдруг наступал на тропу и взбирался на нее, как на ступеньку. Снег на просеке намело косыми барханами,и через полчаса бултыхания через них,я совершенно взмок и вконец запыхался. Сердце билось, словно в самом горле,перекрывая дыхание и отнимая такой необходимый воздух.Я впервые усомнился в том,что правильно рассчитал время.Похоже, что мне потребуется несколько больше времени да и сил, чтобы добраться до сторожки лесника. Несколько больше…Я обернулся и ,кажется, увидел начало своего пути по целине,борозду в снегу,как след от гигантского плуга. Как же так? Меня охватила злоба, но получилось так, что эта ярость не добавила мне сил, а словно наоборот открыла какой то вентиль в моем организме, через который энергия выходила прочь,унося с собой уверенность и оптимизм,оставляя только усталость и неуверенность.От моего дыхания образовалось целое туманное облако,так что просека впереди была смутно видна.Приближалась полночь, и мороз крепчал, начиная свою охоту холостыми выстрелами замерзших деревьев.В черном небе дрожал месяц,острый как лезвие опасной бритвы, а вокруг него кружились и прыгали звезды.Я шел часто смаргивая, так как от холода ужасно слезились глаза, но в остальном мороз не ощущался.Холод в ту ночь действовал как инструмент хирурга,его прикосновения были почти неощутимы,но смертельно опасны.Я шел и шел,ишел…
Я помню ночь.Ночь.Ночь.Зимняя ночь,холод,темнота и до спасительного утра недосягаемо далеко.Ночь гложет сердце и замораживает душу. Она пугает, завораживает,гипнотизирует темнотой до рези в глазах. Все лицо ломит от мороза,но самое страшное – это темнота,словно весь мир вокруг ослеп и умирает беспомощный.Ночь в лесу всегда особенная. Здесь нет света фонарей,нет отблесков фар автомашин,нет приветливых светящихся окон или витрин магазинов. Темнота первозданная,как и в те времена, когда на земле еще не было суетливых и беспокойных существ – людей, первобытная темнота и тишина,словно ты оглох,словно весь мир оглох или же необъяснимым образом вдруг освободился ото всех живых существ,способных двигаться и шуметь. Вот они три основные составляющие этого мира - холод,тишина и темнота. Мои глаза панически. Инстинктивно пытаются углядеть впереди отсветы человеческого жилья, хотя разум знает – тщетно, глаза ищут, уже без спросу и как бы сами по себе, заражая паникой все мое существо. Но я надеюсь, я еще надеюсь, что дойду, мой разум вяло усмехается, я всматриваюсь вперед и ничего не вижу.
 Тяжело. Снег кажется таким красивым, мягким и добрым. Он светится каким то своим внутренним светом, блестит, и сотни искр переливаются на его поверхности, отражая сияние месяца. Но на самом деле – это смерть. И не та милосердная смерть, что убивает мгновенно, нет. Снег, как рассомаха, предпочитает «потное» мясо загнанных животных. Сперва он веселит своим мягким прикосновением, играет с тобой, потом его объятия становятся все тяжелее и крепче, он утомляет, присасывается к самому сердцу и пьет силы, а потом показывает свое истинное лицо. Лицо Зимы и лицо Смерти слепое и жадное, которое наощупь ищет тебя и пожирает. Да-да таков снег с его мягкими, но необоримыми объятиями. Навязчиво, но незаметно снег полонит, и вот он уже везде: в надежно зашнурованных ботинках, в туго натянутых рукавицах, в капюшоне, на губах. Колкий ледяной песок. Он царапает, жжет, как соль, и тает. От напряжения у меня по спине бежит горячая щекотка пота, но по мере того, как мой шаг замедляется, становиться все холоднее. Шея и спина, покрытые испариной, мерзнут, растаявший в перчатках снег понемногу леденеет. На распаренном теле, заснеженная одежда встает коробом, а военные брюки стекленеют в складках под коленями. Я с трудом сбрасываю рюкзак в снег, и тело беспомощно клониться вперед. Расстаюсь с поклажей без сожалений и даже почти без мыслей, подберу потом ,когда дойду до сторожки ,если дойду ,а я должен дойти. Идти становиться намного легче, плечи свободные от груза тянут вперед, и первые несколько шагов я почти пробежал. А потом мне вдруг показалось, что тяжелый рюкзак вновь за плечами и призрачная легкость исчезла как мираж. Я плелся со скоростью черепахи и несколько раз поймал себя на мысли, что засыпаю, засыпаю прямо находу.
 Сильно слезятся глаза и болят от слез, так и тянет их закрыть и перестать бороться, начинает казаться, что дойти до сторожки собственно не так уж и важно, гораздо важнее отдохнуть…прямо здесь в снегу…спать…спать. Неожиданно я обнаружил ,что не могу согнуть пальцы на руках , начал в ужасе хлопать руками по бедрам . пытаясь восстановить кровообращение. Сначала кисти пугающе безразличны к моим усилиям, но потом благословенная боль вгрызается в пальцы. Тут же жалобно отзываются пальцы ног. Я невольно начал вскрикивать и взмахивать руками, словно пытаясь отбросить их вместе с болью от себя. И снежная пыль вокруг взвихрилась сверкающими фонтанами. А я все топтался неуклюже на месте, как гигантская фантастическая птица, попавшая в западню и сошедшая с ума.
Останавливаться нельзя. Вперед. Шаг и шаг и еще шаг. Пар от дыхания становиться все реже и уже не закрывает обзора. Я понимаю, что начинаю замерзать, пытаюсь попрыгать на одном месте, но не могу оторваться от земли. Руки лениво хлопают по бокам…так медленно. С плеча сваливается чехол с ружьем, медленно как в замедленной съемке падает в рыхлый снег, но мне уже все равно. Я иду вперед, бросив ружье. Ветви кустов, растущих вдоль просеки, ломаются с хрустом, как будто сделанные из стекла. Я сам не заметил, как опустился на четвереньки и пополз, но рукам больно и снег набивается запазуху. Я пытаюсь подняться и понимаю, что мне не встать, что мне не дойти и мне не вернуться. Я понимаю, что такое осознание опоздало и ничем не может мне помочь, и устало удивляюсь всему происшедшему. Какая то мысль мечется в сознании, но мне не добраться до нее, мешает накатившее равнодушие. Потом я понимаю: огонь. Огонь. Мне необходим огонь. Зубами сдираю с руки рукавицу и пытаюсь достать из кармана спички. Пальцы совсем неживые и , я даже не понимаю, куда тычу ими. Выплевываю рукавицу и сую замерзшие пальцы в рот: странное ощущение, языком пальцы чувствую, а пальцами язык – нет. Тогда сую застывшую руку под одежду к самому телу, туда, где еще сохранилась капелька тепла, но кажется что пальцам оно уже не нужно. Лениво просыпается что то вроде судороги, но и только. Теперь другую руку, но ничего не происходит. Я роняю коробок в снег к брошенным туда же перчаткам и, щуря слезящиеся глаза ,смотрю вперед, на заснеженную просеку. Надо идти, двигаться ,но я словно примерз. Сколько осталось пути? Сто метров, пятьсот метров или пятьсот километров? Мне вдруг стало все равно, все тело словно уснуло и больше не подчиняется приказам разума. Я пытаюсь заставить себя сделать шаг, с трудом вытаскиваю ноги из снега и дергаюсь нелепо как марионетка. Вся одежда застыла коробом и нисколько не греет. Ноги отказываются идти. Вдруг мое тело само по себе заваливается вперед в снег, безучастное как дерево под топором лесоруба. Последняя искра инстинкта заставляет меня повернуть голову, чтобы при падении не зарыться в снег лицом и не задохнуться. Щека ложиться на белый бархан, но я ничего не чувствую, словно нахожусь в воде. Вижу лес черный и пустой, мертвый. В голове мелькает: нужно идти, нужно двигаться. И вдруг мне кажется, что откуда то из за плеча выплывает огромное безглазое лицо-череп и шепчет равнодушно: никогда. Мои глаза слипаются. Снег, сияющий и белый, лежит волнами и густо синеет в тени деревьев. Лес- это храм. Древний, злой, жаждущий. Ожидающий жертвоприношения и ненасытный. Но, похоже, что мне уже все равно. Я засыпаю и замерзаю. Я лежу неподвижно, все понимающий, но покорный. Вокруг только белый, черный и синий цвета- цвета чуждые всему живому. Они говорят: беги, спрячься или умри. Я умираю. Из последних сил таращусь на свою руку со скрюченными пальцами и думаю: где же я потерял перчатку…как глупо…спать..спать..
И вдруг я слышу шаги. Это так нереально, что все то оцепенение, которое сковало мой мозг, разбивается вдребезги, как стекло под ударом. Я слышу шаги и шумное дыхание и шорох снега под…лапами зверя. Мне ли охотнику не узнать на слух эту размеренную рысь хищника? Мое сердце заколотилось как бешенное, толкая по венам густую холодную кровь. Но я не могу двигаться, я не могу даже шевельнуться. По лесу вокруг разнесся громкий торжествующий вой- знак того, что я обнаружен. Вот оказывается, что припасла мне смерть напоследок, а я то думал, что ничего нет хуже, чем замерзнуть в лесу, возможно в нескольких сотнях метров от сторожки. В груди что то напряглось, как струна, и лопнуло с болезненным хрустом, я почувствовал на щеках обжигающе горячие слеза и понял что заплакал от бессилия. Как следует готовиться к смерти от клыков дикого зверя? Собраться нужно или наоборот расслабиться и закрыть глаза? Тут в поле моего зрения мелькнул желтый свет фонаря. Ужас перед предстоящим настолько затуманил мне сознание, что я не сразу осознал все значение увиденного. И одновременно с пониманием того что пришла помощь, я ощутил как мне на спину прыгнул крупный зверь и услышал частый ,звонкий лай. Я успел еще подумать, что таким лаем собаки обычно дают понять, что держат белку на дереве, а потом мое сознание стало стремительно угасать. Пес радостно лизал мне лицо, лаял, но не уходил. Наконец послышались голоса людей. Кто-то, я не вижу кто, резко приказывает мне подняться. Я хочу отозваться, но не могу. Смутно разбираю слова:
- ..совсем застыл..молодец,Полкаша,нашел…ать-два-взяли,ребята….
Меня грубо рванули из сугроба, я стараюсь удержаться на ногах, но колени подгибаются. Вижу людей, их несколько, все охотники, рядом прыгает довольная лайка. Все люди на коротких лыжах, они выстраиваются в очередь - я в центре - пытаются заставить меня двигаться, но я безвольно валюсь в снег. Тогда меня начинают катать по снегу, дергать за руки, растирать и тормошить. Снова поднимают и ведут, но я вялый и засыпаю на ходу. Впереди показалась заснеженная сторожка лесника, та самая к которой я шел. В ее окнах горит тусклый желтый свет, но это цвет жизни, и это моя жизнь. Я безумно распихиваю охотников и рвусь вперед в избу, в тепло, в свет. Меня ловят и удерживают, но я как безумный начинаю драться. Охотники смеются и без усилий перекидывают меня между собой.
- Куда рвешься, полоумный, надо разогреться сперва, ты же поморозился.
Я их понимаю, умом понимаю, но продолжаю рваться в сторожку. Охотники крутят меня всей гурьбой, до крови растирают снегом лицо и руки, но я почти ничего не чувствую. Кто то выносит из избы стакан, до краев налитый самогоном, и поит меня как ребенка из своих рук. Самогон, нагретый теплом дома, кажется мне горячим как чай, желудок опаляет огнем, ему отвечают руки и ноги. Я уже стою самостоятельно, но прежде чем пустить меня в сторожку один из охотников спрашивает:
- Говори, теперь лучше?
- ..эшше..-меня язык не слушается, но охотник не отстает
- Ну-ка скажи: хорошо.
- Оошо.- старательно выговариваю я, и вот путь свободен. Я вхожу в избу, но воздух в ней невыносимо горяч, я терплю, сколько могу, а потом все-таки вскрикиваю и отшатываюсь к двери. Меня осматривают: все ли живо, снова дают самогона, я послушно пью, но в избе невыносимо горячо, боль впивается в тело как капкан. Я знаю, что нужно терпеть, но не могу и ,поскуливая, семеню в кругу людей. Каждое их прикосновение - невыносимая боль. Но я знаю, что эта боль малая плата за жизнь, за дыхание, за каждый удар сердца..Я помню тот момент, когда бросил рассеянный взгляд на черный квадрат окна, подернутый инеем, в стекле отражалась керосинка, уютно горевшая на столе, но за стеклом я на миг разглядел то огромное, слепое лицо-череп который что то шептал мне в лесу. Оно там, затаилось и поджидает, и смотрит на меня сквозь оконное стекло, как будто уверено, что для него еще не все потеряно и, древний храм зимнего леса никогда не прекратит свои жертвоприношения и не останется без жертвы.