Ловись рыбка, большая и маленькая. Гл. 2

Глава 2. Отец. Бугор и Любимая.

Восстановление страны после войны медленно, с инерцией коснулось и Клюквина. Постепенно с улиц исчезали беспризорники, уходя в жизнь уголовную или трудовую. Потом детский дом закрыли вообще. Количество осиротевшего детства в стране было все- таки конечным. Как - то незаметно и, непонятно куда, в городе исчезли ползающие на досках с шарикоподшибниками инвалиды. Может, сгорали от тоски неоцененного подвига и стыда у пивнушек, где работающие и здоровые опускали им со столов вниз сто грамм утешения с килькой на хлебе. А может, были пристроены по приютам увечных для ограничения агрессивного нищенства, не красящего социалистический быт. В городе становилось чище. Улучшалась криминогенная обстановка за счет уменьшения глупых и жестоких бытовых преступлений, даже не требовавших особых усилий для раскрытия.
Механический завод, льнонокомбинат и ткацкая фабрика расширялись. На завод, с острой нуждой в квалифицированных рабочих и инженерах, приходили бывшие фронтовики, получившие образование или рабочее умение после войны. Приходила и образованная молодежь, часть жизни которой прошла уже не в услових культа личности, и, поэтому, лишенная парализующего страха системы. Они принесли в партийную жизнь пока еще неуловимый дух грядущих идеологических перемен. Пребывание войск в Европе, смерть вождя и приход к власти Хрущева сделали свое дело.
Отца мягко освободили от должности парторга, а потом и совсем вывели из состава партбюро. Он не удовлетворял требованиям времени своей верностью идее и раздражал образцом невозможности гибкого предательства. Переживал отец мучительно. Его и до этого угнетала малая скорость хода страны к коммунизму из-за раздолбайства и жадности масс. Тревога, что он не доживет до счастья въезда, терзала, а ослабление режима он воспринял как возможность полной остановки. Интуиция его не подвела, как впоследствии выяснится. Выпав из привычной среды и помыкавшись на различных должностях, требовавших разумения и трудовых навыков, отец пришел к полному краху.
Он застрелился из старенькой одностволки, которую все время тщательно прятал от Витьки, как-то увидев интерес в глазах подрастающего сына. Они и жили то каждый со своей мечтой: один о светлом будущем, другой о ружье. Витька был первым, кто прибежал на выстрел и увидел на полу отца в залитых кровью кальсонах с месивом вместо лица. На курок отец нажал, скорее всего, пальцем ноги, потому, что никакой веревочки Витька не нашел. Прибежавшие соседи послали гонца за милицией. Пока толпа в комнате зачитывала прижатую на столе поллитровкой записку : «Обрыдло все. Ольга, прости», Витька незаметно оттащил ружье в сени, а затем, убедившись, что никто не видит, в щель под поленницей на дворе.
Когда на газике приехал следователь с милиционерами и выгнал всех из комнаты, то основного вещдока не обнаружили. Осатаневший следователь стал требовать у толпы на улице выдачи ружья, которое многие видели, но народ начал разбегаться, потому, что стало неинтересно и, вообще, кто его знает, чего следователю дальше придет в башку. В башку пришло обещание устроить шмон по всем соседним домам со зловещей карой при успехе поисков. Тут народ окончательно разбежался, потому, что у всех было то, что нужно срочно и подальше от милиции перепрятать. Основные кадры в милицию Клюквина давала слобода, а повадки своих птенцов ей были хорошо известны. Вечером Витька отпилил у ружья приклад для удобства выноса, смазал ствол и цевье солидолом. Ночью осторожно ушел в лес и спрятал ружье в одному ему известном дупле дерева. Первый шаг к мечте был сделан. Для следующего требовалось время, чтобы о пропавшем ружье забыли. Вернувшись домой, Витька сел горевать. К нему медленно приходило осознание непоправимости случившегося. Если бы вдруг отец появился с ремнем, то он бы кинулся к нему и выдержал бы любую порку, лишь бы тот не уходил снова. Витька никогда не думал том, любит он отца или нет. Оказывается, любил. Он плакал, зажавшись в подушку, один и в темноте. Света в тот день не дали, а мать с сердечным приступом отправлена в больницу прямо с ткацкой фабрики.

Из школы надо было уходить к радости Витьки и горькому сожалению матери, начинавшей ощущать наступление нужды. Устроить Витьку на завод или фабрику даже учеником она не могла по малости его лет, а отправить в ремесленное училище боялась. Настораживало слово училище. Опыт школьных успехов сына подсказывал, что он может там не задержаться. Так она нашла Бугра, который был главным в мастерской при тюрьме. Бугор и стал первым начальником Витьки.

Был Бугор не местный. Несколько лет назад он сошел с поезда в Клюквине и задумался в ресторане вокзала. После отбытия последнего срока в колонии, он колебался. Не очень хотелось возвращаться в родные места, где уже не было родителей, а осталась только сестра, с мужем которой отношения у Бугра были прохладные до отвращения. Мысль о том, что придется отстаивать у сестры часть хозяйства и родительского дома, угнетала. Вспоминая мужа сестры, он ощущал зуд в кулаках и очень боялся, что вместо дома получит новый срок. А завязать - решил твердо. Вот и получалось, что ехать ему было некуда. Точнее сказать, ехать можно было куда - угодно, но только подальше от рожи мужа сестры а, следовательно, и родимой земли.
Подошедшая к Бугру официантка, убирая тарелки, посмотрела на его руки, которые нервно дергались на столе от воспоминаний. Наколки на пальцах были для нее словно весточка от сына, посланного семь лет назад на лесоповал рассерженным государством. Сын не баловал мать письмами с описанием здоровья и деятельности. Ей хотелось больше знать о местах и нравах людей, окружавших заработавшегося сына.
-А что у тебя там написано то? - спросила она. Бугор спрятал кулаки под стол и посмотрел на улыбавшуюся официантку. Его поразила белизна ее шеи в разрезе голубой блузки железнодорожницы.
-Неважно - ответил Бугор.
Ему не хотелось показывать надписи, полученные еще в далекой первой ходке, хотя ничего в них срамного не было. Тогда Бугор хорошо выпил для наркоза, а художник вообще лыка не вязал. Бугор, изредка просыпался от боли в пальцах, но, понимая, что творчество идет, снова засыпал. Утром, ошалевший Бугор обнаружил на распухших пальцах правой руки надпись «Вова», а на левой «Мишо». Это были имена двух сидевших с ними урок, пожелавших увековечить свои имена на пальцах Бугра. Второго звали Миша, но художник сказал, что ему не хватило чернил для заднего хвостика буквы, превращающего прописное «о» в «а». На упрек, что ему было заказано имя Андрей, художник сказал, что даже на пяти пальцах Андрея никак не уместить. Но обнаружил он это, когда Бугор был в отрубе, и ему не с кем было посоветоваться, кроме этих двух ржущих сволочей. На предложение найти чернил и доколоть хвостик Бугор категорически отказался. С урками посчитался потом, через несколько лет, когда авторитет и кулаки стали потяжелее. Художника простил, понимая трудности любого ремесла, а, уж тем более, искусства.
Официантка некоторое время смотрела не него, а потом спросила:
-Ночевать, то, есть где?
Бугор промолчал.
-Не уходи, сейчас моя смена кончится. Ко мне пойдем.
Бугор шел за женщиной по прибитой пыли ночной улицы, удивляясь необдуманной и смелой ее неосторожности: «Не ученая еще. Вот, дурочка то, дура. Незнакомого мужика с улицы…» Они прошли по тропинке в траве, трещавшей июльскими кузнечиками, и вошли в барак железнодорожников. У официантки была довольно большая комната, наполненная хаотической мебелью, и с окном на огород. За стеной кто-то сонно застонал: «Нинка, зараза! Пусть твой сапогами не гремит», а женщина тихо сказала: «Тазик и ведро с водой в углу. Умойся. И ноги помой, обязательно.»
Бугор мыл ноги, не отрывая взгляда от женщины, раздевавшейся у окна. При свете луны она казалась ему толстой русалкой, плывущей в квадрате окна. Бугор преодолел некоторые трудности, связанные с долгим воздержанием и, к утру, уткнулся носом в грудь женщины с благодарностью за понимание и добро. Потом осторожно вышел из барака покурить, и, глядя в небо, вдруг понял, что, наконец – то, он приехал домой.
Так в его жизнь вошла Любимая. Утром Бугор тщательно побрился и пошел в местную тюрьму устраиваться на работу. Он, в принципе, мог пойти куда угодно, но не имел опыта разговоров с гражданским начальством, а с начальством тюремным опыт общения был. Начальник, просмотрев документы Бугра, спросил, что тот умеет делать. Бугор сказал, что много чего, но имеет пристрастие ко всякой работе по металлу. Бугор действительно был мастеровым и неплохим. Начальник взял его на работу в небольшую механическую мастерскую при тюрьме. Мастерская должна была обеспечивать нужды тюрьмы и помогать подшефному колхозу. У начальника были трудности с кадрами. Работавший в ней вольнонаемный Шепелявый не обеспечивал нужный уровень работы и раздражал начальника дурью со спорами не по делу.
Бугор быстро наладил дела в мастерской. Он был хороший слесарь, владел токарным и фрезерным станком, понимал в электричестве. Но больше всего Бугор любил кузнечное дело и сварку. Работа с огнем и металлом вызывало в нем мистическое чувство собственной силы, позволявшей легко справляться с такой твердой вещью, как железо. Мастер быстро нашел в городе многочисленную клиентуру. К Бугру тащили примусы, керогазы, часы, радиоприемники, швейные машинки и множество самых разнообразных вещей, требовавших восстановления жизнедеятельности. За ремонт Бугор всегда брал деньги немалые, поскольку много чего требовалось притащить Любимой.
Комната Любимой преображалась отремонтированной или новой мебелью. В ней появились кровать с никелированными шариками и пирамидой уменьшающихся подушек, колонны белых слоников на шкафу и ковер с тремя богатырями. Бугор приволок Любимой большое зеркало в резной оправе и со специальной полочкой, где она хранила жженые палочки для бровей, пудру, румяна и другие вещи усиления красоты. Печь, переложенная Бугром, перестала дымить, а сама Любимая приоделась полностью, вплоть до немного ободранной, но настоящей лисьей шубы с оренбургской дымчатой шалью. Любимая предавалась одеванию, как и раздеванию, самозабвенно, но и Бугра не забывала. У него, впервые в жизни, появился костюм, белые рубашки и даже галстук, который он терпеть не мог, потому, что в нем задыхался.
Любимая вовлекла Бугра в светскую жизнь Клюквина. Они часто ходили в кино, где на вечерних сеансах Бугор покупал самые дорогие места в середине зала. Там сидели обстоятельные люди. На задних рядах обычно устраивались влюбленные парочки, которым было не до фильма. На передних сидели подростки, кидавшие сальные фразы и советы знатоков при малейшем намеке на эротику в поведении киногероев. Пол перед экраном занимали безбилетные школьники начальных классов. Как они проникали в кинозал - всегда оставалось загадкой. Эти, наоборот, взрывались свистом при затянувшихся поцелуях героев, требуя от любимца оставить эту дуру в покое и вернуться к делу – войне и подвигам.
Увлеченность Любимой искусством довела Бугра до посещения городского драматического театра. Театр, здание которого было построено на деньги купца-мецената еще до революции, имел удивительно талантливый коллектив. Впоследствии из него вышло немало артистов, сумевших прорваться из провинциальной неизвестности до высот народных кинолюбимцев. На спектакле Любимая рыдала, не сдерживаясь. Давали « Леди Макбет Мценского уезда». Судьба героини из другого века потрясла ее общностью чувствительных деталей со своей собственной. Бугор не плакал, а думал, когда же весь этот кошмар кончится, и можно будет сорвать галстук.
В антракте Любимая повела его в буфет. Она оживленно переговаривалась с соседями по столику о пережитом ею на спектакле и угощалась ситро с булочкой. Бугру очень хотелось выпить водки, которую тоже давали в буфете, но он стеснялся и стоял около Любимой, пряча чугунные кулаки под стол. Надписи на них, в сочетании с водкой, могли дискредитировать Любимую выбором спутника, явно далекого от Мельпомены.
Когда возвращались домой, то Любимая всегда требовала, чтобы у барака Бугор взял ее под руку. Подходя к соседкам, сидевшим на лавочке, она томно говорила: «Ну, ладно Андрюшенька, ты иди, я скоро…». Сев на лавку и полузгивая семечки соседок, она рассказывала о деталях культурного мероприятия или содержании фильма. Доведя товарок до мысли: « Ну почему этой гадюке, так везет, а мне нет? Ведь клейма на заразе было поставить некуда», Любимая удовлетворенно вставала. Вечер окончательно состоялся.
Надо сказать, что она не давала Бугру поводов для ревности. Былых поклонников Бугор разогнал сразу. В серьезности его чувств быстро убедились, поскольку на выяснение отношений он выходил с ломом или лопатой в руке, которыми играл свободно, как дэнди тросточкой. Единственное, что настораживало Бугра – это кум. Бугор, долгое время ощущавший лагерное одиночество, ценил новую родню, которая возникла у него с появлением Любимой. Родня, в основном деревенская, часто собиралась у них по праздникам. Но однажды Бугор поймал взгляд кума на Любимую, который его насторожил. После выпивки и воспевания под гармонь подвига Стеньки по утоплению княжны, шумная компания укладывалась спать на полу. На ночь Бугор привязывал Любимую за лодыжку шнурком к своей ноге. Береженого бог бережет, тем более, что кум всегда норовил свалиться поближе к их кровати.
Мать Витьки знала Нинку-официантку еще до того, как она стала Любимой. Когда-то они учились в одной школе и сохранили отношения доверительные. Мать рассказала Любимой о последних событиях своей жизни и попросила решить проблему с Витькой через Бугра.
Протекция Витьке состоялась ночью шепотом в ухо, но до того. Тактически это было правильно. После того Бугор был чуть менее внимателен к деловым просьбам Любимой. Утром хмурый Бугор, как человек слова, пошел к начальнику тюрьмы и начал говорить о большом объеме работы, плавно переходя к идее взять ученика - подмастерка. Сначала начальник упирался из-за несовершеннолетия Витьки. Тогда Бугор, глядя в пол, начал чего-то буровить про механический завод, где рабочий человек отстоит смену и все. Дальше идет домой свободным и величине жалованья радуется у пивнушки. Начальник встревожился. Бугра он ценил за бесплатность в решении технических проблем по дому. Кроме того, у него были сложные отношения с главным инженером механического. Познакомившись на заседании горкома, они разговорились и подружились. Раздружились они на рыбалке, когда у костра обсуждали проблему первичного в жизни общества. Главный считал, что первичным является свободный труд людей, создающих полезные для жизни вещи и произведения искусства. Начальник же тюрьмы был убежден, что первичным является кулак у морды, стимулирующий труд со всеми его продуктами в виде вещей, идей, картин и музыки. Таким образом, труд вторичен.
-Неужели ты думаешь, что, если съездишь мне по физиономии, то завод будет выдавать больше продукции? – язвительно спросил главный. Подавленный вопросом, трудным по силе логики и хамским по сущности, начальник тюрьмы озлобился:
-Эксперимента хочешь? Могу устроить.
Так кончилась дружба…
Для начальника тюрьмы мысль о том, что Бугор может уйти на механический завод, была просто невыносима. Так человеческие противоречия в оценке движущих сил общества решили судьбу Витьки. Его взяли на работу учеником . То ли слесаря, то ли сварщика, то ли черти - кого. Это должен быть решить уже Бугор, который сам не знал, кто он, собственно говоря, по должности