Крошка гуген

«КРОШКА ГУГЕН»

(Рассказ)

Ему было лет пять, когда он меня впервые об этом спросил. Признаюсь, я был совершенно к этому не готов. Моё отцовство было, как я сейчас понимаю, спонтанным. Мы с Жанет были ещё очень молоды и, не смотря на четырёхсотлетний опыт нашей супружеской верности, это не прибавляло в данном случае оптимизма. Малыш разбудил меня под утро, стянув с моих, и без того замёрзших, фантомно-падагрических ног электрическое одеяло. Жанет, страдающая вот уже столетие псевдо-гирантологической тугоухостью, даже и не подумала проснуться. Зато проснулся я…
-Чего тебе, сынок? – протирая якобы дальнозоркие глаза, прорычал я.
-Пап, скажи, пожалуйста, а правда, человек, если он, конечно, захочет, может умереть?
От такого заявления я окончательно проснулся, а вся эта возрастная психофизиологическая чешуя, оставленная предками, отвалилась сама собой. Согласитесь, услышать такое от собственного сына, в тринадцатом году от начала второго отсчёта…
-Чего это тебе взбрело в голову, дорогой мой? Ступай-ка лучше, выпей свою догму, а лучше сразу три! И ложись спать! Если хочешь, позвони и закажи себе сам любое сновидение, какое захочешь! Хорошо?
Мой малыш согласно кивнул и, весело приплясывая, выбежал из нашей спальни, вслед за нашим новым мокипоном. До сих пор не пойму, - зачем моему сыну вдруг понадобилось разбирать старого… Ведь там ничего внутри нет! Один электронный хлам, да пара вечных батареек. Итак, мальчишка убежал; его новый домашний питомец – выкатился, а я, приняв новую дозу аэрозольного сна, вновь погрузился в просмотр своего эротического забвения.
Прошло каких-нибудь семьдесят лет. Я уже, признаюсь, давно позабыл тот ночной инцидент, но наш малыш, как оказалось, был упрям и настойчив. Надо было его выпороть с самого начала. Теперь уже поздно. Теперь он под охраной Закона. Теперь он собственность Города. А мы его арендуем… Видите ли, конституция нашей колонии несколько отличается от тех, по которым, быть может, приходится жить вам. В нашей схеме, ребёнок старше двенадцати – уже не ребёнок. Он полноправный коммунист и живет, как хочет, согласно закону колонии. Он уже может самостоятельно принимать решения относительно скорости своего взросления. Будь оно всё проклято…
Касательно возраста. Все мы придерживаемся такого мнения, что старше тридцати четырёх становиться незачем. Есть, конечно, как вероятно и у вас, экстремалы, доводящие себя собственным безрассудством до сорока. Но это из ряда вон выходящие плачевные исключения. Наша необъятная Родина, в которой нам всем так повезло родиться, почти полностью состоит из сплошь двадцати семилетних. А мы – радикалы, считаем свою колонию заповедником. А наш порог взросления соотносится со средней продолжительностью жизни наших предков, тех, кто жил собирательством и охотой. Это формирует нашу ответственность, объективность взглядов на вещи и мироощущение. Мудрость, как говорится, приходит с годами…

* * *

Мой мальчик! Мой маленький Гуген! Что он с собой делает! Он не пьёт догмы! И при этом стареет на глазах! Господи, скажи, что я делал не так?! Где я ошибся?! Когда мы с Жанет пропустили его?! Её теперь вообще не узнать. В свои девятнадцать она сильно осунулась и выглядит на все шестьдесят четыре! Я же перестал бриться и подолгу сплю. Все убеждения нашего психомоторика, что это его жизнь, пусть, мол, и живет, как хочет, меня ничуть не успокаивают. Я всегда желал для него только добра, а теперь он почти мой ровесник, когда все его одногодки ещё с трудом начинают читать по слогам. Гуген же удивляет своей активностью всех своих педагогов… Взрослел он быстро, лишь изредка, для лучшего усвоения учебного материала, позволял себе небольшие тормозящие дозы.

* * *

Это случилось, когда я сидел в своём кресле и пытался настроить контрастность спортивного журнала. Он вошёл и поцеловал, дремлющую за вязальным конструктором, мать. Мы обменялись крепким рукопожатием.
-Отец, мне надо с тобой поговорить, - неожиданно очень серьёзно начал Гуген.
-Слушаю тебя, - откликнулся я не весело.
-Дело в том, что я собираюсь полностью отказаться от редитации.
Мои волосы зашевелились, словно по телу пробежала многочисленная компания отборной выпившей саранчи.
-Что-то не так с моими внуками? – с трудом выдавил я.
-Нет, с детьми всё нормально.
-Тогда что случилось? Что случилось, Гуген, мальчик мой?!
Он вдруг сел напротив меня, а я кодовым свистом подозвал «Моисея». Тот медленно, с трудом вписываясь в проёмы дверей, приехал, нежно шелестя своим гусеничным ходом. Я взял ямайский ром, Гуген возился с дозиметром соления томатного сока.
-Что с тобой происходит? – начал я, - Не я, не мать никогда не желали тебе зла. Когда ты окончательно дозревал в трибн-кювете, мы с Жанет не могли нарадоваться, глядя на тебя через стекло. Мы думали, что нам так повезло! Наконец-то у нас будет сын, продолжатель нашего рода! А ты…
-Я хочу, чтобы ты меня понял, папа! Ты знаешь, как я люблю вас с мамой. Вы самые родные для меня люди. Но я же учёный! Я занимаюсь исследовательской работой! И мне порой так необходим другой мозг, более опытный… Другое понимание вещей, другой взгляд на вещи! Ты ведь знаешь, что двадцатилетний и шестидесятилетний Гуген – это совершенно разные люди. И к тому же, я хотел бы прожить весь свой отведённый срок, и увидеть всё так, как оно есть. Вплоть до самой смерти. Я хочу почувствовать это!
-Подумай о нас! Подумай о своих детях, о Кларе! – завопил я.
-С Кларой мы солидарны. Она такой же, как и я, молодой перспективный учёный, и хочет того же самого. Это нам нужно, отец! А что касается детей, то в своё время они, думаю, всё поймут. И ты, я надеюсь, сумеешь им всё объяснить. К тому же они ещё совсем маленькие, и, если, Бог даст, захотят того же, прошу тебя, помоги им – не мешай! Это будет их жизнь! Их физическое воплощение разума! Их…
Он не успел закончить фразу. Вскакивая, я задел «Моисея». Падая и переворачиваясь гусеницами вверх, он, пытаясь подняться, сломал мне ногу.

* * *

Гугена не стало четырнадцать лет назад. Клара пережила его всего на полтора года…
Умирая, он держал мою руку в своей, слабеющей, покрытой тонким пергаментом кожи, девяностосемилетней руке. Взор его был затуманенный, но мыслил он ясно, хотя и говорил не вполне внятно, периодически впадая в каталепсию. Он покидал этот мир, оставляя нас с матерью, а бессмертие – с носом. Он уходил от меня… Мой сын… Мой маленький Гуген…
Вдруг он особенно сильно закашлял, но, стащив с лица маску дыхательной смеси, поманил меня к себе. Я нагнулся к самому его дрожащему рту, и он зашевелил белыми потрескавшимися губами. Я не смог разобрать и половины из того, что он пытался мне сказать. В моих глазах были слёзы. Четыре слова, выстроенные во фразу! Одна фраза, выраженная в одном предложении! И вся жизнь за спиной! Вся жизнь моего маленького… Моего крошки… Моего Гугена! «Не повторяй этого, папа!»
Круг замкнулся. Я пережил своего ребёнка. Жизнь несётся. В ней нашлось место всему. Всему, кроме моего мальчика. Мне в нём тоже не место… И я говорю…
-Не повторяй этого, папа!



г. Ухта, 22 декабря 2001 г.