Анна Хендрикс

За окнами был хмурый и пасмурный ноябрь. Холод давно подверг в дрожь тело и теперь закрадывался в душу. Ольга, позвала своего верного друга, первого демона ада – Асмодея.
Войдя в комнату и опершись на меч, он взглянул на неё и молвил:
- Тебе осталось жить тринадцать ночей.
- Что же, - ответила Ольга, - если это так, то ты, вестник смерти, заплатишь мне за мое ожидание. Ты скрасишь эти тринадцать ночей своими историями, но только теми, которые затронут мое сердце.
- Хорошо, - ответил Асмодей, присаживаясь рядом, - Все эти тринадцать ночей, я буду с тобой, но учти, мои истории правдивы, а правда имеет каверзное свойство быть горькой и отвратительной...
 
...Ольга медленно подняла глаза на Асмодея. Тот, глядя на перекрещение потолочных балок, медленно начал свой первый рассказ.

Капли дождя слетали с хмурого неба, подобно неизмеримо огромному рою водяных ос, больно жаля незащищенную одеждой кожу. Площадь медленно заполнялась народом, поднявшимся в столь ранний час, только для того, чтобы не пропустить, священное здесь, действие казни. Солнце давно стояло на небе, но согреть город ему не давали стаи хищных серых туч, которые свирепо и зло бросали в оскалившийся Амстердам мелким острым дождем. Камень древних мостовых гулко приветствовал шаги топчущих его ног, а колокол ратуши, захлебываясь в собственном звоне бил в унисон его однотонной песне. Внезапно, налетел ветер, и словно пытаясь предотвратить неизбежное, разогнать, собравшийся на главной площади люд, с ненавистью ударил в толпу, и, подчиняя себе дождь, заставил его бить в отвратительные, тупые лица. Но он бессильно утих, заслышав грохот лошадиных копыт и скрип, не смазанных колес. Радостное скопище разномастных уродов, расступилось, с почтительным подхалимством, давая путь для деревянной повозки, с впряженными в нее, двумя грустными лошадьми, с печальной безысходностью везущими к приготовленному костру, одну из самых страшных ведьм Нидерландов – Анну Хендрикс.
Если бы они, эти напыщенные святоши, знали, что чувствовали сотни сжигаемых заживо, ни в чем не повинных людей, и что будут чувствовать сотни других, которым еще придется гореть в нестерпимых муках на кострах во славу никого, а только на потеху подлой толпе, то они бы, наверняка прекратили эти бессмысленные бойни, опасаясь быть подвергнутыми участи своих жертв, в чертогах Люцифера. Все эти, представители доминиканского ордена: священники, епископы, аббаты, свято верили, что чем больше крови прольется во имя Христа, тем слаще и прекрасней будет им рай. Но это была жестокая ошибка.
Повозка остановилась и двое жирных и грязных стражников, пинками сбросили с нее вниз, хрупкую девушку, облаченную лишь в длинный белый хитон. Она упала на колени, обводя затравленным взглядом голубых глаз весь безразличный к ней народ. Ветер, в последний раз, нежно ласкал её красивое лицо и развивал длинные светлые волосы, а дождь мягко падал ей на щеки, и, смешиваясь с бусинками слез, стекал на безучастный серый камень. Во взгляде её не читалось ни зла, ни ненависти, ни к предавшему её Амстердаму, ни к её палачам, ни к не вступившемуся за неё народу. Нет, в нем, темной дымкой, стояла боль от невосполнимой утраты жизни. Ведь никогда, никогда она больше не будет любоваться рассветом, и встречать серебряную луну на бархатном вечернем небосводе. Никогда её больше не коснуться, ласковые руки матери и никогда больше она не посмотрит в бездонные глаза любимого. Её жизнь отобрали, вырвали каленым железом, выбили плетьми. Но, в то же время, никому не нужна её смерть. Она потешит толпу, и об Анне Хендрикс забудут, а завтра, кого-то другого казнят на этом же месте, и имя её затеряется в бесчисленной череде имен других несчастных, ни за что осужденных людей. Подошел палач, грубо поднял её с земли и подвел к столбу, на котором красовались три, покрытых окалиной, железных обруча. Один, обвил Анну за шею, другой сошелся на груди, а третий приторочил к столбу ноги. К ней подошел священник, прошептав что-то, перекрестил и проворно отбежал за спины зевающих стражников. Губы девушки шевелились в беспрестанной молитве, но во взоре уже не было ничего, кроме ледяной пустоты. Четыре факела разом, хищно впились в мокрые ветви, обложенные вокруг столба. Появился дым, но взвиться пламени мешал дождь, с тупым геройством пытавшийся спасти жизнь Анны, во что бы то ни стало. На помощь дождю, пришел и ветер, не давший едкому дыму обволочь девушку, он бросил его в сытые лица стажей и священника, заставив тех судорожно кашлять и тереть заслезившиеся глаза. Природа изо всех сил защищала свое дитя. Но огонь, умело управляемый человеком оказался сильнее её. Сначала робко и не смело, а потом все больше разгораясь, он затрещал сосновыми ветками, а после завыл, зло и страшно, перебивая вопли, беснующегося от своего бессилия, ветра. Ни одного крика, ни единого стона не издала прикованная к столбу девушка, она просто продолжала тихо молиться. Она молилась даже тогда, когда её язык распух от неимоверного жара и намертво прикипел к нёбу, она продолжала молиться одними полопавшимися губами. Что-то мешало ей умереть, Бог, вероятно, был занят и не торопился принимать её в свой альков. Уже полчаса бушевало пламя, уже полчаса изумленный народ смотрел на Анну, а она, все продолжала возносить молитвы небу. В воздухе, стоял тяжелый запах горящей плоти. Её кожа пузырилась и лопалась, с пальцев её рук капали расплавленный жир и кипящая кровь, но Бог и не думал сжалиться над ней, он не забрал её душу даже тогда, когда кожа лопнула на животе, обнажая переплетения запекшихся кишок. Нет, её ладони были сложены, губы из последних сил шептали слова молитвы. «Она святая, - завопил изумленный священник, - она не умирает, это знак Бога, тушите костер!» Несколько ведер опрокинулись на огонь, сбивая водой недовольно ворчащее пламя... Но было поздно. Никто, кроме меня, не видел, как вместе со струями черного дыма, возносилась к небесам чистая и святая душа амстердамской ведьмы.
Прозвучал последний аккорд хриплого голоса Асмодея. В комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая только тихим тиканьем часов и шумом клонящейся к западу луны. Ольга молчала. Это был только первый рассказ