Страшный суд

СТРАШНЫЙ СУД


Октябрь 1973 года. Показательный суд в клубе совхоза «Искра». Народу в зрительном зале битком. Но заседание не начинается, потому что опаздывают свидетели, которые должны дать показания против подсудимого Василия Алешкина, бригадира из деревни Ображки, пьяницы, дебошира, совратителя несовершеннолетних и грабителя. Судья, пожилая и очень полная женщина с копной черных волос на голове, как воронье гнездо, с большим белым воротником, выпущенным поверх строгой серой трикотажной кофты, говорит, сверкая круглыми очками в зал:

-Если через десять минут свидетели Антон Рябой и Семен Пахтин не явятся на заседание, наложу на них штраф. По десять рублей!

-Ох и матушки!- раздается всхлип в тесных рядах зрителей. Это теща Антона Рябого вскрикнула, испугавшись угрозы судьи в адрес своего зятя. Ей десять рублей жалко. На такие деньги три мешка комбикорма можно купить у сторожа на ферме в Ображках. Еще она в уме перекладывает десять рублей на магазинную водку. « Получается три бутылки с четвертью. Как раз на стол к октябрьским праздникам. По-человечески Васятку, дай Бог, встреним. А уж самогону-то из десяти килограммов чистого сахара сколь выгонишь…»

Но тут подсчеты прерывает шумное появление Антона Рябого и Семена Пахтина в дверях зрительного зала. Теща утирает пот со лба кончиком цветастого праздничного платка и с волнением наблюдает, как ее зятя и его товарища народ проталкивает в самый первый ряд. Пока судьи и заседателей нет, Рябой, закинув шапку на затылок, размахивая руками рассказывает, так, чтобы слышали и в задних рядах, особенно, теща:

- Ну и город, леший его задери! Съездили, называется, к куму… Хотели новую квартиру посмотреть, да не попали.

-Чтой-то вы так?- интересуется народ.

-А то, что в этом городе одна путаница. Теща сказала, садитесь на синий троллейбус, он как раз туда идет, куда вам надо. На красный не садитесь, тот сворачивает ранее.

-Ну и что, сели?- кричит раздраженно теща, подозревая, что испеченные ею для кума пирожки с капустой, луком и крошеными яйцами так до него и не доехали.

-Сели,- размахивает руками , смущенно улыбаясь, Антон.- На синий троллейбус.

-Ну так доехали до кума иль нет, говори уж , наконец!- кричит теща Рябого.

-Не-е. Ждали-ждали, замерзли аж. На синий троллейбус-то мы сели. Да только у него на боку была красная полоса. Оказалось, не тот, провез на аэродром. Ну не лететь же нам к куму на самолете, вот и вернулись обратно. Еле успели…

Народ хохочет, а теща сердится. Не знает, верить или нет зятю-балаболу. Но злится теща не потому, что пирожки пекла зазря, а потому, что зять с другом рано вернулись и дадут-таки показания против бригадира на суде. А Василий Алешкин, между прочим, ее родный племянник… Хотя и штрафных десять рублей было бы очень жалко, кто же мог думать, что судья так повернет против Рябого!

Тут выходит секретарша на тоненьких ножках и говорит писклявым голоском:

-Встать, суд идет!

Народ поднимается, страшно грохоча стульями. Суд выходит на сцену и занимает свои места. Потом приводят Василия Алешкина и сажают его тоже на сцене, но в отдалении. Первым слово берет общественный обвинитель. Речь его полна укора:

-О пьянстве часто и много говорят в маленькой и большой прессе, идет много дискуссий о том, сколько пить: немножко, в меру или совсем не пить, пить дома или в кафе. Ну что ж, это тоже важный фактор в воспитании людей – разговор об этике, о сознательности человека служит в большой степени раскрытию симптомов злоупотребления алкоголем, того момента, когда рюмка водки становится началом зла…

В зале тихо, только старые кресла поскрипывают. Народ замер, а общественный обвинитель переворачивает страничку и продолжает:

- Здесь слушается дело о хищении, причиной которого – пьянство. Слушается дело о вовлечении в пьянство подростков. Две стороны одного и того же преступления, симптомом которого стала та самая рюмка спиртного. Когда она выпита и почему? Это очень важно вскрыть суду, а еще важнее узнать людям, чтобы предотвратить подобное зло в дальнейшем! Роль коллектива в воспитании человека неоспорима. А важность ее как раз и забыли, вероятно, те, которые выдвигали Алешкина в бригадиры. Правда, его осуждали в коллективе. Но это потом, когда скандалы в семье получили огласку, когда участились невыходы на работу по неуважительным причинам. В общем, тогда, когда за ним укрепилась прочная репутация горького пьяницы…

Семен Пахтин в этом месте неожиданно громко крякает, потому что, задремав и в забытьи с устатку запрокинувшись назад на кресле, так что шапка с колен упала и покатилась, получил в бок локтем от Рябого. Рядом с ним кто-то хмыкает, а обвинитель строго продолжает:

-В марте этого года, хватив порядочно лишку, Алешкин ехал в санях по селу. Напротив дома Гуниных ему попались четверо подростков, учащихся Ображковской школы. Сергей Гунин, Анатолий Тепляков, который должен учиться в интернате, но уже долгое время находится дома, Алексей и Анатолий Сальниковы попросили прокатить их в санях. Алешкин прокатил до фермы. А там предложил ребятам украсть корма…

В зале заметно движение. Народ взволнованно и громко перешептывается, так что секретарша своим тонким голосом начинает призывать к тишине. Только теща Рябого неподвижно, будто спит, сидит в своем кресле, закрыв глаза ладонью с зажатым концом цветастого платка.

-Когда подростки насыпали два мешка комбикорма, Алешкину показалось мало, и он заставил добавить еще два. После того, как дело было сделано, мешки уложены в сани, подсудимый решил отблагодарить помощников. Вытащив из кармана бутылку красного вина, стал угощать подростков. Они сначала отказывались, как следует из их показаний следователю, но потом, «чтобы не обижать дядю Васю», выпили.

Здесь народ в зале начинает еще громче переговариваться, а секретарша еще пронзительнее кричать , требуя тишины.

«Да, как же,- думает с досадой теща Рябого,- там бутылкой вина не обошлось, трешку этим засранцам выкинул Васька. Стали бы они за бутылку портвейна карячиться. Да еще отобедали у Гальки… Паразиты!»

-Праздник продолжили дома у Алешкина, где он пригласил мальчиков за стол,- читает общественный обвинитель по бумажке с выражением.- Заметьте, граждане судьи, ни жена, ни мать подсудимого, присутствовавшие при этом, не выразили протеста. А ведь за столом сидели дети!

Зал шумит так, что обвинитель не может больше сказать ни слова. Наконец, переждав, читает дальше свои бумажки:

- Я допускаю, что женщины просто боялись перечить пьяному хозяину. Наверное, также боялись или не хотели связываться с подвыпившим бригадиром в свое время его подчиненные…

Речь обвинители вдруг прерывается громкими рыданиями. Это в голос плачет Василий Алешкин в глубине сцены. Обвинитель недоуменно смотрит на подсудимого, но тут же невозмутимо продолжает:

- И вот сегодня слушается дело по обвинению Алешкина Василия Васильевича в краже совхозного имущества и вовлечении подростков в пьянство и преступную деятельность.

-Будь проклята эта водка, будь проклята!- голосит Алешкин так, что его слышно даже в задних рядах. Народ волнуется и никак не может успокоиться.

-Остограмить бы его сейчас, - шепчет Антон Рябой,- ишь как разобрало, прямо не в себе бригадир…

-Еще бы!- отвечает Семен Пахтин,- посиди три месяца в камере и капли в рот не возьми, с тоски подохнешь. Как у него сердце-то выдерживает такую муку…

-Для сердца это невыносимый удар,- вздыхает горестно Рябой.- Помнишь, как в Ображках Мишка Шакал загнулся в один момент? Упал – и все. А почему? Жена сто грамм пожалела. А наш фельдшер ее же и отругал. Надо было обязательно ему налить стакан, жив бы остался. Теперь вот сама на себе комбикорма таскает, больше некому…

-Тихо, тихо!- пищит из последних сил тонконогая секретарша.

За общественным обвинителем на сцену выходит защитник. Полный мужчина преклонных лет в помятых брюках достает исписанные листки и начинает заступаться за Алешкина, старательно вглядываясь в написанное:

- Жители совхоза «Искра» давно знакомы с Василием Алешкиным. После службы в рядах Советской Армии он вернулся в деревню Ображки. Полный сил и энергии парень брался за любую работу. Это заметили в хозяйстве. Скоро ему доверили должность бригадира полеводства. И не ошиблись. Василий успешно справлялся со своими обязанностями. Конечно, сейчас трудно проследить, когда он стал выпивать не только ту, заветную, которую жена наливала для «аппетита» уставшему мужу, когда поводов для выпивки отыскалось больше, чем это допускается жизненными правилами. Но причина все большей тяги к алкоголизму здесь наверняка – утерянный самоконтроль. Наверняка в совхозе мало внимания уделяли семейной жизни молодого бригадира, тому, чем он интересовался помимо своей ответственной работы.
В предоставленных следствию документах я не нашел протоколов собраний или товарищеского суда, на которых бы Алешкину хотя бы поставили на вид. Сам же подсудимый раскаивается в содеянном, о чем неоднократно заявлял следствию. Кроме того, из совхоза предоставлена положительная характеристика на Алешкина. Поэтому прошу суд, учитывая, что на иждивении у Алешкина находятся малолетние дети, наказать его условно…

В зале наступает мертвая тишина. Алешкин неподвижно сидит на своем стуле в глубине сцены и, как завороженный, выжидающе смотрит на судью. Но та невозмутимо, словно и не слышала, как убедительно заступался сейчас только что за него защитник , приглашает пройти на сцену первого свидетеля. По ступенькам тяжело поднимается председатель профкома совхоза «Искра» Николай Иванович Задорнов. Вздохнув, он тоже достает исписанные листки и говорит, обращаясь к судье:

- У меня вот есть документ о воздействии,- Задорнов мнет свой листок пальцами, словно собирается скрутить из него цигарку. –Расписку Василий Васильевич давал профкому, могу прочитать. Можно?

Судья согласно кивает, и Задорнов читает:

- «Я, Алешкин, В.В., даю подписку в том, что не буду больше появляться в общественных местах в нетрезвом состоянии». Таким образом, мы воздействовали, товарищи судьи. Но, видно, не такой человек Алешкин, чтобы устоять под напором градусов. Не сдержал, выходит, слово ты, Василий. Выводов от увещеваний, собеседований, обсуждений для себя не сделал. И пошло, завертелось колесо, пока результатом не стало преступление…

-О-ох! Силушки моей нет!- рыдает в первом ряду жена Василия Алешкина Галина. И ее соседки плачут, не вытирая бегущих по щекам слез. Теща Антона Рябого все также неподвижно сидит, крепко прижимая к глазам кулак с зажатым концом платка .

Судья старается не смотреть на плачущего подсудимого, на ревущий в голос зал, низко наклонившись, она листает дело Василия Алешкина. И конечно не может видеть, как в первом ряду, прямо перед ней, нервно ощупывает карман куртки Антон Рябой, там у него припрятана заветная поллитра с водкой, которую он хотел на новоселье распить с кумом в городе. Рябой мучительно размышляет, как бы ему передать бутылку Семену после того, как тот отсвидетельствуется. Он боится, что судья заметит у него эту водку, когда придет его очередь подниматься на сцену…

Вызывают других свидетелей. Снизу плохо слышно, о чем спрашивает их судья, что они говорят. Большинство отвечают тихо, наверное, специально, чтобы в зале не расслышали. Да ображковцы и сами не слушают, уже очень устали, вспотели, всем хочется поскорее уйти из этого страшного места. И никто не желает, чтобы Алешкина посадили. Потому что если уж сегодня его так, то завтра и их… И как раз идти очередь Рябому. Он не отводит руку от кармана с бутылкой, а, придерживая ее, осторожно поднимается по ступенькам.

-Свидетель,- обращается к нему судья,- скажите, часто вы видели, как буянил дома ваш сосед, подсудимый Алешкин?

-Да, видел,- переминаясь с ноги на ногу, отвечает Рябой. В это время его теща отрывает от глаз кулак с зажатым платком и еще крепче сжимает его, поднеся к губам.

-Что вы видели, свидетель?

- Давно в народе говорится : муж и жена одна сатана. И то правда. Одна сатана до ссоры или после, а уж во время ее их целых две…

-Простите, кого ?- оторвавшись от бумаг на столе, спрашивает судья.

-Сатаньев этих две,- уточняет Рябой.

-Две сатаны,- поправляет его общественный защитник.

Народ в зале хохочет. Но подсудимому не до смеха, он настороженно смотрит на родственника. Чего еще тот отчубучит? Нашел время хохмить. По делу бы говорил, как у них с Галькой все было. А он завел песню про какую-то сатану. «Сам ты сатана!- раздраженно думает Алешкин.- Наплетет сейчас, обалдуй, потом ложкой не расхлебаешь…» Однако он напрасно опасается.

-Да я про то, что Галька у него уж больно горячая,- неожиданно заявляет Рябой.- Мужику своему ни в чем не уступит. Хоть у кого спросите. А Василий что же – он протестует, конечно, и выпьет, случается, с обиды. Ну вот решила Галька как-то разломать печку. Василий просит : «Не надо ломать, подожди, а ну как холода задержатся, а газ не успеем провести, замерзнем…» А когда с работы пришел, видит, печка уже разломана! Ну, Василий плюнул и пошел восвояси. Так пришлось ему с досады выпить, а потом уж и ребят встретил на улице. А на работе я его пьяным не видел.

-Не пил он на работе, не пил!- несется из зрительного зала.

Председатель профкома обиженно пожимает плечами, пиджак у него топорщится, очки вспотели. Галина уже не плачет, а зло кусает губы и не смотрит на мужа.

-Ну если и выпил чуток, разве это серьезно?- продолжает философски Рябой,- водка сама по себе – просто продукт, который очень даже хорош на днях рождения и при бронхитах. А у механизаторов, знаете, главная болезнь какая? Бронхит и есть! Мы, механизаторы, из-за этого бронхита до пенсии своей законной не доживаем. Если кто вдруг случайно и доживет, того вскорости на кладбище уже и несут…

-Живого прямо, что ли несут?- язвительно уточняет общественный обвинитель.

В зале дружно хохочут. Собравшиеся на этот страшный показательный суд стараются по-своему разрядить гнетущую обстановку, развеселить судью и прокурора , как-нибудь умаслить их, чтобы не вкатывали Ваське на полную-то катушку. Небось, посмеются с деревенскими, подобреют…

-Да ладно…- машет рукой Рябой и спрашивает у судьи,- можно мне уже идти?

-Идите,- кивает судья, не меняя серьезного выражения на лице.

И народ, видя эту непробиваемую суровость, понимает, что песенка их бригадира спета, ему никак не отбрыкаться . В зале снова наступает тишина. В этой тишине звучит приговор : три года колонии строгого режима. Судья выходит из зала, нервно поправляя белый воротник Она знает, что сейчас будет в зале, это случается всегда у нее на показательных процессах. Вот уже и слышит за спиной крики, причитания и возмущенные возгласы. Жена Алешкина кричит, закидываясь назад, словно по покойнику, женщины еле удерживают ее за руки, чтобы она не полезла на сцену, откуда уже уводят осужденного. Голосит и теща Рябого, причитает, подперев щеку кулаком с зажатым в нем праздничным платком, грузное тело ее колышется в такт причитаниям: « Ох, Васенька, на кого ж ты нас покидаешь, да как же детки малые теперь без тебя останутся, да кто же их, горемычных, пожалеет, ой, помогите люди добрые, да что же это делается на белом свете…»

Милиционеры уводят плачущего Алешкина со сцены. А в боковые двери на улицу первым спешит председатель профкома Задорнов и, выйдя, видит спины удирающих от клуба мальчишек – Сережки Гунина, Леньки и Толика Сальниковых, которые весь суд терлись под окнами, стараясь разглядеть на сцене дядю Васю.