Кладбище птиц

 В безмолвье сумерек, мечтая у огня,
 Не раз о смерти птиц задумывался я.
 Ф. Коппе , «Смерть птиц», 1878.


Меня давно мучил вопрос, куда деваются эти сотни, тысячи птиц, заполняющих скверы, улицы и парки, когда умирают. Немногочисленным дворникам, кошкам и собакам ни за что со всеми ними не справиться, в этом я абсолютно уверен, к тому же я почти никогда не видел их за этим занятием.
С перелетными понятно, перелет не всем под силу, особенно через океан. Говорят, именно при перелете их погибает не меньше половины. Те же, что выжили, и в городе не помрут. Ясно, почему мы не видим их трупы - они в океане. А что же происходит с остальными, не перелетными, с бесконечными воробьями, синицами, голубями, воронами наконец.
Но если мертвые птицы нигде не валяются. у них должно быть особое, излюбленное для этого место. И я искал это место.
Не то чтобы постоянно, но постоянно о нем помнил. Если эта мысль и оставляла меня хотя бы ненадолго, то подозреваю, что она не исчезала совсем, а пряталась где-то в трудно доступных для меня уголках подсознания и оттуда она почти всегда выныривала неожиданно и почти всегда в неподходящий момент. Я раздражал знакомых, выпадая из интересного, а порой и важного для них разговора. Случалось, что и просто исчезал, не особенно заботясь о благовидности предлога.
Попадая в незнакомое место, а таких для меня, домоседа, и в нашем городе было немало, я ловил себя на том, что разглядываю окружающее с чрезмерным и отнюдь не праздным любопытством. Я навязчиво искал одно и то же, одно и то же.
Много раз я обманывался, хотя, казалось бы, шел по верному следу. Выбиваясь из сил, путаясь в переулках и лестничных маршах, я, наконец, понимал, что все мои догадки - плод воспалившейся фантазии и самое обыкновенное заблуждение. Тогда, как это было ни тяжело, я обрывал поиски, не доводя их до конца, и в подавленном настроении возвращался домой.
При всем при том я наперед знал, как выглядит это место. Мне оставалось только его найти. Разумеется, оно не могло быть легко доступным, а потому из неудачных поисков я возвращался не только издерганный и взвинченный, но и при синяках и ушибах, приличествующих куда более юному возрасту.
Когда-нибудь я должен был, утомившись, прекратить и самому уже надоевшие поиски, но от навязчивой этой идеи избавил меня случай.
Направляясь в гости к старым своим знакомым, которых я очень давно не навещал, я перепутал не только дом, но и улицу. Дом, куда я попал ошибкою, был узковат, в одно парадное, но достаточно высокий. Похоже, в нем когда-то был лифт, но теперь от него не осталось даже сетки. Пустующую шахту опоясывала вполне парадная, но грязная лестница и двери на всех этажах видны были с первого. Даже верхняя, чердачная. Едва бросив взгляд на нее, я ощутил неприятное нервное напряжение, которое я, впрочем, приписал тому, что над этой дверью начинался пустой, ничем не скрытый квадрат неба.
Дом отжил свое и о том, чтобы что-то в нем чинить, тем более световой фонарь, не могло быть и речи. Судя по особому мертвому запаху - жильцы давно съехали и только чьи-то руки не доходили весь этот дом разрушить. Хотя здесь мои знакомые жить явно не могли, все же я стал пониматься по широкой, местами с вывороченными перилами лестнице. Странно, что эти лишенные перил марши внушали мне довольно сильное беспокойство, проходя их, я невольно прижимался к стене, хотя упасть в шахту с этой непомерно широкой лестницы было совершенно невозможно.
В том, что я близок к цели, я все больше убеждался по сильному, почти непереносимому для меня сердцебиению. Я был уверен, что мне что-то помешает, прибежит невесть-что охраняющий сторож или чертова дверь будет наглухо забита.
Но я ошибся, дверь, хотя и весьма неохотно, подалась и впустила меня. Я оказался на чердаке, если так можно было еще называть это место после того, как с него содрали крышу. Начинался дождь и теперь здесь под раскрытым небом мне становилось еще неуютнее среди груд вонючего хлама, которым побрезговали даже нищие. И все же я шел, брезгливо и в то же время с замиранием сердца, шел неизвестно куда, с опаской хватаясь за голые стропила. Я был уверен, что приду туда, куда надо, но пройдя чердак до конца, я уперся в глухую стену.
Не задумываясь, я повернул и с той же решимость пошел в обратном направлении. Теперь дело пошло быстрей, начался сильный дождь, и я уже не разбирал дороги. В считанные минуты очутился я у противоположной точно такой же стены, но в ней была дверь. Эта дверь была уже заколочена по всем правилам. Заглянуть сбоку за этот грязный кирпичный треугольник, заканчивавший некогда стену, было совершенно невозможно, и я пытался хотя бы представить себе, на что могла понадобиться такая дверь в доме с одним парадным.
Не скажу, что от дождя мое воображение, как говорится, оказалось бессильным, напротив, оно рисовало картины столь фантастичные и нелепые, что самого меня заставляло снисходительно улыбаться. Достаточно вымокнув, я отправился, вернее, побежал домой, поминутно то втягивая, как черепаха, голову в плечи, то снова высовывая ее, чтобы оглядеться и запомнить дорогу.
Ни холодный душ, ни стакан вина, выпитый прямо под душем, остудили моего любопытства. Прихватив зонт и все столярные инструменты, которые поместились в портфель, я вновь отправился на злополучный чердак.
Зонт не понадобился, второпях я даже не подумал выглянуть в окно, верхушки деревьев поблескивали от заходившего, невидимого за крышами солнца, и только изредка, срываясь с листьев, шлепали по асфальту крупные капли. Упоительный, верно, это был вечер, но я его не замечал.
Как ни странно, я довольно быстро и почти не петляя добрался до места, в обычные дни со мной этого не случается, но это и был необычный день.

Остановившись перед забитой дверью, я заколебался. Я, как и многие другие, совсем не был сторонником той нелепой идеи, что человеку необходимо узнать все. Кое-что из того, что подтолкнуло меня узнать неотвязное мое любопытство, я уже тогда предпочел бы не знать, но борьба эта была недолгой и разум не восторжествовал.
  Дверь не поддавалась, сопротивляясь как живая, а когда был вынут самый последний и самый гнутый гвоздь, не открылась, а к моему ужасу, покачнувшись, упала вниз. Похолодев, я судорожно сцепил веки и застыл, не решаясь открыть глаза, с замершим сердцем ожидая крика какой-нибудь случайной жертвы и вполне серьезно полагая, что с закрытыми глазами будто бы удастся всего избежать.
Крика не последовало, был глухой удар. Кое как справившись с ужасом, я, наконец, решился открыть глаза. Картина, представшая взору, ни с какими ужасами не имела ничего общего, разве что натурально была тосклива до самого обыкновенного ужаса. Бывшая дверь открывалась не на улицу, а на балкончик, тоже давно уже бывший, который висел над глухим колодцем, с трех сторон сдавленном стенами других домов. Если когда-то в него и были из этих домов проделаны выходы, то ими не пользовались не одно уже десятилетие. И все эти десятилетия между стенами колодца копился довольно отталкивающий скарб. Невозможно было и предположить, что находилось внизу этого хранилища, но сверху даже при этом закатном свете можно было различить грязные слипшиеся перья, а то и полуистлевшие скелеты птиц. Некоторые были еще полуживые и там где куча подступала к балкончику совсем близко, можно было различить едва заметное шевеление. Под самым балконом лежала, пробив себе небольшое углубление, злополучная дверь. Что происходило около нее, было видно плохо, но мне навязчиво казалось, что там куча оживает и медленно ворочается.
Оглядевшись, я заметил, что птицы разбросаны повсюду, на перилах, на полу. Казалось они были повсюду: прилипли к полу, стенам, а некоторые даже к потолку. Хуже всего было то, что они жили. Дышали размазанные по стене легкие, раскрывались, словно пытаясь доставить им воздух, изувеченные клювы, бились сердца. Биение одного из них я даже ощутил, неосторожно опустив руку на перила. Но хуже всего были глаза, которые, казалось, смотрели отовсюду. Слабые веки то открывали, то прятали их затухающий, с оттенком растревоженной боли взгляд.
Не найдя этому никаких объяснений, я решил было, что это сделали дворники, Оставалось только убедить себя в том. Что они специально собирали птиц со всего города с той только целью, что бы сносить их сюда.

Дом этот давно разрушен и я не знаю, где теперь находится кладбище птиц, но по счастию, меня это уже не интересует.