Правитель

«Теперь женщинам приходится заниматься политикой, возглавлять банки, крупнейшие корпорации - вместо того, чтобы, как встарь, управлять миром одним взмахом ресниц»… Она управляла миром все так же. Одним движением ресниц, взглядом, улыбкой. И не важно, что она привычно опиралась на меч, скрытый в ножнах, и рука ее столь привычно обнимала рукоять, что сомнений не оставалось – она знала цену хорошему мечу, и он не был тяжел для ее легкой руки.
Тогда я все еще бродил по миру, разыскивая величайшего правителя на всем белом свете, того, кто был бы достоин войти в мою песню на крыльях уважения, любви и покорности сына перед справедливым отцом. И я нашел его. Каково же было мое удивление, когда величайший правитель сего мира предстал мне в свете тонких, темных свечей, в окружении не подданных, а верных друзей, и с длинной девичьей косой.
Я неловко переступил порог, низко склоняясь в поклоне. Последние несколько шагов дались мне тяжело, век мой давно перевалил за середину, а путь был долог и тернист. В зале на миг затихли, и глухо стукнули о столы поставленные кубки.
- Кто ты? – в тишине прозвучал голос. Впрочем, голос сам же и прервал тишину, будто позволяя десятку других голосов зазвучать снова, снизившись до шепота.
- Я – бродячий менестрель – ответил я, поднимая голову и вглядываясь в серые глаза мужчины, сидящего по левую руку от нее. Я чувствовал ее взгляд. Бесконечно теплый и справедливый, но настороженный. Доброта добротой, а врага не сразу узнаешь в наивном обличии менестреля – Я ищу величайшего правителя сего мира, дабы прославить его в песне – мне казалось, что меня не слышали. Шепот невидимыми, но ясно слышимыми, нитями носился вокруг, сбивая, нервируя.
- Зачем тебе это? – легкий, как прикосновение летнего ветра, голос скользнул в само сознание. Она все так же спокойно смотрела на меня, но в глубине черных, северных глаз едва заметно сияло любопытство. В зале повисла тишина. На этот раз полная и пропитанная уважением и трепетом. Множество глаз с любовью и преданностью обратились к ее лицу.
- Это цель моей жизни… - просто ответил я. – Я хочу узнать твою историю…
- Ты узнаешь ее – остановила мои слова она, чуть склоняя голову – Но не сейчас. Ты устал. Садись к столу.
Я покорно сел. Мне не удавалось отвести завороженного взгляда от ее бесконечно мудрых глаз, невероятно милосердной улыбки и столь мягких черт лица, что я не мог понять, как другие страны могут воевать с ней. С воплощением душевности, человечности…
Тем не менее, войны были. Я это знал. Как и то, что меч ее испил крови, и что проседь в ее темных, как ночь, волосах не была отголоском возраста. И что резкая черта от уголка левого глаза до скулы никак не случайный шрам…
Пальцы мои сами тронули струны. Но тонкая ладонь, с длинными, невероятно прекрасными в неверном свете свечей, пальцами, мягко легла на струны, останавливая звук. Я поднял глаза, и она улыбнулась. Грустно, прося меня повременить.
Ее черные глаза скользнули по лицам и свечи погасли, одним дуновением. Осталась лишь свеча, замершая в канделябре у самого ее лица. В темноте на ее лице плясали причудливые тени, добавляющие к ее облику что-то волшебное, неопознанное… Хотя, наверное, скорее открывая это «что-то» в ее, таких заурядных при свете, чертах.
Она поднялась. Едва слышно зашуршал плащ, поддаваясь ее движению, и звякнул меч, столь редко, но так решительно покидающий ножны.
Она рывком подняла кубок, наполненный до краев темной, густой жидкостью, держа его обеими руками над головой. И закрыла глаза. В полной, давящей на сознание тишине прошло несколько мгновений. Она шумно выдохнула и, распахнув прекрасные, горящие своим собственным, непобедимым светом, глаза осушила кубок.
Потом опустила глаза и кивнула.
- Играй, менестрель, играй! – я тронул струны.

Золото мое - листья ломкие на ветpу,
Сеpебpо мое - словно капля pосы костpу...
Кpовь с лица сотpет ветpа тонкая pука:
Завтpа не пpидет - лишь тpава pазлуки высока.

Золото мое - ковылем да степной тpавой,
Сеpебpо мое pазменяли на сталь и боль;
Стpуны не звенят - ветеp бьется в небесах...
Hе тpевожь меня - лишь ладонью мне закpой глаза.

Рассекли доспех - чтобы легче дышалось мне:
Hевеликий гpех - в битве не до жалости;
Из цветов и звезд не сплести уже венка -
Hа доpоге слез лишь тpава pазлуки высока.

Веpеск на pавнине, да гоpы - как гоpький лед,
Hе найти долины где встpечи тpава pастет...
Как найти мне сил, чтоб веpнуться чеpез века,
Чтобы ты - пpостил?.. А тpава pазлуки высока.

Шоpох ломких льдинок, слова ли листвой шуpшат,
Плачет ли в долине бездомная душа -
Чеpных маков моpе, да нет моего цветка:
Лишь полынь да гоpечь, да тpава pазлуки высока...*(с)Мельница*

 Я играл, опустив глаза. Играл, не слыша тихого шелеста поднимаемых кубков и шепота слов.
Доиграл я в гробовой тишине. И поднял глаза, еще слыша в своем сердце отголоски последней ноты. Десятки глаз смотрели в ее лицо. Казалось, она спала, склонив голову на ладонь, держащую рукоять меча. Но я знал. Чувствовал – сердце ее не билось. В зеркальном серебряном лезвии меча отражалось спокойное лицо величайшего правителя моего мира. И по краю, как слеза, стекала капля крови…

На рассвете меня окликнул один из самых верных ее друзей.
- Постой, менестрель. Я расскажу тебе ее историю… - но я упрямо мотнул головой.
- Нет. Пусть ее история останется тайной… - и ушел, ни разу не обернувшись.

А ее история так и останется тайной. Глупый рассказ на листе бересты уже полыхает в моем ночном костре… Мне не простят, что из миллиона правителей, я выбрал ее… Лишь пепел останется, который, играя, развеет ветер. Ветер, друг мой, принеси слова тому, кто сильнее меня. Кто знает, что такое слово, и как сделать, что бы оно звучало… Ветер, друг мой… пусть не я. Пусть кто-то напишет эту историю. Не зная ни имени, ни страны, ни мира…