Возвращение

Синоптики снова нас обманули. Или же мы им поверили? Наверное, это уже не важно. Капризы природы сейчас повсеместно – вдали от дома нужно было быть готовыми к смене температур.
Несмотря на минувшие нехарактерно теплые для осени деньки и обещанное дальнейшее потепление, к вечеру стало довольно зябко. Даже от асфальта, прогретого нежданно щедрыми солнечными лучами, поднималось не тепло, а скорее ощущение какой-то надвигающейся прохлады. Мы кутались в свои тонкие куртки – на мне вообще был лишь свитер – и шли поспешными шагами в сторону вокзала.
Тени, пронзенные лунным светом, были спокойны и давно не танцевали – ветер не входил с ними в альянс, не вел их в танце, не диктовал ритм. Спокойный вечер предвещал что-то обычное, обыденное и реальное.
Мы весь день были на ногах.
В течение последних часов до поезда хотелось увидеть все то, что не успели увидеть раньше. Много снимали – камеры друзей были постоянно направлены на красивые пейзажи и памятники архитектуры.
В городе N мы должны были провести ровно сто часов. Именно сотней мы решили отмерить путь между нашими первыми шагами по запыленной платформе полупустого вокзала и последним прыжком в двери отъезжающего вагона.
Сто часов – не моя инициатива. Я уже давно отмеряю прогулку не неспешными шагами и даже не плавно утекающими минутами. Количество выкуренных сигарет – вот мой путь от и до.
Мы шли в ореоле тишины. Каждый думал о чем-то своем, да и несмолкаемая болтовня успела надоесть. Мои руки были скрещены на груди, на плече весела тяжелая сумка, и я думала о чем-то теплом, пытаясь согреться.
- Как долго еще до вокзала? – Спросил женский голос сзади. Эхо ее вопроса рикошетом скакало по асфальту, догоняя меня. Тогда я поняла, что несколько ушла вперед. Когда я повернулась, ее улыбка коснулась моего лица. Я ответила:
- Минут пятнадцать-двадцать. Смотря каким шагом…
Шесть слегка дрожащих от холода фигур догнали меня. К вокзалу мы уже шли бок о бок.
- Не жалеешь о том, что поехала с нами?
- Нет, конечно! Давно пора было сменить обстановку.
- На работе проблем не будет?
- Не должно… Я же позвонила, сказала, что болею, – моя давнишняя подруга Мари засмеялась, – Но игра стоила свеч!
- А что больше всего запомнилось?
Друзья снова разговаривали между собой, обсуждали поездку. Я молчала.
Все-таки было очень холодно. Если несколько часов назад трудно было понять, передало ли лето осени бразды правления или все еще борется с неумолимо наступающим календарным сезоном, то тем вечером стало очевидно – осень упала решительно и неумолимо.
Неожиданно моих плеч коснулось тепло. Темнота наступила очень неожиданно, накрыв деревья, крыши домов и нас. Ветра не было. В этой гармонии природы, в этом ледяном спокойствии подошедший Влад казался восковой фигурой, настолько же неподвижной, как и все окружающее нас.
- Надень. Когда в следующий раз решишь стойко переносить непогоду, убедись сначала, что никто тебе не вознамериться помешать.
Он саркастично улыбался. От его пиджака приятно пахло каким-то парфюмом. Я согрелась.

Звонко смеясь, мы вбежали в здание вокзала. Сонные охранники недовольно смотрели на нас – они были предвзято настроены, да и наши шутки нельзя было назвать целомудренными. Осуждающие взгляды, направленные даже не на меня и моих друзей, а словно в самые наши глубины, были вполне логичными и предсказуемыми, но мы даже не обратили на них внимания.
До поезда оставалось больше трех часов. Если бы погода была такой же, как накануне вечером, мы бы еще гуляли, легонько поддевая ногами опавшие листья, и снимали бы весь этот процесс. А потом бы сердились на наши вспышки, рассматривая засвеченные фотографии. Но поверив синоптикам, которые ошибаются лишь один раз, но, к сожалению, каждый день, не взяли теплых вещей. Какое упущение.
Слева от нас были двери в зал ожидания – в единственное приемлемое место для проведения последних трех часов из сотни. Возможно, там и не слишком приятно пахло – на вокзале всегда стоит характерный запах отъездов, приездов и коротанья времени между поездами – но там было тепло и можно было посидеть. Следуя друг за другом, мы вошли в недостаточно освещенное помещение. Очевидно, в данном провинциальном вокзале был режим экономии электроэнергии.
На первый взгляд, к нашему сильнейшему удивлению, в зале не было людей. Но мимолетное ощущение опустошенности длилось всего несколько секунд. В одном углу сидела женщина с двумя детьми, которые склонили головы ей на колени и, казалось бы, спали. Женщина поправила очки, посмотрев на нас, и снова погрузилась в чтение книги. Под большими часами, которые, как ни странно, шли точно, сидел совершенно седой и дряхлый старик. Рядом с ним лежал небольшой потертый коричневый чемодан. Потерянным, но еще осмысленным взглядом он блуждал по залу и делал небольшие систематические глотки из полупустой бутылки. На миг наши взгляды встретились – старик спокойно улыбнулся.
И снова все спокойно. Подобная размеренность, отсутствие сюрпризов, спокойствие природы и спокойствие людей как-то подозрительно усыпляли бдительность. Ничто не могло произойти.

Чем могла заниматься уставшая компания близких друзей за три часа до поезда в уже ночное время? Мы ожесточенно спорили на самые разнообразные темы, начиная с обсуждения литературы, заканчивая политикой. Когда кто-то из нас закуривал сигарету, женщина укоризненно на нас смотрела, но не говорила ни слова.
Как-то плавно и сам по себе наш разговор перетек в категорию «о жизни». Простые истины, философские вопросы – сколь часто их бы ни обсуждали, каждая дискуссия приносит что-то новое. О старике мы уже забыли, а женщина иногда напоминала о себе недовольным пронзающим взглядом воспитателя.
Часы тикали. Спертый воздух зала ожидания наполнила какая-то активность – женщина стала будить детей, собирать чемоданы и направилась к выходу. Очевидно, ее поезд должен был подойти. Наиболее звонкий удар часов оставил нас в зале одних. Хотя… Мы снова забыли о старике.
Но старик словно ждал, когда же уйдет эта строгая женщина. Как-то неуклюже поднявшись, он подхватил свой старенький чемодан и подошел к нам.
Наши молодые люди уже вознамерились дать ему отпор – ему, дряхлому седому слегка подвыпившему старику. Взглядами мы дали им понять, что все в порядке. Возможно, старик хочет попросить сигарету или спросить что-то.
- Можно присесть, ребята? – Довольно спокойно спросил он. Одинокий старик. Наверное, ему хочется поговорить хотя бы с кем-нибудь. Нам было жаль его, и мы не стали возмущаться.
- Я слышал, вы что-то говорили о поступках, которым нет прощения, о возмездии?
- Да, и об этом тоже. – Сказала я.
- И я как раз однажды совершил такой поступок…
- Да? И какой же?
Одинокий старик. Он немного выпил и решил исповедоваться совершенно незнакомым людям. Почему-то в тот момент нам стало еще больше жаль его. Никто из нас не стал его перебивать.
- Шестьдесят лет назад я оставил женщину с двумя своими детьми.
Мои подруги сдавленно хихикнули. Я ожидала услышать признание в убийстве, изнасиловании или хотя бы рассказ о том, как старик отнял последний кусок хлеба в голодные годы у сироты. Мужчина бросил семью – сегодня это суровая бытовая грань жизни. Такая банальность.
- Вы сейчас об этом сказали с горечью. Вы раскаиваетесь. Муки совести – ваше собственное наказание. Мы все-таки имели в виду несколько иное… Например, когда человек, совершивший аморальный поступок, остается совершенно безнаказанным и даже не раскаивается. Мы говорили о несправедливости.
- Эх, ребята… а я ведь и не раскаиваюсь! Если бы год назад Тоня не нашла меня, я бы и не вспомнил о ней.
- Тоня, это мать ваших детей? И как же она вас нашла? Зачем? – Я захотела поддержать разговор, хотя с самого начала ожидала услышать самую банальную историю.
- Да… моя Антонина… Она пришла, чтобы сказать, что жить мне осталось не больше года…
Ребята переглянулись. «Напился!» - читалось в их взглядах.
- Так как же она вас нашла? Да и как она может знать, сколько вам осталось жить? – С искренним удивлением произнесла моя подруга Мари, хотя, так же как и мы все, подумала, что старик всего-навсего пьян.
- А сколько мне жить осталось – ей решать. Она пришла отомстить.
Паранойя. Тяжелые годы. Вторая Мировая. Будни Советского Союза. Перестройка. Распад СССР. Наверняка старик пережил многое и сам перестал понимать, что говорит. Он сказал, что это было шестьдесят лет назад – на вид ему лет восемьдесят. В этом возрасте возможны помутнения рассудка.
- Она вам угрожала? Обещала убить? – Я решила добавить рациональное зерно, попытаться объяснить, каким именно образом Антонина могла выносить вердикт.
- Но как же она вас все-таки нашла?
- Тонька то… Померла она. Год назад и померла.
После этих слов старика, мы окончательно перестали его понимать. Старик закрыл глаза и его возраст нам стал очевиден. Он стар и, наверное, начал вспоминать женщину, с которой у него был роман в военные или послевоенные годы. Скорее всего, старик воевал или был партизаном. Со своей Антониной вполне мог познакомиться в какой-нибудь деревне, сделать ей детей и уехать в другой, возможно не уничтоженный войной город. Целая череда догадок змеилась между нами, ныряя из одного взгляда в другой.
Старик тем временем продолжил. «Он так и не назвал нам своего имени… Да мы и не спрашивали…» - вспоминаю я уже сейчас.
- Вот как померла, так и явилась мне.
Да, он стар и сошел с ума – эта простая истина больше не оставляла сомнений.
- Как явилась? – В один голос произнесла я с кем-то.
- А вот так. Явилась. Сама старая уже, некрасивая. Только неживая она была – шкаф книжный сквозь нее виден был. Но я ее сразу узнал. Тоня сказала, чтоб к смерти готовился.
- Прозрачная? Привидение что ли? Мертвые не мстят своим обидчикам. Да и как они бы могли это делать? Бояться живых надо. Не знаю, как было раньше, но в двадцать первом веке приведений определенно существовать не может. – Наши молодые люди сдерживали смех.
Мне смешно не было – грешно смеяться над больными.
- После войны то мы из деревни в город поехали. Я уже тогда знал, что последний раз ее вижу. Не люба она мне больше была, не люба… Да и дети мне куда? Как на вокзал приехали, я и убежал. Людей то много. Не сразу и поняли.
В зале ожидания повисла тишина. Он бросил в незнакомом городе в послевоенные годы женщину с двумя очевидно маленькими детьми… В наших взглядах появилось презрение.
- Так и бросили? И больше не думали о них?
- Почему же… думал… много думал… но иначе нельзя было. Не поднял бы я эту семью на ноги. Один еле выкарабкался. А с Тоней что и не знал все это время. Пока она ко мне ни пришла и ни рассказала.
Я поглядывала на часы. До поезда еще оставалось достаточно времени. Мы были вынуждены выслушивать исповедь старика.
Старик не раскаивался. Он спокойно рассказывал, как в течение этого года постоянно видел Антонину – как видел ее старческое лицо в толпах людей, на чужих фотографиях, как она приходила к нему, когда он оставался наедине с самим собой, и рассказывала каждый раз ему одну и ту же страшную историю – страшную историю ее невыносимо тяжелой жизни.
Мне кажется, его слова нашли в моем сердце больше отклика, не задев остальных. То ли меня так же оставляли… то ли оставляла я сама… Пройденные годы были не слишком короткими – времени было достаточно для всего.
Казалось, что мы уже не просто слушаем его повествование, а растворяемся в нем. У старика был дар рассказчика.
Погружение в эту полную нелицеприятных подробностей историю их знакомства, их отношений, его трусливого ухода и ее напористого преследования было очень сильно.
- И вы не боитесь ее?
- А чего ее бояться? Она имеет право на месть. Я то сам себя ничем не наказал…
Можно было предположить, что старик обманул нас, сказав об отсутствии страха, потому что некоторое едва скрываемое опасение все-таки присутствовало в его взгляде, а его скупые жесты все-таки открывали внутреннее напряжение. Но в его опущенных плечах и самой позе больше чувствовалась неимоверная усталость – усталость и от страха в том числе. А царящая вокруг атмосфера приглушала любое напряжение, которое способно было бы вызвать дисгармонию.
Часы спокойно тикали позади нас. В отдаленный зал не доносилось ни одного звука.
Мы чувствовали безмятежность и спокойствие. Единственным уместным действием здесь казалось само ожидание – только каждый ждал не поезда и даже не возвращения домой, а чего-то своего и очень потаенного.
- И вы ждете возмездия?
- Нет, не жду. Я уже дождался. Скоро она придет за мной.

Неожиданно скрипнувшая дверь заставила нас всех вздрогнуть. Что-то мне подсказывает, что на минуты его повествования в призраков поверила не только я одна.
Настороженно мы направили взгляды на вход в зал ожидания, ожидая увидеть сгорбленную старуху, в потрепанной одежде и слабо стоящую на больных ногах. Но в зал ожидания зашел еще один старик, вовсе не прозрачный и очевидно живой. В его руках не было вещей. Он вел себя так, словно не понимал, где находится.
«Второй сумасшедший», - многозначительно шепнул Влад мне на ухо.
Реальность вернулась.
Перед нами снова был провинциальный зал ожидания, в стороне все так же отсчитывали время большие часы, а сумасшедший старик рассказывал нам то, что следовало рассказать психиатру.
Зашедший дед направился к нам. Ирония судьбы? Новая странная история? Мы ожидали сразу всего и очень хотели домой в нашу привычную столичную реальность.
- Дед, куда едешь? – громко спросил его один из нас.
- Да я уже приехал, куда нужно было… С вами посижу, подожду.
Проникнувший сквозняк пронес дух фарса. Но все были так спокойны.

Дед мне улыбнулся. Такое знакомое лицо, такие знакомые глаза, такая знакомая борода… Нет, я не могла вспомнить. Он тем временем присел в стороне от нас, но, тем не менее, достаточно близко.
Мы все – семеро молодых людей и двое стариков перекинулись парами формальных фраз. Наконец-то наступила тишина.
Я все так же отмеряла время до поезда выкуренными сигаретами, а когда его осталось ровно столько, сколько потребовалось бы нам, чтобы размеренно дойти до нужного вагона, покурить на свежем воздухе и поговорить без этих стариков, я почувствовала облегчение. Не мне одной в голову пришла мысль выйти несколько раньше – друзья встали, начали поправлять одежду и надевать свои рюкзаки и сумки.
- Приятно было познакомиться. Но наш поезд скоро подойдет. Вы тоже на нем едете? – Напоследок мы были вежливыми и дружелюбными, обращаясь к пожилым людям.
- Мой поезд давно уже ушел, ребята. Идите с Богом. – Сказал нам старик, который, наверное, ждал свою Антонину. Второй молчал.
Повернувшись к выходу, мы поспешными шагами покидали этот странный зал ожидания. После услышанной исповеди остался неприятный осадок. Чем дальше мы отходили от больших часов и ряда пластиковых скамеек, тем более спокойными становились наши шаги. Зал ожидания оставался позади. Опустив взгляд на землю, я заметила, что у меня развязался шнурок.
- Идите вперед. Я завяжу шнурки и догоню. – Предупредив своих друзей, я начала шнуровать ботинки. Случайно обернувшись, я увидела стоящего рядом второго старика с седой бородой. Возможно, в моих глазах отразилось удивление. Я не слышала его шагов и не чувствовала его присутствия позади себя, когда шла. Подобная моя реакция была вполне уместной.
Дед, ничего не сказав, повернулся снова в сторону зала ожидания и совершенно спокойно отправился туда. С каждым его шагом ощущение реальности пропадало – с каждым его шагом он изменялся и приобретал новую форму.
Рост деда становился меньше… или он сгорбился? Седые волосы становились длиннее, а жилистое тело приобретало женственные очертания. Его старый костюм как-то незаметно глазу преобразовывался в потертый домашний халат. А шаги становились все медлительнее и слабее.
Постепенно я стала замечать, что вижу предметы сквозь тело женщины, которая внезапно остановилась.
Кроме этой метаморфозы ничто не изменилось – ни один звук не стал сопровождением подобному нарушению реальности, ни дуновенье ветра не придало происходившему мистичности. Друзья завернули за угол и остановились – я перестала слышать их шаги, но обрывки ничем не заглушенные фраз все еще доносились до меня. Слова растворялись в тишине, разбивались на мельчайшие осколки и распространялись слабым эхо по окружающему пространству.
Когда Антонина повернулась ко мне, на миг показалось, что она укоризненно грозит пальцем и смотрит с неодобрением. Я прищурилась, пытаясь разглядеть мельчайшую мимику ее старческого лица. Да, оно было покрыто глубокими морщинами и несло на себе отпечаток тяжелой жизни. Редкие седые волосы спадали на плечи, которые были понуро опущены. Если бы сквозь ее тело не просвечивалась стена, Антонину можно было бы принять за одну из тех старушек, которые каждый день побираются у церкви. Только ее голова не была покрыта платком, а на шее не висел крест. Приглядевшись, я поняла, как ошиблась.
Антонина довольно улыбалась. Она практически по-девичьи подмигнула мне и бесшумно направилась в сторону зала ожидания.

Пыталась ли я как-то помочь старику, пресечь это своеобразное возмездие? Нет.
Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Да и альтруизм не моя стихия… Совершенно не среагировав эмоционально, я повернулась к своим друзьям и спокойной походкой проследовала за ними.
К тому же призраки – слишком нелогичное и экстравагантное явление для нашей обыденной действительности.

24.09.2007
Bagira Individual (А.Р.)