Ксерокс на списание

-1-

Каморка.
Первое слово, пришедшее мне в голову. Каморка папы Карло.

Сколько раз читала книжку, да и фильмы-спектакли всякие видела, но никогда особо не задумывалась, как именно выглядел этот роддом для буратин. И сам смысл слова «каморка», интуитивно понимаемый, никогда дотошно не анализировался.
Собственно, что я могу сказать про каморки, не лазя в Даля?

Каморка – маленькая темная комнатка.
С низким потолком. Непременно с кривым потолком, наклонным. Видимо где-то под скатом крыши эта самая каморка находится, или вот тут, под лестницей.
Каморка похожа на норку. И на камеру. На подземную тюремную камеру. Значит, если окошко, то крохотное, под самым потолком, зарешеченное. Или совсем без окон.

Каморка не может быть оклеена обоями, только штукатурка, растрескавшаяся и наполовину обвалившаяся. Или голый бетон. Был во времена папы Карло бетон? Вряд ли. Ну, пусть камень.
Пол в каморке должен быть дощатый, некрашеный. Хотя драный линолеум вполне вписывается в картину.

Что еще? Ка-мор-ка. Мор. Да, в каморке живут плохо и недолго, болеют и умирают. От сырости, наверно. От непроветриваемости и затхлости.

- А? Нет, я все слышу, нет, не задумалась. Да, поняла, в восемь начало, бумага в коробках под лестницей, кассовый аппарат убирать в сейф, уходя, ключ сдавать на вахту, кнопка сигнализации красная. Видите, я очень внимательно.

Каморка моя расположена в углу университетского вестибюля.
Вестибюль большой, неуютный и холодный. Парадная лестница по центру. По бокам вешалки.
Напротив лестницы главный вход, три пары дверей.
Древних дубовых двустворчатых дверей. Долбаных дверей. Дико тяжелых. Я хулиганю, конечно, прыгая по букве д, но двери реально, вернее – нереально тяжелые. Может быть, пуленепробиваемые, со свинцовыми листами внутри? Не удивлюсь.
Каждый раз, входя, я вспоминаю уроки физкультуры, на которых я филонила и не отжималась. Напрасно, напрасно. И каждый раз долбаная дверюга пытается не дать мне проскочить, просочиться внутрь. Пытается догнать и прихлопнуть.
Ночью они, наверно, хвастаются друг другу деревянными злыми голосами: «Я сегодня две руки прищемила и семнадцать синяков поставила» - «А я зажала один портфель, смяла семь папок с бумагами и троим человечишкам врезала по спине!»

- Что? Да. Да, хорошо, расписываться в журнале, чистые листы не продавать, еду не приносить, посторонних не впускать. Так точно. Будет исполнено. Нет, не прикалываюсь, как вы могли подумать?

Снаружи уже выстроилась и уже нервничает очередь.
Переминаются, поглядывают сердито, пора, мол. Вы, мол, обслуживающий персонал, вот и обслуживайте. Шнелль, шнелль!
Моя начальница закончила инструктаж, с сомнением оглядела меня, очередников, снова меня, фыркнула и ушла.
Начался первый рабочий день. Мой.

В принципе, всё очень просто: страничку кладем мордой вниз, ногами к стенке. Крышку закрываем; пальцем - число экземпляров и пуск. Всех дел. Посчитать, перемножить, чек выдать, вот сдача, следующий!
Озвереть можно.

-2-

Как раньше студенты обходились без ксерокса? Не постигаю.

Спросила однажды у родителей, они заблестели глазами, начали наперебой про какие-то «синьки», сборочные чертежи и генеральные планы.
Так и не поняла, что за синьки у них были. Мне представился морг из американского фильма, ну такой, где покойники лежат в выдвижных ящиках. Выкатываешь ящик, а там «синька», лысая, с обледенелыми губами и белесой кожей, сплошь покрытой татуировками синих схем.
Толком выяснить ничего не удалось, родаки углубились в романтику юности, всё твердили «отэрить, отэрить» - не поймешь, то ли «тырить», то ли «тереть». А потом и вовсе понеслось «А помнишь, Милка Крамаренко на третьем курсе…» - «А помнишь…»

Одним словом, ксерокса у них не было, но они выжили, встретились и даже меня родили. Стойкое поколение.

Современный студент без ксерокса способен родить только ругательную фразу.
Ксерят все и всё.
Учебники, методички, документы, чертежи, чужие лекции и чужие расчеты (последние особенно часто). Около моего закутка всегда роится толпа с бумажками.
- Мне страницу три, десять и двадцать два, в восьми экземплярах. Ой, нет, то есть страницы восемь, десять и двадцать два, в трех экземплярах. Ой, то есть…

Время тянется как вчерашняя жвачка, потерявшая вкус и запах.
Но в шесть вечера, с боем часов, я из подлестничной мыши превращусь в человека. Из тыквы… хотя у меня же другая сказка. С папой Карло. Да.
В таком случае, весь день я – прикованный к ксероксу Пьеро, бледный от недостатка солнечного света. А начиная с шести – Мальвина. В шесть я устремлюсь наверх, к знаниям, и волосы мои заголубеют под люминесцентными лампами… Короче, я студентка, вечерней формы образования.

Это такая довольно бесформенная форма.
На нее оформляют (фр-фр-фр!) тех, чьи родители не олигархи, а, например, инженеры на заводе. Кому не встретился богатенький Буратино и не открыл все двери мира золотым ключиком. И кто (что уж скрывать) не особо парился в школе, довольствовался тройко-четверками, и бегом гулять.
Да, дура. Да, сама виновата, знаю.
Если две сессии закрыть на отлично – можно перевестись на дневное.

- Светик-семицветик, закрывай лавочку, пора чай пить. Всё, господа студенты, перерыв, перерыв, обед. Нет, ни каких «две странички», она тоже человек. Цигель-цигель, давайте, рассредоточивайтесь, полное ай-люлю с двенадцати до часу.

Это пришел мой спаситель, Анатолий Ефремович. Он обитает в такой же конуре под ступеньками, только с другой стороны вестибюля, заведует ключами и сигнализацией.
Классный дед, что б я без него делала. Сухой, высокий. Прямой. Кудри седые, брови тоже седые, глаза хитрые. Он похож на трость, на дорогую, резную трость из дерева ценной породы. Болтаю, а ведь понятия не имею, какие породы ценные, а какие нет. Мне кажется, ему подошел бы кедр. Ливанский.

Пока мы пьем чай, Ефремыч просматривает мою расчетку по теоретической механике:
- Свет мой, ну ты даешь! А знак? Знак?! Я ж тебе объяснял, против часовой стрелки – плюс, по часовой – минус. Ну есть же разница! Идет направо – песнь заводит. А налево – сказку говорит.
- Конечно, понятное дело, налево - сказку. Все мужики считают, что если налево - то в сказку.
- Ты мне, детка, зубы не заговаривай. Они у меня железные. Нержавеющие. Устойчивы к заговорам. Ну-ка, быстро, продолжи: векторное произведение – это…?

Убедившись, что я помню про векторное произведение, Ефремыч доливает мне в кружку кипятка и переключается на книжки. Я притащила ему многотомник Фрая, и он увлеченно обсуждает способности сэра Макса.
- Хотел бы я тоже плеваться ядом, да. Чтоб плюнуть, и - раз! – насмерть. Вот, например, в того, кто этот ксерокс ремонтировал, я бы точно плюнул.

Сломанный ксерокс, приговоренный к списанию, стоит в углу.
Я тут целыми днями кручусь и даже не задумываюсь, как эти штуки устроены. Включаю в сеть, нажимаю кнопки. Работает - и славно, перестанет работать – позвоню в сервисный центр. А дед уже неделю колупается во внутренностях у обреченного аппарата, и не удивлюсь, если починит.

-3-

Все страницы, кроме последней и справку, обе стороны.
Говорила мне мама: не пей из копытца, козленочком станешь…
С первой по двенадцатую в трех экземплярах.
Загадочная история, кстати. У сказок разных народов схожие сюжеты, но подобного не припоминаю. Выпил из следа, стал козленком. Мало того, потом – еще и подводным козленком. Живучий попался братец Иванушка. А главное: почему такое свойство у воды из отпечатка ноги? Откуда у сестрицы Аленушки была изначальная инфа об опасности следов? Не объяснено.
Лабораторную работу номер три - шестнадцать копий.
Говорила мне мама…
Мама говорила: учись, Света, учись, а то будешь работать на конвейере. Она считает конвейер самым страшным изобретением человечества. Хуже атомной бомбы. Потому что отупляет, уничтожает личность.
Аттестат два раза, паспорт – первую страницу и ту, где прописка.
Говорила мне мама…

-4-

Некоторые люди очень раздражают. Не люблю, когда без очереди лезут. Когда нагло и высокомерно, не люблю. Если ты начальство и у тебя на двери табличка с золотыми буквами - всё, не человек, бог.
Вот пришел один такой, Цекалин Карл Борисович. Пузо арбузом, лицо заранее недовольное. Не зря ему на табличке вместо «Ц» букву «Ф» приклеивают, каждую неделю. Уборщица едва успевает отскребать.

- С вас три рубля пятьдесят копеек.
- Да как ты смеешь! Дрянь, наглая маленькая дрянь! Да я тебя уничтожу, я тебя в порошок сотру! Уволю, сгною, убью, придушу! Гадина!

Я стою, оцепенев, а свихнувшийся Цекалин орет, визжит и топает ногами. Документы я ему испортить или испачкать не могла. Не понимаю.

-Что случилось, Карл Борисович? В чем проблема? – слава богу, павианские вопли услышал Ефремыч. Подошел, вынул из рук трясущегося и подпрыгивающего Цекалина стопку листочков, – Это случайность, сейчас все исправим, она не нарочно, идите к себе, – голос его спокоен и доброжелателен, - К себе, к себе, к себе. Через пять минут я ваши бумаги принесу, успокойтесь, успокойтесь, это случайность.
И остальным:
- Господа! У нас технический перерыв, прошу всех разойтись.

За закрытой дверью мы рассматриваем Цекалинские документы.
ИНН и две копии, выписка из трудовой и две копии, диплом и… ой.
В копии диплома вместо «Доктор химических наук» красивым каллиграфическим почерком вписано «Дурак и взяточник».
Я начинаю хохотать и не могу остановиться.

-5-

- Дядь Толь, ну пожалуйста… Ну дядь Толь, ну миленький… Ну пожаааа-алста! Всего один разик!
- Нет, Светлана, я же сказал – нет.

Хулиганящий ксерокс официально списали, и Ефремыч под шумок перетащил его в свой угол.

- Ну дядь Толь! Мне Юрик Шилов встречаться предлагает, я же должна знать…
- Тебе он нравится?
- Кто?
- Ну не ксерокс же. Этот твой Юрик. Нравится? Отвечай быстро.
- Ну, допустим, нравится.
- Если «допустим» - то нечего и встречаться.
- Ну не допустим. Нравится. Очень нравится, черт возьми, что за допрос, дядь Толь?
- А если очень нравится – к чему проверки?
- Хочется же знать точно… Страшно же ошибиться…
- Жить вообще страшно, девочка. Себя слушай. Себя. А не глупый аппарат.
- Бу-у. Вредина ты, дядь Толь. Вот не приглашу на свадьбу…

Ефремыч шевелит седой бровью. Не верит. Знает, что приглашу.
А я знаю, что после этого разговора он позвонит в отдел кадров и попросит папку аспиранта Шилова. На всякий случай.
А еще я знаю, что в ксерокопии его пропуска значится: «Смоленцев Анатолий Ефремович. Хранитель».