Павел и Пушкин - взгляд режиссера глава из романа

Елена КУЗНЕЦОВА


ПАВЕЛ и ПУШКИН – ВЗГЛЯД РЕЖИССЕРА
(глава из романа «СКВОЗНЯКИ ЗАКУЛИСЬЯ»)

Павел словно бы впервые читал «Маленькие трагедии». Он не понимал, почему они назывались пьесами? И совсем не представлял, как их можно было играть в театре? Надо будет проверить.
Но рифма? Это же вечное преодоление невозможного барьера! Фраза закончилась, действие уже произошло, а строфа еще не завершена. Чувство, эмоция требуют стоп-кадра, актеру необходимо отыграть отношение, как бы чуть отодвинуться, но неумолимый ритм стиха гонит его вперед. Зажатый между рифмами актер становится беспомощен, - потянув за ниточку эмоции, он тут же разрушает канат, на котором крепится поэзия. Он в проигрыше в любом случае. Логика стиха превращает его в чтеца, пусть изощренного, но чтеца, и тогда логика эмоции, трансформирует поэзию в прозу.
Зачем Пушкину понадобились Моцарт, Сальери, дон Гуан? Павел отложил книгу и попробовал поразмышлять. Если он прав, то русскому поэту это было надо, затем же самым, зачем до него Шекспиру нужен был Амлет, живописцам - сюжеты из библии... Им требовались безусловные носители страсти. Для Пушкина у страсти нет цвета, запаха, отличий добродетели или порока.
Нажива, любовь, ненависть, смерть, страх, счастье… Все это исходит из одного единственного общего, смысл которого понимают все, в существовании чего никто не сомневается, но исток - исходный момент - покрыт непроницаемой тайной. И сколько покровов и покрывал с нее не сдирай - мрак не может развеяться.
Это точно так же, как все понимают, что мир когда-то из чего-то произошел. Только хотелось бы взглянуть хоть одним глазочком на того, кто может просто или сложно ткнуть пальцем и ответственно заявить - здесь и тогда! Павел рассмеялся: «Религиозных фанатиков и сладкоречивых духовников попрошу не беспокоиться!»
Пушкину тоже - во что бы то ни стало - необходимо было дойти до самой сути - до начала, до истока. Но всякий раз он находил ключ - чистый родниковый ключ... И потом уже бился над вопросом - почему он бьется именно в этом месте? Стерильная чистота и несомненная полезность самого ключа не становились для него аргументами, к сожалению.
Он хотел поместить жизнь между ножницами наживы - денег-смерти-страха, замесить ее на настоящей горячей страсти и посмотреть - хватит ли сил у жизни выжить в этом гулком и плотном пространстве? Растащив злато и смерть по разные стороны, он принудил человека делать выбор.
А человек оказался не готов к выбору. Пограничное состояние провоцирует его на подлость скорее, чем на подвиг. Но, если ему непременно хочется совершить подвиг, то этот самый подвиг будет иметь неприятный запах. Да что там, - откровенно смердящий запах. Возведение личной доблести в абсолют - такое же лицемерие, как и любое сознательное лицедейство.
Пушкину нужны были Моцарт и Сальери, как носители известной истории. Александр Сергеевич пытался сам себе что-то доказать. И взял в чистом виде носителей таланта и способностей, претензий и возможностей, труда и вдохновения. Хотя наверняка знал (как минимум, по себе), что этого добра в чистом виде не бывает. Он столкнул «лед и пламень», черное и белое, тьму и свет... Результат? Тьма победила! Но свет? Свет остался. И только благодаря ему, мы различаем разнообразие мрака. Дрянь-то дрянь, но какая разная?!
Ни Моцарт и Сальери, ни конкретная история или музыка... а пара антиподов, чтобы доказать себе простую вещь, - если я - гений, то все, что я делаю, - лишь баловство, неудачная шутка, неверный поступок, дерзновенная ошибка... Я гений - и не могу преступить... Все, что угодно, но я не преступаю. Хотя в жизни не раз это делал, и зло творил сознательно, нередко прикрываясь щитом страсти. Страсти к удовольствиям, деньгам, мотовству, женщинам, творчеству... жизни. Я – художник, я же не могу быть злодеем!?!
И я это доказал! Себе!
А знаковые фигуры - лишь условия для системы доказательства этой идеи. Но... и собственного прощения.
Все самое интересное и самое важное в человеке никому не дано увидеть - оно внутри. Постичь логику прихотливого сознания совсем не просто. Творцу понять такого же легче - они ходят одними дорогами. Этот рентген высветит самые незаметные связи. У Пушкина страсть к женщине и предназначение сошлись на пятачке, окруженном холерой. Чума - не только рок, - а как в «Метели», - враждебный внешний мир. И единственный способ устоять - сохранить в себе свободного творца. Поэтому - гимн, поэтому - пир! Но художник - мудрец. Предательство он осознает кожей, - подползет лживый друг и отравит.
Жизнь между полюсами - страшно занимательная штука, в которой ты - низкорослый индивидуум с экзотической внешностью, и всем интересно - умеешь ли ты чувствовать, как нормальный белый человек? Александр Сергеевич умеет! Только кровь у него движется со скоростью курьерского поезда - метаболизм другого века. Его чувства - на удавке видеоклипа - много, часто и быстро. Стробоскоп! Призрачное мелькание лиц, тел, запахов, надежд, обманов, упреков, обещаний и прощаний.
Он давно знает ответ, а они только начинают понимать его вопрос. Каково жить такому? Как же он выкручивался из этого несовпадения ритмов?
Павлу не на шутку стало жаль давно умершего поэта. Наверное, пока позволяла молодость, - выручали женщины. Но агрессия тела - слишком ненадежная и истончающаяся энергия. Возрастной фактор - временный стимул. А потом... семья, обязанности, пьедестал, который упорно и настойчиво сам себе должен соорудить...
Заигрался.
Устал.
Надорвался.
Неутомимая потребность достичь пределов мыслимых человеческих возможностей выхолащивает изнутри. Так, Тартини нужны были «дьявольские трели». Их же слышал и Паганини, который из средневекового хорала dies irae сотворил рубикон - китайскую стену физических возможностей скрипача. Это - вызов. Но кому? Богу вызов не бросают. Бог хоть и гневается - страшно, бесповоротно и катастрофически, но не из-за мелких, бешеного темпа скрипичных пассажей или запальчивых фраз.
А вот повергнутый - вездесущий и всемогущий...
С ним-то как раз потягаться не стыдно. Он - величайший сверхчеловек! И любой творец себя к таковым причисляет или считает, если не кривляется и юродствует на тему «руки божьей». Он - достойный соперник! Да и человека знает лучше - пользуется его слабостями, страхами, страстями, играет на струнах самолюбия и сострадания, провоцирует острый интерес и, обещая... пустое место.
А... Господь?.. Он не мелочится - либо милует, либо карает.
А человек?
А человек... устает бояться и... восстает.
Самое страшное проявление подобного деяния - творчество.
Самый большой соблазн и самый несмываемый грех.
Пушкин всю жизнь, - Павел теперь был в этом уверен, - пытался ответить себе на вопрос - имеет ли он право? Любой творец начинает с неуверенности в собственном предназначении, а заканчивает той же неуверенностью, только уже собственным местом.
Как бы не относится к своему предназначению, но без ответной реакции портится характер. Чем мощнее оружие, которым пользуешься, тем громче эхо взрыва, которое должно возвратиться обратно...
Павел был убежден, что к моменту исторической дуэли Александр Сергеевич уже сформировался в потенциального самоубийцу. Он давно разрывался между своим природным естеством и вынужденным лицедейством. И всеобщее лицемерие - лишь следствие. Причина заключена в абсолютной, тотальной внутренней выжженности.
Либо быть, как все, либо продолжать настаивать на том, что дорога против движения толпы - самое приятное времяпрепровождение. Этакое переживание только в 17 лет заканчивается зудящими прыщами. В 36 - кровоточащие раны погребают самое тело, их допустившее.
А потому – «Да здравствует чума!» Она - только болезнь. И тоже для чего-то нужна, раз однажды холера не взяла...
И все-таки...
«Пора, мой друг, пора...»
Уходить надо тогда, когда еще жаль, и можно даже пококетничать по этому поводу. Хватит глупого телевидения! Фальстартов больше допускать нельзя!