Как я был звездой

Как я был звездой

Макаров Т.

Как-то в мае ходил я из одного паутинистого угла в другой и мечтал о карьере кинорежиссёра. Думал, какие фильмы я бы снял, будь у меня люди, техника, деньги и… что там ещё?

В общем, ходил я взад-вперёд, одухотворённо сопел, записывая мысли, приходившие из ноосферы, поднимал руки к небу, надевал разные кепки – красные, синие, чёрные, сидел на стуле со скрещенными ногами и руками, воображая себя Люком Бессонном. В общем, занимался всем тем, чем любят заниматься настоящие режиссёры – то есть, ничем.

Как вдруг мне позвонили. Обычно телефон раскатисто заливает комнату своим отвратительно писклявым голосом, но сейчас – совсем другое дело. Он мелодично зазвучал – именно зазвучал, а не зазвенел.

Голос в трубке принадлежал Никите Михалкову. Шучу, конечно, на самом деле это была Одноногая Панда. Мы никогда не разговаривали, встречаясь на улице, в людных местах, в подъезде. Только по телефону. Возможно потому, что она была воображаемая. Никто кроме меня попросту не знал о её существовании.

- Привет, - сказала она.

- Привет.

- Напиши сценарий.

- Сценарий… что за сценарий?

- Сценарий к фильму, конечно.

- К какому ещё фильму?

- К французскому фильму.

- Французский фильм… и кто его снимет?

- Кто-нибудь и снимет.

- Да не хочу я…

- Напиши, говорю.

- Написать… ну, хорошо… напишу я, а дальше что?

- Ну, напишешь и пошлёшь.

- Куда это я пошлю сценарий? Да ещё и без установленных на него прав?

- На конкурс.

- Конкурс? Какой ещё конкурс?

- В рамках одного кинофестиваля проходит конкурс. Конкурс сценариев или, лучше, сценаристов. Говорят, по победившему сценарию снимет фильм французский режиссёр…

- Жан-Батист Бобтист, о котором слышали только в его родной деревеньке на Ривьере?

- Нет, что ты. Режиссёр, который снимал фильм с Депардье.

- Правда что ли?

- Конечно, правда.

- Хорошо, что за сценарий?

- В смысле, что за сценарий?

- Ну, на час, на два..?

- А… не, на пять минут. И не перебарщивай.

- Хорошо. Напишу. Пять минут. Депардье. Ага…

Я положил трубку. Отраженье в зеркале смеялось. Смеялся я сам. Всё в комнате смеялось. Панда попросила меня написать сценарий на конкурс какого-то ежегодного гламурного фестиваля, о котором я слышу впервые. Но, хорошо. Я вроде как обещал.

Уселся за стол, взял ручку, несколько белоснежных альбомных листков и родил следующие строки:

«В комнатке квартиры французского типа находятся два человека. Женщина и её отец. Они разговаривают по-французски, перевод исключительно в виде субтитров. Отец при смерти лежит на кровати и отправляет последние инсинуации и напутствия дочери.

МУЖЧИНА: Софи, неплохо бы продать квартиру господину Бодлеру. Он хороший человек. Выходи за него.

ДОЧЬ: Отец... не уходи...

МУЖЧИНА: Ну, что ты, Софи. Не надо. Все мы когда-нибудь уходим. А завещание, значит, в тумбочке. Смекнула?

ДОЧЬ: Отец... пожалуйста...

МУЖЧИНА: Эх, зря я мать пережил. Разболталась ты совсем. Разболталась.

Дочь плачет и обнимает отца.

ДОЧЬ: Папочка...

МУЖЧИНА: Ну всё, Софи. Удачи.

Мужчина делает последний вздох и закрывает глаза. Начинает играть оперная музыка. Затемнение. Мужчина оказывается в полностью чёрной комнате, в которой видно только его лицо.

МУЖЧИНА: Где я? Ау! Слышит кто?

В одной из стен комнаты появляется белая щель, мужчина видит перепончатую руку, приоткрывающую дверь. Мужчина ступает к двери, открывает, засветление. Вспышка. Мужчина оказывается на главной площади Владивостока. Вокруг ходят люди, все исключительно с нимбами и ангельскими крыльями. Вокруг ездят только белые машины. Мужчина подходит к даме с клюкой и спрашивает по-французски, дама отвечает по-английски.

МУЖЧИНА: Где я?

ДАМА: Вы во Владивостоке.

МУЖЧИНА: А разве не в раю?

ДАМА: Это одно и тоже.

Крупные планы людей, все улыбаются и кланяются друг другу. Белые машины, крупным планом клумба с флагами самых влиятельных стран, дети кормят голубей. Отдалённый план, мужчина идёт через дорогу, его сбивает машина, но он встаёт и идёт дальше. Его снова сбивают и так, пока он не дойдёт до конца. Камера постепенно отдаляется, пока люди не становятся точками. Экран уходит в затемнение под ритмичные махи крыльев и звуки скрипки. Титры.»

Человеку, хоть немного эрудированному в литературе, сценарий бы показался смешным. Стёбным. Интересным. Поэтому – достойным. Чего стоит только «сеньор Бодлер, которому надо продать квартиру, потому что он достойный человек». Но я не забывал, куда отправляю сценарий. На кинофестиваль кинолюбителей смотрящих кино, но не читающих книги. Где не слышали даже о Хэмингуэйе. Или Фицджеральде. Или… в общем, ни о ком не слышали, кроме Пушкина.

Я был с самого начала настроен на провал. Даже не так – я с самого начала думал, нет, знал, что сценарий не только провалится, но и будет признан худшим.

Как оказалось, я ошибался.

2.

С мая прошло несколько месяцев – к августу, я уже забыл, что что-то там писал и это что-то куда-то там отправлял. Я писал новый рассказ, и мне было положить на французских режиссёров, французских продюсеров и французских Депардье.

Как вдруг мне позвонили. И это был не раздражающий скрежет по стеклу, каким обычно зовёт трубка. Мелодичный, тонкий минор симфонического оркестра. Или целой консерватории, выпускники, да и все новички которой работали на диплом.

- Здравствуйте… - голос был не высокий и не низкий, тянущий слоги, от того казавшийся аристократичным. На самом деле уже тогда я понял с кем разговариваю – с настоящим продюсером, который вам слова лишнего не скажет, всё обдумает, прежде чем донести до вас. Этот принцип: «слово не воробей, а пуля», - меня всегда доставал. Как будто разговариваешь с машиной, которая обрабатывает слова через фильтр. Гораздо приятнее говорить с человеком, у которого любимое слово-паразит: «****ь нахуй».

- Здравствуйте.

- Кирилл?

- Кирилл.

- Кирилл значит?

- Да.

- А я – Антон Витухновский.

- Антон Витухновский?

- Совершенно правильно, - сказал Витухновский, - я бы хотел донести до вас весть.

- Какую весть?

- Вы победили, Кирилл.

- Вас?

- Не совсем.

- Ну, а кого тогда?

- Не кого, а что, Кирилл.

- Хорошо. Что я победил?

Эта игра начала меня доставать.

- Как это что, - переспросил Витухновский таким голосом, будто я должен был сразу понять, о чём идёт речь. Да и действительно – как я мог забыть, что два-три месяца назад за считанные секунды написал какую-то хренотень, которую и всучил фестивальным эрудитам, - вы же победили в конкурсе сценаристов: «Владивосток, мы любим тебя!»

Я засмеялся. Не потому, что обрадовался своему «триумфу». Недавно вышел совместный фильм французских и американских режиссёров, «Париж, я люблю тебя», в котором они выражали свои чувства столице Ренессанса. Эти российские продюсеры и «творцы», даже не могут придумать достойного названия без того, чтобы не украсть.

Моя прекрасная няня, Кто хочет стать миллионером… что ещё?

Антон же расценил смех по-своему. Он подумал, что это так проявляется радость неожиданной победы, что я впал в немой катарсис и даже сказать ничего не могу.

- Порадуйтесь, порадуйтесь, Кирилл, - сказал он, - сценарий понравился всему жюри, потом оператору, затем ребятам из администрации фестиваля, потом переводчику, затем французам, а потом и самому именитому режиссёру. Смейтесь, Кирилл, по вашему сценарию уже будет снят фильм. Французский режиссёр прилетает через две недели. И мы будем снимать фильм. Получится шедевр. Вы, кстати, тоже будете участвовать в съёмках.

Так я понял, что угодил в секту.

-… И все сценаристы, проигравшие вам, тоже будут присутствовать на съёмках…

А так я понял, что попал в садомазохистскую секту.

-… Ну, в общем, нам нужно встретиться… как насчёт завтра?

- Хорошо.

- У вас есть любимые места, Кирилл?

- Ну… давайте у кинотеатра Океан.

- Океан? Давайте. К десяти, - сказал Антон и положил трубку.

Антон думал, что я должен чувствовать радость, но я ощущал только тошноту, подступающую к горлу лавиной. Я бы хотел тогда выблевать и сценарий, который написал в шутку, и Панду, которая попросила меня написать, и даже беднягу Антона Витухновского, который был виновен в последнюю очередь.

3.

Всё-таки у нас в стране не понимают английский юмор, думал я, стоя на ступеньках кинотеатра. Кинотеатр имел форму огромной тульи, полы которой расстилались ступеньками вдоль дороги. Дорогу, в свою очередь зубами закрывал небольшой каменный забор, стоящий на склоне, за склоном открывался прекрасный вид на море и далёкие-далёкие горы, настоящие титаны, стоявшие в сумраке тумана. Титаны своими вершинами смотрели на Океан, Владивосток и, наверное, думали о чём-то возвышенном.

Я посмотрел на часы. Антон опаздывал на пять минут. Достал мобильный телефон, открыл записную книжечку и ткнул в полоску, именованную как «продюсер». Да, теперь у меня был свой продюсер. Так написал в одном из писем Антон – как ни странно, он пользовался Интернетом и умел писать письма, что сразу же расположило меня к нему.

Антон извинился и сказал, что задерживается. Я хотел было произнести, что тоже мог задержаться, но мне не позволила совесть, как тут он разрешил ситуацию со всем своим продюсерским обаянием: «Я куплю вам кофе, Кирилл». Кофе всегда действовал на меня умиротворяюще. Умиротворил меня и сейчас.

Так я стоял и смотрел на пологих исполинов ещё какое-то время, пока наконец вдали не показался человек, одетый в спортивную футболку, потёртые джинсы, нёсший на шее чехол, кажется, для профессиональной плёночной камеры. Волосы у него были кучерявые, растрёпанные. Глаза - немного выпуклые, делали продюсера схожим со старой мудрой рыбой. Даже лицо у Витухновского было сплюснуто по-рыбьи.

Антон нёс по телефону в каждой руке и, пока поднимался по ступенькам, глядя на меня, отпускал какие-то посулы то туда, то сюда. В общем, он изо всех сил старался произвести впечатление на меня, а я – на него, делая выражение своего лица излишне одухотворённым и творческим. Наверное, он подумал, что я вижу его Стивеном Спилбергом. Но я думал о нём только, как о рыбе. Или как о продюсере. Что, впрочем, одно и тоже.

Мы поздоровались, Антон жестом пригласил меня пройти в кинотеатр

С силой толкнул синюю дверь, скрывающую от меня охранников, сидящих внутри. Было не по себе – они-то меня прекрасно видели. Открыл дверь, придержал её для Антона и пропустил вперёд. Первыми идут либо мясо, либо продюсеры. Писатели – замыкают шеренгу. Он, видимо, прочитал мои мысли и прошёл внутрь. Я вошёл следом. Сразу у входа – кафе. Все столики были пустые, десять утра - слишком рано для посетителей. Антон сел за первый же столик и непринуждённо развалился, наверное, думая, что и я смогу чувствовать себя так же уверенно.

Нет, нет и нет - я не чувствовал твёрдого фундамента, сидя наедине с продюсером.

- Рассказывайте, - сказал Антон.

- Рассказывать? – не понял я. Вообще, как я думал, это он должен был мне поведать несколько удивительных фактов. Например, как вышло, что я победил. Этот случай так и остался для меня беспрецедентным. Ладно, понравилось им – жителям Владивостока, которые увидели свой тихий портовый городок раем, но чем же работа приглянулась французскому режиссёру? Или он был такой незначительный, что мнением его вовсе пренебрегали? А как же Депардье? Так не было никакого Депардье? Он всё-таки с Ривьеры?

- Конечно, - сказал Антон. – Видите ли, Кирилл… - начал Антон, облокачиваясь на стол и доверительно понижая голос до шёпота, - есть такое мнение, что это не вы написали сценарий.

- Конечно, не я, - фыркнул.

Антон хмыкнул, улыбнувшись.

- А кто?

- Не знаю. Мне тексты выдают такими.

- Где это?

- Антон, ну что за ерунда?

- Видите ли… сценарий нам показался очень зрелым… в нём не одно дно, как сказал наш критик… мы не думаем, что такое мог написать ребёнок.

Критики. Должно быть, знатоки литературы и творческих потенциалов детей. Они могли слышать хотя бы о Нике Турбиной. Или о Витухновской. А уж как Витухновскому-то было стыдно не слышать о Витухновской.

- Это написал я.

- Хорошо, - сказал Антон, разводя руки, - верю, верю. Тогда, как вы характеризуете свой сценарий?

- Ну… - я потерялся. Антон был похож на учителя по литературе, который требовал найти в философских зарисовках Кафки единственное дно, опору, начало… Господи, да нет в текстах никаких начал, они же являют собой круги. Я не мог найти в рассказе Кафки дно. Как и не мог охарактеризовать сценарий. – Это стёбовый сценарий… - выдавил я наконец.

Только сказал, как Антон расслабился и облегчённо вздохнул. Видимо, поверив наконец в авторство.

Я думаю, если бы я сказал, что это драматичный сценарий – он бы расслабился и облегчённо вздохнул.

Ещё я думаю, что тоже самое произошло бы, назови я свой сценарий триллером, комедией, трешем, панорамой, ретроспективой, драмой или говном.

В общем, говорить что-то конкретное, чтобы Антон поверил, было необязательно. Нужно было просто говорить. Если у вас есть язык – вы вполне можете прийти в издательство и продать труды Пушкина, выдав их за свои. Ведь вы сможете охарактеризовать эти сказки, стихи, прозу, а значит это полностью ваши труды.

- Хорошо, Кирилл, - сказал Антон, доставая фотоаппарат. – Мне нужно кое-что сделать… снимки…

- Снимки? – Мало того, что секта заставила меня участвовать в съёмках, так ещё, оказывается, собралась превратить в порнозвезду.

- Для газеты, - сказал Витухноский.

Для порногазеты, надо понимать.

- Конечно, - сказал я. Я сразу понял, что им нужны реальные снимки. Я не смотрел в объектив камеры, когда она щёлкала, вспыхивала, как солнце. Свет казался мне спидоносным. Я боялся его. Отводил глаза по команде Антона. Но даже если бы Антон ничего не говорил – я бы все равно убирал глаза. Просто потому что ему нужны реальные снимки. Он просил меня ходить по лестнице, по Океану, заглядывать в разные комнатки, кинозалы, пока там убирали технички, рестораны, снимал меня для газет, журналов, пока на нас глазели изумлённые гурманы, думающие, что здесь снимают детское порно. Они, в общем, правильно думали. Снимали именно детское порно.

Через минут двадцать-тридцать Антон прервал фотосессию и мы вышли из Океана. Мне предстояло дать интервью. Первое в жизни. Как ни странно, человек бравший у меня интервью, был стажёр. И делал это впервые. Антон, как оказалось впоследствии, тоже впервые исполнял обязанности продюсера.

С журналистом мы встретились у ступеней Океана. Это была девушка. Я делал круги вокруг разговаривающих Антона и журналистки, хмурился и волновался. Пытался унять дрожь в коленях, которые уже успели станцевать джигу.

Журналистка спросила, почему победитель такой хмурый, и я ответил, что должен выглядеть соответствующе, снимаясь для порно. Антон сказал: «Кстати, о съёмках, давай сделаем ещё пару фоток». Я кивнул, взглянув на небо. Солнце слепило глаза. Я спросил: «Может, сделаем мне нимб?» И Антон ответил: «Хорошо». Он ставил меня напротив солнца и делал снимки. А я изображал одухотворённость, которая просто сыпалась из меня фейрверковыми искрами.

- Куда пойдём? – спросил Антон у журналистки.

- Я думаю, это лучше сделать в кофейне.

- Да, в кофейне. Я, кстати, обещал бесплатный кофе Кириллу.

Я уже забыл про кофе, а когда вспомнил – меланхолию как рукой сняло.

Мы молча прошли несколько кварталов, потом просто так идти стало скучно, и мы заговорили с Антоном о кино. Мы спорили о вкусах. И о режиссёрах. Я сказал, что Тарантино снял только два фильма, остальное – конвейерное говно. На что он ответил: «Конечно, кино вообще нельзя снимать до тридцати». Я недоумевал. Неужели учиться на режиссёра нужно до тридцати лет? Сосать сушку и ждать, пока знамение спустится с небес и включит камеру, высвечиваясь на жидкокристаллическом экране добрым ангелом: «Эй, пора снимать кино, тебе уже тридцать».

- Нет, это какое-то безумие. Снимать можно и до тридцати, - сказал я, входя в кафе вслед за журналисткой.

- Можно снимать кино и до тридцати. Но тогда вы снимете только два шедевра. Остальное – конвейерное говно.

Когда мы уселись за стол, к нам подошла официантка.

За всех платил Витухновский. Он заказал сок официантке, кофе себе и какао мне.

- Вы не против? – спросил он.

- Оно что, меньше стоит?

- Нет, можно и…

- Это была шутка, - сказал я и посмеялся, чтобы шутка не пропала даром.

Журналистка и Витухновский переглянулись. Им, видно, доставляло удовольствие общаться со сценаристом.

- Так, Антон, а вы ему…

- Продюсер, - сказал Антон.

- Отлично… ещё раз, какие вопросы я могу задавать?

- Да любые. Кроме тех, что касаются сценария. Мы, вроде как, делаем из сценария бомбу. Вплоть до съёмок, сценарий должен держаться в секрете.

- Понятно, - сказала журналистка. И, обращаясь ко мне, - ну что же, начнём?

Я кивнул и приготовился ответить на первый в жизни вопрос, заданный представителем печатного издания. Я чувствовал, как пятки налились свинцом, руки вжались в стул, а глаза начали вылезать из орбит, навстречу открывающемуся рту представителя прессы.

Представитель прессы сначала хотела что-то спросить у меня, но потом вдруг её лицо изменилось. Она была похожа на человека, осознавшего, что он совершил большую глупость.

- У вас есть листочек? – спросила журналистка.

Витухновский, кажется, ожидал такой поворот событий и кивнул. Достал из объёмной сумочки для фотоаппарата несколько альбомных листков и положил на стол.

Журналистка хмыкнула, а затем задала ещё один вопрос. Оказалось, у неё нет и ручки. Витухновский встретил это просьбу уже без энтузиазма, но всё так же по-продюссерски – ни одной мышцы на лице не дрогнуло. Хотя, какая-нибудь другая мышца может, и дрогнула.

Витухновский передал журналистке ручку, и она записала.

Подумал, не мешаем ли ей мы с Антоном, как вдруг она подняла голову. Наконец-то я дождался вопроса. Я был не готов к тому, что она спросит. Я ожидал, что ей ещё понадобятся колпачок или стержень, или чернила – что там ещё? Но она задала вопрос, касающийся сценария.

Когда она спросила, романтика рассеялась. Я больше не чувствовал в интервью романтики. Никакой духовности. А раньше я думал, что интервью это так интересно.

Ответил ещё на несколько вопросов, а потом, когда кончилось какао, мы с Антоном встали и ушли. Журналистка продолжала что-то строчить, пока мы выходили. Я был неуверен, что она записала хоть одно моё слово.

4.

За неделю мы дали с Витухновским в общей сложности пять-шесть интервью. В основном газетчикам. Все они, эти интервью, были мне неинтересны. Меня вообще больше не интересовало всё, что связано со СМИ. Я увидел несколько публикаций обо мне в газетах. Вскоре, статьи начали появляться в Интернете. Плодиться там как кролики.

Новость о школьнике из Владивостока побывала на всех информационных порталах рунета. Все знали об этом школьнике из Владивостока. А я думал, глядя на фото, что это за мудак.

Затем у меня взяли интервью люди с радио. Это интервью, а также новость, которая до этого проскользнула в эфире, попали в репертуар радио-программ других регионов. Как я слышал, новость передавали даже по питерскому радио.

Затем я попал в телевизор. О, это было ещё хуже, чем газеты.

Давая интервью газете, я мог заявлять о своей точке зрения журналисту совершенно свободно – он записывал, что я говорю, потом отбирал из этого нужное и вносил в статью.

Телевидение же работало по другой схеме. Она меня бесила. Как-то, в начале сентября, Витухновский позвонил и сказал, что мы даём интервью главному каналу Приморья. Он назвал адрес, а также время, в которое мы уже должны были встретиться.

Мы не виделись с Витухновским дня три – на это время каналы, радио и газеты перестали мной интересоваться. Но это было затишье перед бурей. Свидетельством тому - обеспокоенное лицо Витухновского, который лично договаривался о моих интервью.

Он не просто руководил проектом конкурса – у него на плечах была вся административная часть. Он связывался со сценаристами, назначал встречи, выдавал им бесплатные билеты на фильмы, шедшие в рамках кинофестиваля (это и было одним из пряников – любой, кто напишет сценарий, но не выиграет конкурс, может получить бесплатно тысячу билетов – на совершенно любые фильмы).

Так вот, мы с Антоном стояли в зале одного из кинотеатров, в котором должны были проходить пресс-конференции и мастер-классы именитых режиссёров и актёров, посещающих фестиваль.

Телевизионщики назначили встречу на десять утра, но приехали только к одиннадцати. Антон мягко улыбнулся и сказал, чтобы я не волновался, мол, для телевизионщиков это нормально. Мол, они всегда так делают.

Я и не волновался. Мы вернулись с Антоном к спору о режиссёрах, о том, когда же всё-таки можно снять первый фильм. Как я понял – ни один из нас не собирался принимать чужую точку зрения. Мы просто расстреливали из дробовика шестьдесят лишних минут, как каких-нибудь чумных коров.

Наконец, когда терпение уже брызгами разлеталось по комнате, журналисты подъехали в своём военном микроавтобусе, выкрашенном в цвета радуги, с лейблом на дверях.

Пока оператор устанавливал камеру, журналистка объясняла мне и Антону, что мы обязаны выглядеть реально, естественно, что не должны зажиматься, что нам не следует репетировать действия, чтобы выглядеть более реально, что мы должны говорить и говоря жить свою собственную жизнь, а не играть в другую. Мы с Антоном кивнули, после чего журналистка выдала нам листик со словами: «выучите свои реплики, затем, мы отрепетируем, как именно вы их произнесёте».

Я хотел было возразить, как это можно, выглядеть реально, когда тебе дают листочек, с которого ты должен читать совершенно идиотский текст.

- Это всё наше идиотское телевидение, - сказал Антон. – Вот мы с тобой, Кирилл, два, вроде бы, неглупых человека – а во что нас превращают? Мы должны читать по бумажке совершенно идиотский текст.

Я кивнул, обойдясь без монологов о плохой устроенности нашей страны, телевидения и всего что с ним связано. Я никогда не был кухонным королём, который может выпить и всю ночь резать правду матку собутыльникам. И не обсуждал устоявшиеся на протяжении десятилетий порядки.

После этого интервью, я стал ненавидеть телевидение. И альбомные листки-суфлёры.

5.

Что-то изменилось, это что-то, в свою очередь, пошло не так и, в итоге, наш проект получил не того режиссёра, которого хотел. Режиссёра, который снимал кино с Депардье, заменили на малоизвестного режиссёра-панка с Ривьеры.

В первую нашу встречу, этот режиссёр показался мне неспособным снять даже пластилиновый мультфильм для слабоумных, но вскоре я понял – что этот-то для слабоумных точно снимет.

Режиссёр был никому неизвестен. А в одной из газет написали, что я скоро обгоню его по популярности. Что ж, так и случилось. Я должен быть невероятно гордым, наверное.

Когда Антон Витухновский сказал режиссёру, что он будет снимать кино, режиссёр недоверчиво повёл бровями. Он, наверное, понял, что просто бухать и есть на халяву - не получится. Хотя, администрация фестиваля, наверняка написала режиссёру в письме: «Можно будет бухать и жрать на халяву». Иначе – что он здесь вообще делал?

Поскольку режиссёр не хотел провести семь фестивальных дней в специальном кресле, управляя никчёмными провинциальными актёришками, сразу через несколько часов после его приезда мы собрали всю съёмочную группу и отправились в пресс-центр фестиваля. Где и провели совещание.

Совещание представляло собой круглый стол, на котором каждый, кто не читал сценарий, мог с ним ознакомиться, потрогать, понюхать и даже предложить, как воплотить его в кино. Больше всех говорил режиссёр. По-французски. Все вокруг непонимающе взирали на него. И кивали, когда он посмеивался или эмоционально повышал голос, ставя ударение на сказанном.

Так мы и просидели первые двадцать минут. Затем, пришла переводчица, и монолог режиссёра наполнился смыслом. Оказалось, он хотел изменить первую сцену, добавив эпизод с морем. Он считал преступлением в фильме о Владивостоке не обратить внимания на море.

Здесь нужно пролить свет на один факт. В тот день я чувствовал себя ужасно. У меня зверски болела голова. Мне казалось, что в неё, как на грядку, посадили несколько картофелин, начинённых динамитом. Эти динамитины ежесекундно взрывались, уничтожая цепочки нейронов – ну какое тут могло быть обсуждение сценария. Я просто тупо кивал и морщился, глядя на режиссёра. Он, очевидно, истолковывал это по-своему.

Я несколько раз наклонялся к Антону и говорил, что мне очень плохо.

- Угу, - кивал он, - угу…

- Можно уйти? Что-то мне не здоровится, - спросил я у него.

- Господи, конечно, Кирилл! Ты можешь прямо сейчас сказать, что сценарий больше не твой. Что ты не имеешь к нему никакого отношения. Оператор, сидящий неподалёку кивнул.

- Конечно, Кирилл… написал и всё. Ты – главный человек. Благодаря тебе, все мы завертелись. И начали свою работу. Теперь мы…

- Блин, - сказал Антон, - да ты вообще можешь сказать, что сценарий не ты писал и уйти прямо сейчас.

Тогда я не понял, что значат эти слова, но на всякий случай замолчал, уселся поудобнее и попросил кофе. Мне принесли. Хоть какая-то радость.

Когда собрание закончилось, я отправился домой. Завтра должен был состояться первый съёмочный день. Голова болела сильнее прежнего, и я не знал – получится ли у меня встать к семи утра. На всякий случай, поставил будильник на шесть тридцать.

6.

Проснулся в восемь утра. Понял, что заболел и откинулся на подушку. Проспал ещё три часа. Потом раздался звонок. Звук монетки по стеклу. Я поднял трубку и приложил к уху.

- Да?

- Привет, - это была Одноногая Панда

- Ага… что?

- Ты что наделал, дурак?

- Что я наделал?

- В смысле, что ты наделал? Почему тебя не было на съёмках?

- Потому что…

- Слава надоела?

- Какая, ****ь, слава?

- Такая… зажрался ты совсем, вот что.

- Что происходит?

- Ничего. Просто ты мудак.

- Я не понимаю…

- Не понимает он… статью читай, дурилка, - сказала, как отрезал и положил трубку.

Меня охватило странное беспокойство. Если я за ночь не ограбил банк, не захватил мир или не нажал кнопку на панели ядерного реактора, значит – всё должно быть нормально.

На одном из Интернет-порталов, который освещал Фестиваль, висела пафосно озаглавленная статья.

«Как сообщает ИА «Новости Владивостока», съёмки проекта «Кинопроба», в частности, фильма под кодовым названием «Эдем!», едва не оказались под угрозой. Дело в том, что молодой сценарист, победивший в конкурсе, отказался от сотрудничества с кинематографистом Ж-Б. Бобтистом из Франции, который, по его мнению, неправильно переписал сценарий. Съёмки, однако, продолжаются без Владивостокского сценариста. К работе над фильмом съемочная бригада приступила вчера в 8 утра. Основным местом действия фильма, получившего название «Эдем», стала центральная площадь города. По сюжету мужчина с дочкой тонут в открытом море, после чего он попадает в рай на земле — город Владивосток.»

Поскольку, пресса не знала ни одного факта из сценария, а сценарий был доступен вчера только шестерым людям – четверо из которых ни в коем случае не могли бы передать информацию Владивостокской прессе, я понял, кто решил меня подставить. Кому нужно было, чтобы я всё время говорил, что сценарий писал не я? Кто хотел, чтобы я не думал о съёмках кино до тридцати? Кто просил меня уйти, ничего не сказав?

Я позвонил Антону Витухновскому.

- Здравствуйте, - сказал я.

- Привет, Кирилл, - сказал он невинным голосом, - очень жаль, что тебя не было…

- Вы читали статью?

- Какую статью?

- Так, не читали?

- Не читал я ничего.

- Так, значит, не знаете, что сценарий фильма рассекречен?

- Как? – спросил Антон удивлённо, - подождите, я посмотрю. Вот, открыл статью.

Я не помнил, чтобы говорил Антону сайт, на котором она лежит.

- Бред какой-то, - сказал он через минуту. – Я, кажется, знаю кто это сделал. Вчера какой-то парень вился у столика. Он сказал, что из прессы…

- Антон, сценария он не читал. Это могли сделать только члены съёмочной группы. Трое из них не Владивостокчане. Один – я.

- Остаёмся только я и оператор. Ты думаешь, это мы сделали?

- Ну, - сказал я тихо.

- Ты спятил!

Я прокашлялся и сказал, что не кидался бы такими словами.

- Да все мы здесь сумасшедшие! – сказал он. – Это… завтра пресс-конференция… и съёмки… ты подходи…

- Угу, - сказал я. – Подойду.

7.

На следующий день были съёмки. Мы шесть часов занимались морской сценой. Пол Кокс, австралийский режиссёр, играл француза, тонущего в море. Он, семидесятилетний, барахтался, как настоящая рыба, но рядом плавала рыба покрупней – Антон Витухновский. Настоящая акула шоу-бизнесса. Мастер интриг. Король манипуляций. Бог серых кардиналов.

Во время съёмок, у меня взяли интервью четыре телеканала. И все, после недолгих вступлений, задавали один и тот же вопрос: «Почему вы оставили съёмки, и бросили проект?».

По-моему, до них так и не дошло, что в тот момент я стоял во время съёмочного дня. Рядом со съёмочной группой. Смотрел, как мой собственный сценарий уходит в плёнку. Я объяснял прессе, что статья - провокация, исходящая из прессы. И ни слова о Витухновском. Топить его было бесполезно – рыбы не тонут. Тем более, такие зубастые.

После съёмок, всю группу пригласили в пресс-центр, где должна была пройти ещё одна пресс-конференция. У меня уже успела появиться аллергия на эти конференции, но я понял, что лучше пойти на встречу сейчас, чем завтра прочесть, что я сменил пол или убежал за границу.

Наша съёмочная группа и другие киношники толпились у дверей пресс-центра. Режиссёр, с которым мы уже успели во время съёмок переговорить по-английски, рассказывал какую-то историю. Кажется про то, как он снимал свой первый фильм. Витухновский беседовал с двумя внушительными типами, которые толкали ему сценарий, как лучшему продюсеру Владивостока. А я стоял и смотрел на французских актрис, которые окружили Брюно Дюмона – именитого режиссёра-порнографа из Франции.

Я уже подумывал, а не снять ли и мне порно-фильм, как вдруг Витухновский окликнул меня. Мы с ним отошли ближе к дверям. Я подумал, он что-то скажет мне, захочет извиниться, но он только стоял и смотрел куда-то вдаль. Вскоре я увидел, куда именно он смотрит. На встречу нам шёл мужчина метра в два ростом. За ним – низенький человек с волосами до плеч. Оператор – понял я.

- Привет, - громогласно произнёс мужчина.

- Привет, - сказал Витухновский.

- Так, я знаю, здесь есть сценарист… - начал мужчина, - Патлатов Кирилл… и ещё какой-то там режиссёр…

- Ага, - Витухновский смеялся сквозь пальцы, пытаясь скрыть смех от мужчины. Зубы были ему ещё нужны.

- Кто здесь Патлатов Кирилл?

- Я, - прошептал я так тихо, как мог.

- Ага, - сказал мужчина, - я знаю, что вы написали сценарий. Как называется?

- Эдем, - сказал я.

- Ага. Ещё я знаю, что есть режиссёр. Как называется?

- Жан-Бабтист Бобтист.

- Ага. Значит, он из Франции?

- Да.

- Париж?

- Кажется, с Ривьеры.

- Понятно. Значит Париж.

- Ну что? Пошли за камерами? – спросил оператор. У него были жёлтые зубы и отвратительное дыхание. Мужчина потирал костяшки пальцев.

- Ты не бойся, - сказал оператор. – Ты у нас не первый. Знаем, как обращаться.

- Ага, - прошептал Витухновский, - забирайте его, потом верните только, нужен ещё, - Антон отвернулся, уже не в силах скрывать смех. Я хотел было окликнуть его, попросить, чтобы он пошёл со мной, но Антон уже растворился в толпе кинематографистов.

- Ну что, - сказал сиплым голосом мужчина, - пошли?

Я сглотнул и шагнул за ними. Через несколько минут, мы уже стояли у берега моря и записывали интервью.

Правда, снимали мы его долго. Дело в том, что на мне была спонсорская футболка – «Клопы-Тур». Снять её я не мог. А телевизионщики не хотели задаром рекламировать какую-то там туристическую фирму.

После того, как я сказал, что купил футболку в Китае, оператор с кислой миной начал фокусировать на мне камеру. Витухновский бы мной гордился.

Я бы снял эту футболку просто, чтобы насолить ему, но не мог. Дело в том, что я завтракал, обедал и ужинал на партийные деньги, которые лежали в кармане Антона. Кормил он меня, только если я расхаживал в «Клопы-Тур».

Интервью, которое я дал в тот день, стало последним опросом в рамках кинофестиваля..

Это то самое интервью, в котором я произнёс несколько легендарных фраз. Одна из которых: «Новость о моей победе вызвала большой резонанс с моей стороны», а вторая: «Я писал не чтобы победить, а чтобы от меня отстали наконец». В общем, оба выражения были правдой. Я эгоистичен и я – ненавижу конкурсы.

8.

Через несколько дней фестиваль закончился, я поговорил ещё с несколькими журналами, а потом наступило затишье. Мной не интересовались уже две недели, а мне было всё равно. Я выбился из этой звёздной колеи.

Я сидел дома, в одном из паутинистых углов и читал Буковски. «Истории обыкновенного безумия».

Мне не было дела до Бобтиста, Витухновского и всего Российского шоу-бизнеса.

Вскоре раздался скрежет по стеклу. Это была Панда. Я поднял телефонную трубку.

- Привет.

- Привет.

- Ты больше не звезда.

- Наверное.

- Что делаешь?

- Ничего… читаю вот.

- Кого?

- Буковски.

- У Буковски, небось, Комсомолка интервью не брала.

- Не брала, - сказал.

Помолчали. Я прочитал ещё несколько страниц.

- Ты больше не звезда.

- Пофиг, - сказал. – Буковски тоже не был звездой.

Помолчали.

- Когда фильм выйдет? – спросила она.

- Не интересует.

Помолчали.

- Слушай, а может, напишешь ещё один сценарий?

- Что?

- Ну, тут, короче, конкурс… я вот только сейчас увидела и…

- Да пошла ты нахер! – сказал и бросил трубку.

«Мы живём, постоянно попадая в различные ловушки. Никто не может избежать западни. Главное понять, попался ты или нет. Если ты в ловушке и не осознаёшь этого, тебе конец»

У меня появилась мысль, что я вне этой шоу-бизнес секты. Вне капкана разума. Вне славы, вне предрассудков, вне шоу-бизнес войн.

Поняв это, я улыбнулся испитой роже Буковски и сказал, что он неизмеримо прав. Он, кажется, меня не слышал.

Оставалось ещё тридцать страниц.