Статус или Письмо подруге-2

Дорогая Анна Ивановна!
 Вот сижу я полудобровольно, будто прикованная, проклиная неудобный стул, нелепые законы, несуразную страну и всплывает иногда старая мыслишка, что я опять - жертва. Читаю или смотрю, чтобы дать отдых глазам, за окно, конфигурацией рамы определенно напоминающее тюремное.
  Солнце светит так ярко, а небо такое по-настоящему голубое, что если бы не листопад, невозможно поверить, что уже октябрь. Снаружи теплей, чем в этом никому не нужном провинциальном музее, но выходить надолго не разрешается, вот я и выбрала себе два пункта наблюдения из окон, одно из которых смотрит в музейный двор, а другое – на старейшую улицу города. Она давно стала пешеходной зоной, и до трудоустройства в музее я любила прогуляться по ней до центра, от современного фонтана в конце улицы до фонтана с лебедями в стиле рококо – в начале.
И сейчас по ней проходят люди, и там неторопливо течет своя жизнь или хотя бы ее видимость. У меня же в этой вечной мерзлоте и тишине есть только наблюдения и мысли.
Больше всего меня притягивает к окнам с видом на уютный двор внутри здания, выложенный красноватой брусчаткой, местами замшелой, усыпанный листьями самых разных оттенков осенней гаммы – от теплого желтого до коричневатого. Дождя не было много дней, и листья не гниют, а просто сохнут, скручиваются в трубочки, шуршат от ветра и хрустят под ногами. Посреди двора высится огромное дерево – каштан. Еще неделю назад с него падало больше 50 плодов – будущих каштанчиков. А сегодня упало штук 10, не больше. И на дереве осталось совсем немного – они висят как подарки – блестящие, коричневые, в смешных бело-зеленых, на вид колючих скорлупках, разлетающихся от удара на землю в разные стороны. Я набрала Вам немного в подарок, раз Вы просили.
Вот это сочетание: пронзительно темно-голубое небо в контрасте с золотом листвы, бело-черная фахверковая стена, увитая красным кружевом плюща – и есть то, что я вижу почти шесть часов в день. На улице холодно, но иногда собираю плоды каштана и раскладываю их на огромных заплесневевших жерновах под деревом, люди гуляют, приходят и любуются. Была бы я управляющей, поставила бы сюда маленький стол для продажи местного молодого вина и кусочков лукового пирога – и были бы и посетители, и образная, всеми органами прочувствованная картина Пфальца. И радости больше. Но я – никто, и здесь по-прежнему тишина, как и положено у хранителей истории. Время от времени она нарушается характерным треском, а потом стуком о землю очередного падающего плода.
Теперь Вы представляете, как я провожу дни. Я прихожу в музей либо к девяти, либо к одиннадцати. И если иду к девяти и, входя во двор, слышу позади звук небольшого водопада – значит чуть опаздываю – ровно в девять включают воду в фонтане неподалеку. Помните, почти то же самое было в музее на Поклонной – все повторяется, хоть и в карикатурной миниатюре. Там я стрелой носилась, а здесь засыпаю.
  Полдня я привязана к музею и мне жаль времени, в которое можно бы было гулять, рисовать, сидеть в кафе и общаться. Или просто валяться на диване с книжкой – а я стою тут часами и гляжу во двор. Иногда правда, мне вменяется в обязанность последить за посетителями – и тогда я как индеец крадусь вдоль стен и замираю у дверей. Хочется ненавязчиво, чтобы не мешать, но дом старый, деревянный, и полы скрипят так, что получается весьма навязчиво, поэтому я снова подхожу к окну и гляжу во двор. Даже если кто тронет пальцем эти доморощенные старые макеты – ничего страшного. Под навесом во дворе укрыты телега, тачка и даже некое каретообразное сооружение, похожее на катафалк. Символично, не правда ли?
Плюс есть только в том, что в некоторые дни мне достается стол со стулом, и если нет посетителей, я могу читать и писать письма. Но пожилые сотрудницы включают радио или болтают на своем невозможном диалекте – и от этого я устаю не меньше, чем от внезапной своей несвободы. Хотя формально мой статус теперь кажется окружающим вполне серьезным и даже завидным. А я все думаю о том, что дома гора немытой посуды, не разобранных счетов, обуви, не сданной в ремонт, ребенок на каникулах только и делает, что сидит за компьютером, и времени теперь мне ни на что не хватает.
На завтра запланировала поездку с друзьями в Страсбург, надо как-то успеть подготовить маршрут, текст экскурсии у меня уже написан. Но, конечно, на работе нет доступа ни к компьютеру, ни к Интернету, даже звонки по телефону возможны только из кабинета начальницы, и в конце месяца их надо оплачивать. А перекусить разрешается только в неблагоустроенной комнате, которая заодно является курительной. Правда, с января курить в учреждениях в Германии запретят окончательно, но вряд ли это коснется аксакалов музея – как-то не верится. А на мои шесть рабочих часов перерыва по закону вообще не положено. Вот такие у нас тут права и льготы.
Выходной – как во всех музеях мира – понедельник, а суббота и воскресенье через неделю – рабочие. С непривычки очень устаю. Правда, к концу рабочего дня за мной иногда заходят подруги из хора и мы идем куда-нибудь погулять, пока погода позволяет. Временно облюбовали два не слишком дорогих ресторанчика. Один довольно древний – 1509 год, а внутри на беленых стенах цветным рельефом рассказана история города – легендарная сцена, как в реке Лаутер кайзер-император Фридрих Барбаросса поймал рыбу, и с тех пор это место стали называть Кайзерслаутерном. Иногда в таком чисто немецком домике можно встретить большую компанию негров с детьми и женами или таиландских девушек – бессловесных жен местных немцев. В тайском языке нет многих немецких звуков, так что учи – не учи язык, но взаимопонимание в таких семьях в основном «по хлопку». В ресторанчиках можно еще заметить итальянцев, индусов, реже турков – и такая интернациональность – явление уже привычное. Но чаще в кафе и ресторанах встречаются немцы – у них так принято проводить свободное время – за едой и вне дома. А русских обычно совсем не видно – все экономят или на пособии, или просто дома сидят, а богатые туристы из России к нам никогда не заезжают. Разве что на чемпионат мира по футболу в прошлом году?
Так что официанткам уже все равно, с каким акцентом им диктуют заказ – лишь бы прибыль к вечеру была да чаевые, народ ведь беднеет, а работы в городе нет никакой.
Вечер заканчивается при свете фонариков, мы расходимся в разные стороны до следующей встречи или до репетиции. Я торопливо шагаю к дому, вспоминая свои бесчисленные долги и упущения. Пытаюсь что-то сделать по хозяйству, изумляясь своей забывчивости и безответственности. А утром мне снова на работу – и все начинается сначала. Заметили – вопрос «зачем я живу?» стал совсем ненавязчивым. Просто он перешел по наследству к моей дочери.
Если бы не письма к Вам, возможно, я ничего бы не формулировала, потому что жить, не думая, легче, проще. И похоже все так и живут – климат тут такой, и только мы, выходцы из бывшего Союза в духе критического реализма ищем повод для недовольства, чтобы найти и заклеймить недостатки окружающего болотца с музеями и кафе. А жизнь проходит. Кажется, пора взять больничный на пару недель и отдохнуть от статуса и тяжких трудов.
Пишите. Как там на вашей беспокойной планете? Даже уже не верится, что я тоже оттуда.
 Ваша Л.