Виньетка

Когда ты вернулся.

Я все еще любила тебя, как люблю и сегодня. Но это не важно. Я любила тебя, как тайну, как свою боль, которую прячут, о которой не говорят никому. Как постыдную болезнь, которую лечат без врачей, краснея. Я так же придумывала себе средства от тебя, так же тайно применяла их. Внешне моя жизнь была совсем другой, без тебя. Будто с тем воплем, когда я узнала, как ты жесток, я вырвала тебя изнутри. И потом залечивала только рану, оставшуюся от тебя. Но все было не так. Я не смогла вырвать тебя всего. И пошли метастазы. То там, то здесь. То в чужом силуэте, то в чужих словах или пальцах, то просто так появлялся ты.

Женщины лживы, друг мой. Никто и никогда не смог бы сказать, что я вижу тебя. Я не допускала, чтобы догадались. Я научилась говорить о тебе просто, с оттенком грусти, как о больном прошлом. Знаешь для чего? Чтобы создать себе алиби, чтобы никто, никогда не узнал правду.

Город хранил меня. Когда я останавливалась, застигнутая врасплох памятью, садилась на землю и смотрела спектакль о нашей жизни, он скрывал это. Я не замечала жесткого асфальта или холода гранита. Я смотрела сцену в декорациях прошлого в повторе, а город говорил остальным, что я уже ушла, не поведя ни одним мускулом лица. Иногда я встречала тебя, сидящего на асфальте и смотрящего ту же сцену. Мы не мешали друг другу. Мы не могли говорить. Мы были врагами.

Это не было игрой. Тут не до шуток. Мы не могли допустить ни одной ошибки в этих наших новых лицах. И ты знаешь почему. Вокруг были миллионы людей, пристально наблюдающих за нами. И стоило бы только раз дрогнуть голосу, как миллионы завыли бы, тыкая в нас пальцами и вращая глазами: "бо-ольно!". Нет, мы не могли допустить ни одной промашки. И мы помогали друг другу, поддерживали, скрывая своими телами наше преступление.

Если спросить тебя сегодня, ты не признаешься. Возможно ты усмехнешься, может сплюнешь. Ты все еще в этой роли, ты все еще враг мне.

А если спросить меня, я не признаюсь даже тебе. Я твой враг.

Мы соперники. Мы сошлись в поединке в тот день, когда ты вернулся.

Ты следил за мной. Я же была искренна. Я опускала глаза и не видела тебя за плечом, потому, что видела перед собой. Я все продолжала наш разговор.

Хотя ты тоже был честен. Ты отвечал мне тогда. Мне, которая стояла к тебе не спиной. Да, именно тогда ты впервые ударил меня. Не выдержал накала. Мне было легче - ты был у меня один, а меня у тебя было две. Ты сразу отошел назад, испугавшись, что я обернусь, услышав свой собственный крик. Я не слышала, ты боялся напрасно. Его заглушил твой стон. Но это не важно.

Ты не подошел тогда, так и скрылся где-то сзади, оставив меня лежать на грязном полу. И я сама ушла, не обернувшись. Я готовилась мстить: еще никто и никогда не бил меня.
Я готовила оружие. Я должна была защищаться. Я знала, что в следующий раз ты появишься, только пережив этот первый удар. Готовый бить снова. Нашедший в этом освобождение от боли. Тс-с-с-с... Не было, не было боли, тс-с-с-с...

Оружие выбрать было сложно. Ни одно из имеющихся не било наверняка, раз и навсегда, насмерть. Я бродила по магазинам, высматривая, что появилось новенького в этой области убийств.

Но я не успела. Ты ухватил его первым, и потом мне пришлось туго. Это оружие был твой голос.

Ты применил его нечестно, внезапно, исподтишка, сзади. Ну кто так делает! Я упала на землю, с разорваной дырой где-то в области правого плеча - там, куда попал голос. Но ты волновался, когда целился, и потому промазал. Я осталась жива, так что следующий удар был моим.

Я обернулась, руки за спиной, нащупывают, что поострее. Схватила первое попавшееся. Оказалась улыбка с бровью вверх. Черт, не то.

Мы оба засмеялись и сели на асфальт, смотреть, как мы молчим, впервые рядом. Очень красиво, кстати. Мы вчетвером: двое стоят, двое внизу. Ту, что упала, уже увозили на белой машине, так что она не мешает.

Ты не воспринял мой глупый удар всерьез. Ты, кажется, вообще не понял, что это был удар. И расслабился, думая что добить меня, однорукую не составит труда. Ты целовал меня всю, раздевая несмотря на возмущенные крики прохожих, и не видел, как напряженно я ковыряюсь в сумочке, куда вчера с вечера побросала не подошедшее оружие на всякий случай. Я выбрала верное.

- Я больше не живу в нашем доме. Я больше не помню тебя. Я помню другого, того, кто может дотронуться до меня всякий раз, когда захочет. Он может целовать меня по-настоящему. Он и все остальное может. И он может даже поссориться со мной, потому что он меня не боится. И что самое прекрасное - то есть с моей стороны подлое, ну ты понимаешь, - что я с ним абсолютно такая же. Как с тобой. Я говорю с ним теми же словами, я целую его так же. Я вру ему так же, как тебе. Я даже о тебе ему говорю. А ты все это время ничего не знал, наслаждаясь тем, что я сплю в нашей кровати. Ты думал, что пачкаешь меня, забрасывая грязью пьяных ночей, чужими горячими телами. Посмотри на меня, замызганную мятыми белыми стаканчиками, презервативами, деньгами, что ты платил шлюхам и поцелуями, что брал даром. Особенно вот ими. Меня и не узнать, забитую твоими шагами по неприкасаемым святыням, засыпанную землей, что ты носком ботинка сбивал с моей могилы. Земля, сперма и блевотина закрыли мое лицо. - Я достала из сумочки его - брошенное сверху, как самое ненужное: зеркало. - А теперь взгляни на себя, запачканный все тем же, да, друг мой, тем же, ты - не отмоешься. Потому что сверху грязь припорошена стихами, что когда-то я читала тебе, а он - другой - не захотел слушать, сочтя их глупыми, черт вас обоих раздери! Тс-с-с-с-с...

Я сказала:
- Прости, но мне в другую сторону.

Я развернулась и бросилась бегом прочь, прочь. Не видеть, как летят мои пули, прошивая твою плоть, защищать которую я готова собственным телом.

Примерно по секунде на шаг. Еще шагов десять - и я скроюсь в этой арке нового дома. Осторожно, размеренно. Вот! Я в безопасности! Я закричала, схватила голову руками. Я завыла в темное небо. Небо кружилось надо мною, всемогущее, но равнодушное. А ты уже сидел рядом, прямо на бордюре тротуара, приготовившись смотреть мою истерику. Я наклонилась к тебе и, убежденная, что миллионы зрителей не видят - они запутались, за кем из всех этих разползающихся нас следить, шепнула:
- И что теперь?

Ты тоже осмотрелся. Но решил состорожничать и только незаметным движением головы указал мне на себя, приближающегося сзади. Ой-ой, лучше я тоже присяду рядом с тобой, смотреть.
Вот, как это: я стояла, в панике тыкая в кнопки телефона, чтобы выяснить почему, почему же моя защита дала такую брешь и он не встретил меня сегодня. А ты сзади в том, что позже тысячи раз назовут то ли аффектом, то ли временным помешательством, злостью, пьянством, страстью, вот в этом самом ты нащупывал в кармане нож.

Ну какой же ты глупый, зачем ты, дурак, носил с собой этот нож? Неужели ты думал, что в своей идиотской кутерьме, в которую ты ударился после меня, ты когда-нибудь сможешь его применить? Что за глупость! Если бы я все еще была твоей, я бы сразу же забрала его чистить для тебя картошку. Но так как меня больше не было, ты все еще таскал его с собой, не зная, что на самом деле этой бабочкой надо снимать кожуру... Я знаю, ты просто хотел отдать его мне. Для картошки.

Я забрала заявление. Я вообще не хотела его писать. Они заставили. Они же думали, что все закончилось. Ну не могла же я сказать им, что нет. Слава богу, уже почти забыто. Я и сама уже привыкла. После последней операции почти ничего не видно. Ну, то есть шрама не видно, говорить нормально я вряд ли буду. Но разве это важно? Важно вот что: ты изуродовал меня, а я пишу красивую чушь, виньетками разрисовывая этот ужас.