Работа над ошибками. Продолжение

-Что, так и плеснула в лицо?! Лизка, ты – молодец!
Я горестно вздохнула:
-Он сейчас наврет Михайлову, что это я исключительно от страстной любви к нему позволяю себе такие выходки! Понимаешь, Платонов просто виртуозно оборачивает все себе на пользу.
Женька вздохнула.
-Все-таки, думаю, тебе нужно обо всем рассказать Михайлову. Неужели ты не понимаешь?
-Ага, а Платонов тогда расскажет, что я влюблена в него!
Подруга пожала плечами:
-Ну и что? Не съест же тебя Михайлов за это признание. Ему это будет даже лестно.
Мы не успели обсудить этот вопрос.
Раздавшийся в кабинете звонок заставил вздрогнуть не только меня, но и Женьку. Эдик изумленно глянул на нас, снял трубку, протянул мне.
Уверенный, довольно низкий женский голос возник в трубке:
-Здравствуйте. Нам необходимо поговорить. Если бы вы могли выделить мне полчаса вашего драгоценного времени…
Уже догадываясь и про себя холодея от этой догадки, я спросила:
-Нина Васильевна?
-Разумеется, это я. Не пугайтесь, я не буду устраивать скандал на людях. Я так же мало в этом заинтересована, как вы. Мне просто хотелось бы обсудить с вами некоторые вопросы.
-Хорошо, - решилась я. – Давайте через полчаса встретимся в бизнес-центре. На втором этаже есть кофейня, думаю, там нам никто не помешает.
Женька сказала твердо:
-Ты как хочешь, но я буду неподалеку. Если что – зови!


Я закрыла за собой дверь, и тяжелые бархатные портьеры кофейни отгородили меня от фонтанов, тропической зелени , суеты и зеркального блеска бизнес-центра. Здесь было тихо, негромко и хрипловато пел Крис Ри, восхитительно пахло только что смолотым кофе.
Нина Платонова пришла раньше. Она сидела лицом к дверям, и, конечно, стразу же увидела меня. Она с очевидным усилием улыбнулась и показала мне на стул напротив себя.
-Я позволила себе сделать заказ.
Хозяйка заведения подала нам на подносе две чашечки кофе.
-Я заказывала два капуччино, - мимолетно удивилась моя соседка.
Хозяйка улыбнулась мне и пояснила:
-Лиза – наша постоянная посетительница. Она всегда пьет натуральный черный кофе без сахара. Что-нибудь еще? У нас сегодня замечательный вишневый штрудель.
Я поддержала разговор, вежливо заметив:
-Это заведение славится своей выпечкой. А вишневый штрудель – их фирменное блюдо.
Платонова любезно улыбнулась, но от предложения отказалась:
-Обязательно воспользуюсь вашей рекомендацией, но как-нибудь в другой раз.
Мы остались одни, и я вопросительно подняла на нее глаза:
-Думаю, что все светские условности нами были соблюдены. О чем вы хотели поговорить?
Нина Платонова повертела в руках ложечку и аккуратно пристроила ее на блюдце. Она подняла на меня глаза, и медленно сказала:
-Лиза, у нас с Кириллом Сергеевичем очень доверительные отношения. Он рассказал мне все. На тот момент он не был уверен в своих чувствах, и просил меня дать ему две недели на раздумья. Я полагаю, сегодня вы с ним встречались…
Я перебила ее.
-Нина Васильевна! Вне зависимости от того, что вам сказал муж, существую еще я и мои желания. Верю, что вы очень любите мужа, но сказать, что разделяю ваши чувства, не могу. Кирилл Сергеевич – сложный человек, и я уже имела случай убедиться, что он не любит отказываться от своих заблуждений. Так вот, вам я скажу истинную правду: я не люблю вашего мужа.
Она кивнула:
-Кирилл говорил, что с вашей стороны это было только увлечением, но он надеется…
-Простите, но у меня складывается странное впечатление, что вы уговариваете меня…
Моя собеседница полезла в лакированную плоскую сумку и достала сигареты, нервно закурила. Вообще, я присмотрелась к ней, и подивилась поступкам Платонова еще раз. Несомненно, она была красива, лет сорока, пожалуй, но все еще очень красива, ухоженное лицо, дорогая одежда, подобранная с большим вкусом, изящные, ухоженные руки с неброским маникюром, великолепные волосы. Я почувствовала к ней жалость.
Она стряхнула пепел и, видимо, решилась.
-Я Кириллу очень обязана. Была в моей жизни по молодости одна история, Кирилл тогда показал себя настоящим моим другом. У меня был роман с человеком намного старше меня и по возрасту, и по общественному положению, ни о какой женитьбе и речи идти не могло. Тогда все было очень серьезно, и я могла лишиться и работы, и карьеры. Кирилл женился на мне. Все эти годы он воспитывал ребенка, рожденного мной от другого человека. А теперь, когда он встретил и полюбил вас, он надеется, что вы родите ему собственного сына. Я, как видите, даже этого не смогла, - после небольшой паузы с горечью добавила она.
-Какой ребенок? Вы с ума сошли? Я, между прочим, замужем.
Платонова исподлобья глянула на меня:
-Можете ли вы сейчас, сию минуту, поклясться чем-то очень дорогим вам, в том, что любите мужа? По-настоящему любите?
Я разозлилась:
-Вас это совершенно не касается. И я не очень поняла, зачем вы добивались нашей встречи?
Она погасила сигарету и внимательно посмотрела на меня:
-Я разве не сказала? Это Кирилл просил меня встретиться с вами. Нет, нет, он не просил меня уговаривать вас, он хочет, чтобы решение, которое вы примете, было осознанным. Он попросил меня рассказать вам о том, что он может быть не только мужем, но и другом. И, если поверите на слово, он – великолепный любовник, вы в этом сможете и сами убедиться.
Я поднялась.
-Нет, вы точно все сошли с ума! Во-первых, он, потому что просил вас прийти, а во-вторых – вы, потому что согласились! Я-то пришла сюда только, чтобы убедить вас в том, что между мной и вашим мужем ничего нет, что все это – плод его воображения. Простите, но мой перерыв заканчивается, мне нужно уходить.- Я оглянулась, и добавила: - Мне очень жаль вас. Он обманывает вас, поверьте, он играет вашими чувствами, и он – совсем не тот человек, за которого себя выдает.
Она спокойно посмотрела на меня и пожала плечами:
-Зачем бы ему это было нужно?
-Вот и я хотела бы знать, зачем?

В шесть часов вечера Женьке на сотовый позвонил ее министр, и она умчалась. Эдик тоже сегодня торопился, так что я в лаборатории осталась одна.
Ужасно хотелось посмотреть, ушел ли Михайлов, но, после утренней сцены с моим участием вряд ли это было благоразумно.
Я сварила кофе, пару раз безуспешно набрала номер Демидова, выслушав сообщение механического голоса, и с чистой совестью уселась за расчеты.
Неожиданно дверь открылась, и заглянула Анна Петровна. Она обычно старалась не задерживаться, поэтому я удивилась.
-Лиза, я хотела бы поговорить с тобой.
Я покраснела:
-Анна Петровна, понимаю, что должна извиниться за то, что вы с Игорем Степановичем стали свидетелями этой нелепой сцены.
-Нет, Лиза, я не по этому поводу. Я сегодня поняла, что ты еще очень молода, и, если я могу удержать тебя от ошибки, я должна это сделать. Ты знаешь, что мне не очень нравится твой муж, и, поверь, это не только потому, что он сбежал от нас. Но Платонов Кирилл Сергеевич – это не тот человек, ради которого стоит ломать свою жизнь.
Она присела напротив меня, и тихо продолжила:
-Давай так, я расскажу тебе то, о чем должна, а ты уж сама все обдумай и прими решение. Только у меня одно условие: ни одному человеку ты не расскажешь то, что услышала от меня. Понимаешь, многие участники событий, о которых я тебе расскажу – достойные люди, многих уже и нет с нами, царство им небесное… И я никогда не решилась бы… Я давно работаю в институте, много лет знаю их всех: Игоря Михайлова, Кирилла Платонова, Мунира Торшхоева – замечательный был выпуск, все они учились у Анатолия Карловича, и всех он привел в институт. Здесь же все и защищались. И Нину хорошо помню, такая красавица была. Она к нам тоже после института пришла. Сама она откуда-то из Перми, ни родных, ни близких у нее нет.
-Ну, насколько я знаю, у нее есть сын.
-Ты что, виделась с ней?
-Она сегодня предложила мне встретиться в кафе в обеденный перерыв.
-И о чем же вы говорили?
Я замялась.
Анна Петровна подняла на меня глаза и задумчиво сказала:
-Впрочем, попробую угадать. Она уговаривала тебя сойтись с Платоновым и родить ему ребенка. Так?
Я потрясенно посмотрела на нее.
-Я ведь уже говорила тебе, что много лет работаю здесь. Когда-то, до Анатолия Карловича, у нас директорствовал профессор Турчинский Глеб Алексеевич. Он был немолод, давно и прочно женат, но Нина была так победно хороша, что профессор не устоял. Впрочем, это не был банальный адюльтер, он действительно полюбил ее. Там еще была своя семейная драма: старшая дочь Глеба Алексеевича – инвалид детства, жена ухаживала за ней. В общем, оставить семью ради Нины профессор не мог. Нина забеременела, и Платонов сделал ей предложение.
-Она примерно это мне и рассказала, - вздохнув, призналась я. – Мне кажется, она чувствует свою вину в том, что собственных детей у Платонова нет. И пытается таким вот образом отблагодарить его.
Анна Петровна искоса глянула на меня:
-Никакого особого благородства от него, положим, не требовалось. Нина всегда была красавицей, и Платонов, женившись на ней, ничуть не прогадал. Вдобавок ко всему он понимал, что Нина всегда будет чувствовать свою вину перед ним, и он сможет и в браке сохранить практически полную свободу. Она ведь никогда не посмеет упрекнуть его за какую-то интрижку на стороне! Насколько я знаю, он всегда широко пользовался своей свободой. Правда, никогда не затевал таких активных военных действий против дамы сердца. Это ведь он скупил цветочный магазин на днях?
Я виновато кивнула.
-Вот, вот. Это-то и показалось мне странным. Не слишком похоже на его обычные похождения. И я подумала, что ты можешь не выдержать такую осаду, поэтому и решилась поговорить с тобой. Я ведь когда-то работала секретарем у Турчинского. Как-то я задержалась позже обычного, и слышала их с Платоновым разговор очень хорошо. Кирилл обязался жениться на Нине, дать ее ребенку свое имя и воспитать его, а Турчинский обещал ему вакантное на тот момент место заместителя по науке, обещал даже содействие в поисках работы за границей, в приличной стране. Он сдержал слово: Платоновы больше десяти лет прожили за границей. Нина всю жизнь любила его, потому что, когда Турчинский умер, она прямо на гроб бросалась, даже потеряла сознание. И все это на глазах у вдовы! Турчинский умер скоропостижно, так что Нине и сыну ничего не досталось. Вдова с дочерью уехала в Израиль, а Платоновы года через два вернулись в Россию.
-Скорее всего, Нина ничего не знала об их договоренностях. Она вполне искренне говорила о душевном благородстве Платонова.
Анна Петровна кивнула:
-Понимаешь, эта дурочка всерьез считала, что Платонов ее облагодетельствовал. Она, я думаю, и не подозревала, каким образом ее мужу достаются быстрое повышение по службе, загранкомандировки и все остальное. А потом для них наступили трудные времена: там, за границей, Платонов никому не нужен, потому что специалист он очень посредственный, а здесь, в России, он работать и вовсе разучился. Конечно, пока какие-то остатки заграничных заработков еще есть, но уже совсем не то, что раньше. А тут еще и все приятели в гору пошли: Мунир стал министром, Шафиров процветает в Израиле, Михайлов с Киршнером открыли проектное бюро, а Платонова даже не пригласили. Вот он и задергался.
Она помолчала, потом посмотрела на меня и вздохнула:
-Уж и не знаю, где он тебя увидел, а только ты для него – символ победы над Михайловым. Говорят, у них и по молодости случилось соперничество из-за девушки, но это уж я точно не знаю, а врать и придумывать не хочется.
-А при чем тут Михайлов?! – возмутилась я.
-Да вот и я так думаю…

Утром мне позвонила Маша Лежнева, она работает у нас в отделе информации.
Без всяких экивоков спросила:
-Лизка, ты почту смотрела сегодня?
Я удивилась:
-Еще нет.
-Ну, так посмотри.
В моем ящике ничего не было, и Машка пояснила:
-Мне уже человек пять звонили. Кто-то разослал им письма, про твоего Демидова и Лорку Крылову. Я уже тут кое-что подчистила, но, ты ж понимаешь… А звоню, чтоб без неожиданностей. А то тебе и так досталось от нашего системщика.
Я искренне поблагодарила ее.
В обед мне показалось, что две девицы за соседним столиком хихикают на мой счет и вздохнула: нервное поведение Демидова в последнее время я склонна была оправдать. В отличие от Женьки, которая кипела негодованием.
Я вздохнула:
-Жень, давай, я у него все спрошу, а потом будем обсуждать это? – с неохотой предложила я. Разбираться мне ни в чем не хотелось.

Вечером я вернулась с работы раньше, чем Демидов, и решила удивить его кулинарными изысками. Сунула мясо с грибами в духовку, порезала салат, свернула рулетики из нежных розовых ломтиков семги.
Я уже почти закончила с приготовлением ужина, когда услышала, как поворачивается в дверях ключ.
Появившись в кухне, Сергей хмыкнул, глянув на стол, накрытый к ужину, и с ходу начал приставать ко мне, шепча какие-то нежные глупости.
-Ты сошел с ума! Мой руки, будем ужинать.
Он вытянул из моих рук полотенце, развернул к себе и начал целовать. Потом отстранился, и умоляющим голосом сказал:
-Слушай, давай поужинаем потом?
Уступая его натиску, я оказалась в спальне.


Сергей улегся в ногах постели, и тихо поглаживал и целовал мои щиколотки. Было слегка щекотно, но я терпела. Сил на то, чтобы вырваться из его рук, у меня просто уже не осталось.
Потом я вдруг вспомнила про утренние письма, перевернулась на спину и вытянула у Демидова свою ногу. Он недовольно спросил:
-Ты куда?
Я уселась, поправила волосы.
-Слушай, мне сегодня звонила подруга, она сказала, что получила письмо о том, что ты встречаешься с дочерью Киршнера.
Демидов засмеялся, отобрал у меня подушку, подсунул себе под спину.
-Чепуха полная! Лора вовсе не в моем вкусе, ты же знаешь! Просто я как-то помог ей с машиной…
Я вспомнила, что на первом курсе у Лоры были широкие щиколотки, придававшие ей сходство с толстым веселым щенком. Нет, конечно, сейчас она изменилась, повзрослела. Вообще, внешне она очень даже ничего. Ну, может, немного лишнего веса – но ей идет, придает сходство с картинами французских импрессионистов. Белая кожа, синие глаза, шея с обилием небольших родинок. Лора всегда, еще с института, отращивала очень длинные ногти. Правда, у нее всегда был безупречный маникюр. Но длинные, загнутые ногти придавали ее руке сходство с птичьей лапой.
Демидов особо не оправдывался, и я с облегчением вздохнула: действительно, чепуха. Не иначе Платонов на мой счет развлекается.
Я направилась в кухню, чтобы вынуть мясо из шкафа, а Демидов двинулся в душ, захватив с собой трубку.
-Зачем? – удивилась я.
-Ну, мне могут позвонить, - пояснил он.
Ничего особенно странного в этом не было, но я почему-то обратила на это внимание.

Всю следующую неделю я сталкивалась с Платоновым везде, где это, в принципе, было возможно.
 После работы он дожидался меня на улице, перед главным входом, картинно облокотившись на капот автомобиля. Платонов караулил меня на лестницах и в переходах. Я не знаю, как он это устраивал, но дважды мы с ним одновременно подходили к лифту. К изумлению двух наших сотрудников, в лифт я входить отказалась. Платонов печально улыбнулся и уступил мне место, оставшись внизу. Я поднималась в кабине лифта с ребятами в полном молчании, так же, молча, они вышли на своем этаже. Конечно, они решили, что я рехнулась, ну, да мне до этого уже не было дела! Находиться с ним в одной кабинке я физически не могла!
Самое главное, что Платонов не пытался заговорить со мной. Он просто насмешливо смотрел мне вслед, и снисходительно улыбался.
Женька бурчала:
- Ну и пусть пялится. Тебя убудет от этого, что ли?
Я нервничала, и у меня все валилось из рук.
Больше всего меня злило поведение Михайлова. Вернее, его молчание. После той дикой сцены в его кабинете мы не сказали друг другу и пары слов.

А в пятницу начались звонки.
Телефон звонил с разной периодичностью, но достаточно часто, чтобы работать я не могла вовсе. Общим для всех звонков было то, что звонивший молчал.
Эдик, с его неистребимой вежливостью, снимал трубку, внимательно вслушивался и вежливо говорил:
-Перезвоните, вас не слышно.
Примерно после десятого звонка я не выдержала и сняла трубку, положив ее рядом с аппаратом. Эдик сочувственно посмотрел на мою, покрасневшую от гнева, физиономию, но промолчал.
Целый час нам удалось поработать, не отвлекаясь. Зато потом в дверь заглянула Анна Петровна:
-Не понимаю, что у вас с телефоном?! Никто не может к вам дозвониться…
Она увидела трубку и осеклась.
Следом за ней в комнату вошел Михайлов, с каким-то чертежом в руках. Он тоже увидел трубку, покосился на меня и ничего не сказал.
Он подошел к Эдику, оба они склонились над схемой.
Я положила трубку на рычаг, и в тот же миг раздался звонок.
Платонов насмешливо спросил:
-Соскучилась? Я тоже.
Я сглотнула и гневно спросила:
-Вам не приходит в голову, что вы мешаете не только мне?
Михайлов и Эдик изумленно глянули на меня.

Все это время я чувствовала непонятную вину перед Демидовым, старалась задобрить его кулинарными шедеврами и удивить, в общем-то, не очень свойственной мне сексуальной прытью.
Кончилось дело тем, что он спросил как-то:
-Лиза, ты в последнее время очень изменилась. Почему-то мне кажется, что у тебя завелись какие-то тайны. Или это Женя втягивает тебя в какие-то авантюры, на которые она мастерица! Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Я помотала головой.
Демидов вздохнул:
-Если бы я не знал тебя достаточно хорошо, решил бы, что ты завела любовника.
Я только пожала плечами и пообещала:
-Сдам проект, и давай закатимся с тобой куда-нибудь! Поедем к моим родителям, они рады будут ужасно!
Сергей сказал:
-Ты же знаешь, что я не люблю ездить в Крым.
Я легко согласилась:
-Хорошо, поедем, куда захочешь!
Обрадованный моей покладистостью, Демидов не спорил, и вечер прошел вполне мирно.

И в тот момент, когда я этого совсем не ожидала, обнаружилась роза на моем столе!
 Только к вечеру мне кое-как удалось восстановить мир в семье. Точнее, к ночи. Надо сказать, что в постели нам с Сергеем всегда удавалось достичь настоящей гармонии. Если бы можно было никогда ее не покидать – наша семья могла бы считаться идеальной. Но, увы…
Сегодняшнее утро прошло относительно мирно.
Женька недовольно косилась в мою сторону, но молчала.
Около одиннадцати позвонил Демидов.
-Извини, пообедать с тобой не смогу. У начальницы сломалась машина, нужно отогнать ее на сервис.
Я пожала плечами, чего он, конечно, видеть не мог.
Неожиданно в его голосе я уловила незнакомые нотки:
-Не сердись, я постараюсь пораньше…
Я потрясенно посмотрела в Женькину сторону. Подруга покрутила пальцем у виска и пожала плечами. Моего мужа она терпеть не могла, впрочем, у них это было взаимно.
Женька считала его маменькиным сынком и лентяем, а Демидов Женьку недолюбливал за острый язык, бесцеремонность и за то, что мы с ней были так близки. Наверно, он ревновал меня к ней, просто не слишком хотел в этом признаваться.
Наша с Женькой дружба началась еще в школе. Это ее отец привел нас в институт писать заявление, мы обе успешно сдали экзамены и стали студентками. Сказать, что мы много времени проводили вместе – это ничего не сказать. Иногда мы не разлучались и на ночь, оставаясь то у нее, то у меня.
Естественно, с появлением в моей жизни Демидова, прежний порядок существовать не мог.
Михайлов, мой нынешний начальник, читал у нас лекции по «Процессам и аппаратам», а лабораторные работы и практические занятия вел, в связи с большой занятостью профессора, аспирант кафедры, Сергей Демидов.
В Михайлова мы все тогда были отчаянно влюблены, что положительно сказывалось на результатах экзаменов по предмету. Он был элегантен, дорого и со вкусом одевался, имел здоровущий джип, лекции читал интересно – где же было бедной девушке устоять против всего этого великолепия?! Надо сказать, девчачьей влюбленностью он никогда не пользовался и в романах со студентками замечен не был. Мы с Женькой подрабатывали у него по НИСу и имели возможность ближе с ним познакомиться.
Мне кажется, Демидову он тоже нравился, во всяком случае, у него всегда были точно такие, как у научного руководителя, часы и телефоны, и он подражал ему даже в манере носить часы на правой руке.
На первом же практическом занятии мы с Женькой болтали о чем-то на последней парте, и, желая воззвать к нашей совести, а может, просто намереваясь вернуть внимание к теме занятия, аспирант спросил громко:
-Ведь что такое растворы?.. Вот вы, девушка на последней парте, что думаете по этому поводу?
Я поднялась в полный рост, громко и четко произнесла определение, недавно встреченное мной в курсе физхимии:
-Растворы – это микрогетерогенная система с молекулярной степенью дисперсности.
Эдик Векслер покраснел и начал строить мне какие-то рожи, но я ничего не поняла и отмахнулась. Позже выяснилось, что перед этим минут пятнадцать аспирант распинался про растворы, особо напирая на их гомогенность.
Аспирант растерялся:
-Вы в самом деле так думаете? Понимаете, в практических целях… Э….
Взгляд его спустился вниз и некоторое время он довольно бессмысленно созерцал рисунок на моих колготках, что совершенно не способствовало улучшению его мыслительных способностей.
Женька поддержала меня:
-А вы хотели бы оспорить это определение? Понимаете, в нем ведь заложен еще и глубокий философский смысл…
Тему ей развить не удалось, потому что в дверях лаборантской появился Михайлов. Едва сдерживая смех, он сказал:
-Лиза и Женя! Вам должно быть стыдно так смущать молодого человека. – Он посмотрел на Сергея и посоветовал ему: - Философский смысл понятия «растворы» советую обсудить вечером, за чашкой кофе. А сейчас, девушки, будьте любезны вернуться на грешную землю.
Я уселась на место, а Женька прошипела:
-Куда тебя понесло?!
Занятие благополучно подошло к концу, пара была последняя, и я спустилась с крыльца. Женька уехала с попутчиками. Накрапывал дождь, и я с неудовольствием вспомнила, что забыла зонт.
-Вас подвезти?
Около машины стоял Демидов.
Отказаться было неудобно, особенно после представления, которое я устроила на занятии, и я уселась. Потом пришлось приглашать его на чашечку кофе, нельзя же выглядеть неблагодарной свиньей.
На другой день он ждал меня в машине у институтского крыльца, а потом у него совершенно случайно оказались билеты в театр, и не откажешься ведь. Да и зачем? А в субботу он заехал за мной и привез на стадион, поболеть за их команду. Там я неожиданно увидела Михайлова – в спортивной майке, с мокрым лицом, с голыми мускулистыми ногами… Он узнал меня и приветственно помахал, сверкнув белозубой улыбкой. Мне показалось, он удивился, когда увидел рядом со мной Демидова. Сергей по-хозяйски обнял меня за плечи, а я подумала, что это просто от возбуждения игрой, и не стала отстраняться. Во всяком случае, Михайлов к нам не подошел.
В общем, однажды утром я проснулась рядом с Демидовым и подумала: значит, так тому и бывать…
Когда через полгода он сделал мне предложение, я согласилась. Боюсь, что большую роль в этом сыграло некоторое сходство в манерах с моим сегодняшним начальником, которое мой муж старательно вырабатывал,. Что уж теперь, дело прошлое. Только для семейного счастья одних манер оказалось мало.
Демидова воспитывали бабушка и мама, довольно строгая пуританского воспитания женщина. Ко мне обе относились ровно, но без особой теплоты, потому что весь запас любви уже израсходовали на Сергея, и для других его просто не осталось.
Любящие мама с бабушкой установили для Сергея распорядок дня, в котором все было направлено на то, чтобы обеспечить ему максимум удобства и комфорта, чтобы он мог уделять больше внимания учебе, а потом и работе, и стал впоследствии ученым, возможно, с мировым именем. Возвращаясь домой, он тщательно мыл руки и усаживался в кресло. Следовало, прежде всего, подать ему стакан чая с лимоном. Примерно через полчаса надлежало осведомиться, не пора ли подавать ужин. К ужину стол обязательно сервировался в гостиной, Марина Николаевна присаживалась рядом, а БабДуся сновала между кухней и столом, прислушиваясь к разговору.
Марина Николаевна заведовала лабораторией в нашей же конторе, так что всегда была в курсе всех дел сына. По ее настоянию, Сергей перешел работать в группу к жене нашего директора, Крыловой Елене Иосифовне, и занимался теоретическими разработками. На мой взгляд, сделал он это зря: ничем особым они там не занимались, а у нас и платили больше, я уж не говорю про наши замечательные премии, предмет зависти всего проектного института, и работа была гораздо живее и интереснее.
И вместе с тем, Сергей вовсе не был маменькиным сынком: вид имел мужественный, занимался спортом, по субботам играл в волейбол, причем капитаном институтской команды у них был Михайлов. Заботу мамы и БабДуси он принимал с нежной и насмешливой снисходительностью. Просто ему даже в голову не приходило, что существуют еще и домашние дела. И он благополучно доверил их мне, как раньше доверял маме и бабушке. Я всегда занималась переговорами с сантехниками, ремонтом холодильника, приглашала специалистов по настройке антенн или ремонту компьютера.
Моя мама последние годы была занята здоровьем отца, так что мне всегда доставалось, и меня не удивили домашние обязанности, добавившиеся с приходом Демидова в нашу квартиру. Родители к тому времени уже два года, как переехали в Крым, в домик, доставшийся папе по наследству от какой-то дальней тетки, так что некому было обращать внимание на устройство нашей семейной жизни.
К слову сказать, Демидов никогда особо не настаивал на ежевечерней подаче чая и сервировке ужина по всем правилам искусства, разве что когда в нашем доме появлялась его мамочка. Тогда все ритуалы соблюдались неукоснительно!
Моего чувства юмора хватало на то, чтобы видеть все это, но, то ли молода была, то ли не особо все это меня задевало, но только я не обращала на это внимания.
Дипломную работу я, Женька и Эдик Векслер писали у Михайлова, он ведь, помимо преподавательской деятельности, был еще заместителем директора в проектном институте, потом остались у него в аспирантуре, а год назад я, к изумлению Марины Николаевны, защитилась.
На банкете, посвященном нашей защите, присутствовал директор нашего института, Киршнер Анатолий Карлович.
Он произнес официальную речь и поздравил нашу троицу. Потом нам предоставили ответное слово, и мы с Женькой, не сговариваясь, вытащили вперед Михайлова, объяснились ему в любви и бросились на шею с поцелуями и слезами.
Михайлов был потрясен.
Чтобы как-то разрядить обстановку, Анатолий Карлович пробасил:
-А меня не желаете поблагодарить?
Мы со смехом бросились и на него, правда, с поцелуями не усердствовали.
Пришедший в себя Михайлов поправил съехавший набок галстук и произнес в микрофон:
-Хочу признаться: у меня никогда не было таких талантливых учеников.
Позже, во время очередного визита вежливости, свекровь заметила, поджав губы:
-Вполне достаточно было просто сказать несколько теплых слов руководству института, ну и научному руководителю… А разводить эти поцелуи и слезы на сцене…
Я промолчала. Почему-то в ее присутствии мне никогда не хотелось спорить.
А Михайлову мы и действительно были благодарны. После ухода Демидова он взял нас, всех троих, к себе, а через пару месяцев наш отдел вообще выделили в проектное бюро «Контур А». Учредителями его стали сам Киршнер и его любимый ученик, Игорь Степанович Михайлов.
Один из наших очередных проектов и был темой моей кандидатской, поэтому и сам проект поручили нам. Сказать честно, переживали мы ужасно. Были и споры, и ссоры, и сидение в лаборатории до трех часов утра. Однажды нас даже разогнал сам Михайлов. Ему сторожа пожаловались на шум, и он приехал среди ночи в лабораторию.
Эдик, и так тощий и длинный, похудел так, что заострился нос. Женька забросила всех своих поклонников и перестала шутить. Мне, пожалуй, за эти пять месяцев досталось больше всех, но я держалась. Только по ночам мне снились какие-то необыкновенные таблицы и расчеты.
И вот сегодня, когда Михайлов сказал, что проект прошел предварительную экспертизу, когда можно было, наконец, вздохнуть полной грудью, я поняла, что теперь можно и расслабиться.
Роза оказалась последней каплей…
Я села за свой стол и зашмыгала носом.
Через секунду около меня появилась Женька. Она прижала мою голову к животу и сказала:
-Не реви. Я что-нибудь придумаю.

И действительно придумала. Да такое! Даже для Женьки это было чересчур!
Я об этом ей так и сказала:
-Ты ненормальная! Может мне еще к колдунам Вуду обратиться?!
Но подруга настаивала на своем:
-Понимаешь, вчера к моей маме приходила ее подруга, звала вместе сходить… Ты же знаешь мою мамочку, у нее идея фикс – выдать меня замуж. Вот тетя Катя и предложила. Она говорит, что к ней многие ходят и у всех сбывается. А на работе у них случай был, у одной сотрудницы муж загулял, так она только раз и пошла к ней – муж сразу же и вернулся. Говорят, эта Евфимия где-то в скиту живет, и только раз в три года приезжает сюда, с родней повидаться. Покаяние у нее такое…
Я засмеялась:
-Жень, ну ты совсем уже! Ты же современная девушка, нельзя верить во всякую муру! Вот раньше в парткомы писали, а теперь к ворожеям и гадалкам ходят.
Женька убежденно сказала:
-Ты как хочешь, но что-то в этом есть! – Она заныла: - Ну, давай сходим просто из любопытства!
Измором Женька возьмет, кого хочешь. К вечеру мы созвонились с подругой ее матери, Женька выпытала у нее адрес гадалки.

 Мы с утра отправились к ней, благо, была суббота, и Демидов уехал играть в волейбол.
По этому случаю Женька выпросила у отца машину, и мы довольно быстро добрались до поселка с романтическим названием Иванушкино.
Не пришлось долго искать и нужный нам дом. Первая же встреченная нами бабуля указала нам дорогу, с любопытством посмотрев на нас.
-К Евфимии едете? Тогда поторопитесь, она по субботам принимает только до полудня.
Высокий деревянный забор, выкрашенный в зеленый цвет, скрывал за собой окна первого этажа. И только открыв калитку, я увидела, что дом одноэтажный, но имеет очень высокий фундамент. Двор был чисто выметен, клумбы ухожены, бордюры аккуратно выбелены.
В цокольном этаже находилось нечто вроде приемной. Пожилая, опрятно одетая женщина записала мою фамилию и имя, взяла деньги, две тысячи рублей, и выписала квитанцию. Обыкновенную квитанцию, как в химчистке. Будничность происходящего показалась мне забавной, и я покосилась на Женьку.
Она храбро спросила:
-Бабушка, а гарантии здесь какие-нибудь дают? Ну, вдруг загаданное не сбудется, или передумает человек…
Женщина хмуро посмотрела на подругу:
-К Евфимии за последним утешением приходят, а вы еще раздумывать собираетесь…
-Нет, нет! – вступила я. – Мы не собираемся раздумывать. А можно у вашей Евфимии совет спросить?
Она степенно кивнула:
-Это можно. Отчего нет? Евфимия многим в нужде помогает, и советом тоже.
Она вышла ненадолго и вернулась:
-Пойдемте.
Мы прошли довольно длинным коридором. По дороге я спросила:
-Как к ней обращаются?
-Это кто как. Мы зовем сестрой, а вы – девушка молодая, можете звать ее матушкой Евфимией.
Комната, в которую мы вошли, была практически пуста. Простой деревянный стол и стулья составляли всю меблировку. Я обратила внимание на странный запах, а потом вспомнила – так пахнет в сауне. Конечно, это запах сушеных трав! Какое же колдовство без этого!
Против всех моих ожиданий, Евфимия оказалась нестарой женщиной, довольно высокого роста, худощавой, с невыразительным скуластым лицом. Самым примечательным в ее внешности были руки, с большими, пораженными артритом суставами.
Она спокойно уселась за стол и внимательно посмотрела на меня.
-Ну, с чем пришла?
Я тихо попросила:
-За помощью я пришла, или за советом… Понимаете, один человек думает, что любит меня, и доставляет этим и мне, и себе, и окружающим нас людям много ненужных волнений.
Евфимия удивленно посмотрела на меня:
-И чего же ты хочешь? Полюбить его?
Я покачала головой:
-Это невозможно. Я давно люблю другого.
Она внимательно всмотрелась в мое лицо и сказала:
-Вижу. Только немного же счастья тебе принесла твоя любовь. Хочешь, я освобожу тебя от нее?
-Нет, нет. Я хотела попросить о другом. Понимаете, он, тот человек, женат, у него есть сын. До встречи со мной у него была своя жизнь. Я хочу, чтобы он просто забыл обо мне.
Евфимия помолчала, потом подняла на меня взгляд:
-Чудное дело. Очень редко ко мне за этим приходят. Учти, если в его сердце и в самом деле настоящая любовь, то после ее ухода он будет сильно болеть. Это – плохое дело, могут серьезно пострадать и близкие ему люди. Не жалко тебе его?
-Жалко. Но я думаю, что в его чувстве ко мне гораздо больше оскорбленного мужского самолюбия, чем любви.
-Тогда зачем было ехать ко мне? Попробуй сама с ним поговорить. Если же решишься – приноси его фотографию, желательно не слишком давнюю. – Она поднялась. – Погоди-ка!
Женщина прикоснулась к моему лбу теплой сухой ладонью, постояла несколько минут молча и строго сказала:
-Вот ты родителей давно не видела, это плохо.
Я виновато пояснила:
-Они живут далеко. Я работаю и не могу к ним ездить так часто, как хочу.
Она сурово посмотрела на меня:
-Ты ведь за советом пришла? Ну, так и получай его: тебе обязательно нужно увидеться с ними, и чем скорее, тем лучше.
Папина астма! Я дрогнула и просительно посмотрела ей в глаза:
-Вы почувствовали, что с ними может случиться что-то плохое?
-Нет. Я вижу, что это, в первую очередь, нужно тебе самой.

Женька, дожидавшаяся меня в машине, набросилась с расспросами:
-Ну что?
Я вздохнула.
-Да ничего. Не решилась я. Понимаешь, я в это все не слишком верю, но Евфимия на полном серьезе уверяла меня, что Платонов будет болеть. Я ему зла не желаю, а тем более его жене или сыну. Они-то тут при чем?
Я не решилась признаться Женьке, что попросту боюсь обращаться к гадалке. Православная церковь вообще не одобряет подобные штуки, а я все-таки человек верующий, хотя и не религиозный. Есть вещи, которые я делать не могу, потому что чувствую, что это нехорошо.
О методах, которыми действуют современные знахари и колдуньи, я имела очень слабое представление, подумалось почему-то, что Евфимия будет протыкать фотографию иголками, и я передернулась.
-Нет, как это ни заманчиво, придется от этой затеи отказаться…

Я и сама не догадывалась о том, что принятое мной решение так скоро придется отменить.
Уже в понедельник утром стало ясно, что ни о каком мирном решении проблемы не может быть и речи.
По всем электронным адресам института кто-то отправил письмо с приложением красочно оформленного «Диплома рогоносца», выписанного на этот раз на имя Демидова. Сам диплом вид имел довольно официальный, а в тексте письма еще выражалось одобрение тому обстоятельству, что теперь, с рогами, он, наконец, станет выше своей красавицы жены. Вот так, не больше и не меньше.
На этот раз Маша Лежнева вмешаться не успела…

Впрочем, Платонов на этот момент оказался в командировке, так что его имя с этой историей мне связать бы не удалось.
Я попыталась дозвониться Демидову, но он отключил телефон.
Не знаю, как мне удалось дожить до обеденного перерыва.
Мы с Женькой вышли к институтскому входу как раз в тот момент, как Демидов усаживал в свою машину Лорку Крылову. Я даже не пыталась остановить или окликнуть его, и они благополучно уехали.
Сзади нас окликнул Михайлов.
Он хмуро сказал:
-Лиза, Женя! Я просмотрел замечания по проекту, часть из них придется доказывать. Короче, идите в бухгалтерию, командировочные я уже подписал. И сегодня же выезжайте на объект. Ясно?
Женька просияла:
-Игорь Степанович! Вы – человек!..
Михайлов строго велел:
-Жду вас не позже, чем через неделю, и чтоб все замечания были проверены. Ясно?
Женька дурашливо вытянулась и гаркнула:
-Ясно!
Она подхватила меня под руку и утащила к отцовской машине, которую «по забывчивости» так и не вернула ему после нашего субботнего вояжа.
Я тихо попросила ее:
-Вечером свозишь меня в Иванушкино?
Подруга участливо посмотрела на меня и сказала:
-Куда ж ты без меня?
Мы вырезали лицо Платонова с одной фотографии, той, где мы вчетвером сидели у камина на Михайловской даче. Я завязала фрагмент снимка в носовой платок. Женька во время моих манипуляций молчала, но вздыхала сочувственно.

Встретила нас та же женщина, что и прошлый раз. Моему появлению не удивилась, молча взяла узелок и вышла с ним из комнаты.
Вернувшись вскоре, велела:
-Зарой в землю, да место выбери тихое, где люди не ходят.
Женька нетерпеливо спросила:
-А результата когда ждать можно?
Служительница неодобрительно посмотрела на Женьку и сказала:
-Евфимия велела передать, что снимок должен сгнить в земле, тогда все загаданное сойдется.
Мы попрощались.

В машине сверток жег мне руки.
Неподалеку от моего дома был сквер, и Женька остановилась на обочине.
Я вышла, и под большим розовым кустом с помощью пилочки для ногтей прикопала глянцевый кусочек в рыхлой сухой земле. К моему облегчению, никаких проколов иголкой на нем не имелось.
Мы с Женькой поднялись ко мне.
В прихожей лежала лаконичная записка: «Я поживу у мамы. Нам обоим нужно время, чтобы все обдумать.»
Женька обнаружила записку первой и хмыкнула:
-Суров, но справедлив. По случаю полной твоей свободы, я останусь у тебя с ночевкой. Надеюсь, ты не возражаешь.
Мы с подругой выпили чайник чаю, съели запасливо купленные по дороге домой пирожные и решили улечься спать.
Ночью мне снились кошмары: то Платонов, бледный и похудевший, звал меня куда-то, то почему-то снилась свекровь. В моих кошмарах она грозила мне длинным ухоженным пальцем…
Под утро я поднялась, натянула джинсы и майку, набросила сверху ветровку и тихо, стараясь не разбудить Женьку, помчалась в сквер.
Около знакомого розового куста я присела, разгребла землю.
Сердце у меня забилось и рухнуло куда-то: почерневшие и истлевшие остатки фотоснимка рассыпались у меня в руках…