Эстель

Если вы собираетесь это читать, то не надо.

Чак Паланик


Ироничка.

«доброе утро. Погода сегодня немного поглумится над горожанами. Ожидаются небольшие осадки в виде кислотного дождя. Советуем вам не выходить на улицу».

. Как приятно начать утро с тишины.

Каждое утро это начинается снова. Каждое утро я готовлю ему завтрак. Он ест, а я не успеваю и иду на работу голодная. На работе я терроризирую автомат с кофе и буфетчицу – лишаю фирму недельных запасов пищи. Толстеть не успеваю, поток времени слишком сильный, я лечу в нем, кувыркаясь, ломая позвоночник, а скорость отсекает от бедер лишние килограммы. Наверное, это мечта каждой девушки, а я боюсь, что когда-нибудь скорость переборщит и отрежет от меня больше положенной нормы…пожалуй, это мой единственный страх. Я не боюсь, что мой ребенок вырастит «уродом» или «отморозком с пушкой в руках» и будет угрозой для окружающих - у меня не может быть детей. У меня была безбашенная молодость и я выкурила все яйцеклетки из своего организма. Муж доволен. Я…я привыкла, привыкла не замечать женщин с одухотворенными лицами и толстыми животами, женщин, с кружевными колясочками и подгузниками в прозрачных пакетах. Я привыкла. Моя жизнь – однообразное серое полотно. Это полотно висит на веревке, что бы оно не упало, его крепко держат деревянные прищепки и так оно сушится. Вечно. А на улице всегда плохая погода – дождь, ветер…все они хотят сорвать мое серое полотно с бельевой веревки, я бы тоже этого хотела. Я устала от серости, только вот прищепки крепко держат, захочешь, не отцепишься…



Выключаю сонный компьютер. Эран гаснет.
Я дилетантка. Да. Это так.

Утренний кофе. Его вытянутый зеленый свитер и сигарета. Теперь каждая петелька пропитается табачным дымом…Синь опять будет злится… но я так люблю в холодное зимнее утро одевать его свитер, варить крепкий кофе и курить…я могу позволить себе эту маленькую слабость пока, пока что это всего лишь то, что заставляет хмуриться его красивое лицо, но когда–нибудь это станет последней каплей и наши не типичные отношения разлетятся в банальные клочья. Когда-нибудь…а пока, это всего лишь морщинка на его лбу…

Рассказ за рассказом, роман за романом я пропитываю бумагу своими слабостями – кофе и сигареты, красивые, но несчастные люди, музыка... Роман за романом редактор кидает в мусорное ведро, а вечером уборщица с короткими фиолетовыми волосами выкидывает его в никуда. Остаются копии в моем компьютере. Они копятся, копятся и скоро всю память заполнят только они. Возможно, это бессмысленная трата времени. Наверное, мне надо было поступить на юриста или адвоката…я часто думаю об этом, а потом сажусь писать очередной отрывок из своего подсознания. Очередной. Каждый раз что-то повторяется в казалось бы, совершенно разных рассказах… Синь говорит, что это просто один большой роман и когда-нибудь я напишу его полностью, соединю части мозаики и это будет успех. Но успех не в том смысле, что рейтинг продаж будет высоким, очереди жадных читателей-фанатов будут выстраиваться, что бы получить книгу, в Интернете множество копий и людей, который заработают на всем этом деньги…он говорит, что тогда я пойму, кто я… и я пишу.
И я пишу. А он живет со мной. Нет, он немой парень и не мой муж. Синь – человек, которого я очень люблю. Друг, брат? я не знаю, я называю его своим ангелом-хранителем. Он всегда со мной. Это странно, но это так…он встречается с кем-то, я встречаюсь с кем-то, но мы абсолютно не ревнуем, друг друга, у нас даже желания не возникает…это тоже странно, но я поняла, что вся моя жизнь – хохма. Забавное стечение событий и обстоятельств… интересные люди и поток, такой сильный, что стрелки на часах сливаются и превращаются в серую полоску, дни, месяцы, годы – с ними тоже самое…



-Доброе утро, т е день - приветливая улыбка босса. За окном дождь из снега. А вчера небо сыпало на головы прохожим перхоть Бога…надо следить за собой и за своими волосами и это не только людей касается…хочется туда, на улицу…искупаться в этом снежном дожде. Надоел душный офис, сонные амебы-коллеги и кипы бумажек, которые никогда не кончаются. Я заметила, что они иногда даже повторяются…как будто они по кругу ходят. Круговорот воды в природе. Круговорот бумаг в офисе. Каким уровнем Ада является здание нашего офиса? А может быть, этот уровень ада вся моя жизнь? Затяжка. Регги из маленького переносного динамика.
Приятно познакомится – я Ирэн. Можно, просто Ирония. Поправка, для друзей – Ирония. Для вас – пока Ирэн.

Синь заспанный заходит на кухню. Глубокая морщинка между бровей секунды на три. Улыбка.
-как спалось?
-мне сон приснился. Цветной. - еще одна улыбка.
-я рада за тебя. Хочешь кофе?
-лучше чай, зеленый…

День. Он закончился или только планирует подойти к концу? Вот заходит босс с фальшивой белой улыбкой.
-Ирен, будьте добры, отчет должен быть готов к утру.-улыбка еще более лучезарна, кажется, сейчас ослепну.
-мне ночевать здесь?
-я не говорю – ночевать. Просто должен быть готов отчет. - дверь бесшумно закрывается, мелькает кусок пиджака от «Армани».
-Черт!.- направляюсь к автомату. Разовый стаканчик двойного эспрессо. Слишком маленькая тара – спасительная жидкость льется через край.
-Черт!
-что-то не так?- сосед по несчастью, парень, чье имя похоже не знает даже босс. Зато весь отдел уверен в том, что парень гей. Странное дело, если он гей, то откуда такое стабильное повышенное внимание к моей персоне? Хочет прошвырнутся со мной по магазинам?..
 -да в норме все, приятель.- хлопая по плечу молодого педераста. День даже не планирует подходить к концу...


Улица. Пахнет мокрым асфальтом, нет, не так…мокрый асфальт пахнет яблоками и душным теплом. Иду с новым романом. Опубликуют?

Прихожу домой. Вот я и дома. Эй, любимый (любимый – дежурное, не имеет никакого отношения к любви, скорее, привычка). Я дома! 11 вечера, ночи…не знаю и не хочу уточнять.
Телефон разрывается птичьими трелями.
-алло?
-доченька! Ты дома! Я так рада тебя слышать!.. а, а где ты была…так поздно?!..- началось…кидаю голову на кровать, зарываюсь носом в подушку и говорю три минуты с человеком, породившим меня на свет при помощи кесарева сечения…три минуты как 30…а почему, почему меня так раздражает эта женщина, моя мать?...

Постель. Пропахшая моим мужем и немного мной. Благоверный уже храпит. А женская логика, женское восприятие думает все то, что вы читаете… вот так…а я хотела бы быть мужиком… какой урод сделал меня женщиной? Встаю с кровати. В ванну. Умываю лицо холодом и хлоркой. Зеркало. Отражает постаревшую лет на 10 меня. 30 лет…я дожила… Дожила! Отделалась парой вечных синяков под глазами и серым потоком равнодушного времени… лучше было умереть в 23. тогда я еще могла рисовать: желтые, зеленые, голубые, синие, красные акварели всегда были в моей нелепой молодежной сумочке рядом с пачкой сигарет и кучей альбомов. Мечтала, я мечтала стать художником – рисовать… сейчас в моей сумочке отчеты, косметичка с помадой и просроченным презервативом и газовый баллончик, только сигареты неизменно лежат в левом углу кожаной авоськи.
Открываю окно. Настежь. Бесформенные снежинки-уроды. Может быть, нарисовать? Возвращаюсь в комнату. Старый потрепанный альбом зарос серой пылью… опять серый цвет… краски высохли. Возвращаюсь к окну: фонарь напротив, нарисовать его? Карандаш, простой карандаш. Почему его назвали простым? Серый цвет, ведь это не простой цвет… это цвет отчаяния. Я рисую фонарь. Я рисую отчаяние.

- хм.. вы действительно думаете, что людей заинтересует книга об отчаявшейся женщине. Неудавшейся художнице, которая к тому же неудовлетворенна в сексуальном плане?


Щелк. Проснулся муж. В туалет.
- ты еще не спишь?
-нет. Я рисую. Я давно не рисовала…
-завтра глаза будут красные. Люди будут шарахаться…
-я работаю с бумагами, те уже привыкли и даже полюбили мои синяки под глазами. - обмен тухлыми улыбками, дежурный поцелуй, его холодные, напомаженные зубной пастой губы. Спать.

Солнце бьет по векам.
-вставай. Просыпайся - орет на меня солнце, обдавая холодными оттенками рассвета.
Холодный душ. Завтрак… давай Ирония, еще один шаг и ты у плиты, и ты приготовишь этот чертов завтрак этому чертовому мужу! Ноги замирают у кофеварки. Пыльный автомат устало смотрит сквозь меня.

Дорогая сигара мужа. Кажется, ему привез их какой-то друг из Германии, но мой муж не курит, вот досада… зато я курю: чашка кофе и сигара. Кухня пропиталась вишневым ароматом скрученных табачных листьев. Почему вишня?
Недовольный муж у плиты. Ведет переговоры со сковородкой…ну ну…
Звон ключей в замочной скважине. Звон в ушах от серых будней. Сегодня – тише. Улыбаюсь кофемолке – механический оскал в ответ.
Летнее утро. Еще не совсем пыльное, к обеду будет самое-то…сырой воздух после мелких ночных слез. Тот фонарь, который я рисовала ночью – при свете дня он так жалок…
Вдыхаю свежесть. Пустая дорога. Бесполезный в это время суток фонарь – все это теперь цветное. Акварель в сумочке смеется, нет, стоп, это гуашь и кажется, она пролилась на чертовы отчеты… босс убьет меня… кусок досады застрял в горле...
А какой цвет? Желтый… теперь все эти ценные белые листы формата А4 с цифрами и набором букв смеются, смеются желтой гуашью…
Застываю у входа в метро…. Знакомый голос: «привет, Ирония!»… вбегаю в подземку, ищу глазами источник слов. Стоп… это желтый цвет, кажется, сказал… Я говорю с растекшейся по моей сумочке краской..? да… да! Да, черт возьми!
-ДА!!!- вспышка. Ослепляющие серебряные лучи. Как красиво…

Эпилог:
Частички неземного света рассеялись…там, внизу, там, девушка, ее рассекло надвое. Ее лицо улыбается, а ноги ничего не знают…они весело дергаются и, кажется, опаздывают куда-то. Может быть, на работу... кто она?
- Это ты Ирэн. – говорит желтая краска, берет за руку
 и уводит куда-то из подземки, куда-то наверх.

- я ничего не думаю. – Эстел собирает со стола свой роман и уходит. Сквер. Лето, яркое солнце отражается от обреченного на вечное созерцание неба асфальта и мучает глаза. Но им все равно. Глаза плачут. Эстел плачет. Вся.
Скоро сюда должен подойти Синь.
Рыдания, беззвучные, чтобы не смущать редких прохожих, упираются в грудную клетку. Сигарета в замерзшей руке никак не хочет зажигаться. Уставшая зажигалка падает на снег…

Синь подходит к скамейке, молча садится рядом, обнимает Эстел за плечи:
-хочешь шоколадку?..

Прошла вечность длинною в 3 минуты…





-они сказали, что герои слишком размытые, не прорисованные образы… отстой в общем, я пишу…

Ломаным, небрежным движением Эстел смахнула пучок пепла с сигареты и неровно затянулась. Я смотрел на нее через фиолетовые стекла солнечных очков. В светлых волосах заблудились лучики палящего солнечного света. Серые, выцветшие глаза устало смотрели куда-то поверх моей головы. Казалось, ей не важно, слушаю я ее или нет. Она просто говорила. Хрипловатый, нежный голос растекался и вис в знойном воздухе. Через белую, обтягивающую майку вызывающе торчали набухшие соски. Она никогда не носила лифчик, ее не смущали настойчивые взгляды мужчин и смешки женщин. Это Эстел. Ее мечта – написать книгу. Просто книгу. О чем, зачем… она не знает. Писать – это для нее все. Она дышит и живет, пока пишет – ее слова.
Мне нравится наблюдать, как она курит: глубокая затяжка, задержка дыма секунд на 15 и тяжелый выдох, дым смешивается со словами и выходит из слегка приоткрытого рта. Эстел – человек, который может сказать все, что у нее в этот момент на уме. Абсолютно все. Она может пить с тобой дешевое вино в заблеванном подъезде и говорить о том, как она мастурбирует, какой член у ее друга и когда у нее ожидаются месячные. Это Эстел. Я знаю о ней все, возможно даже больше, чем она сама…

-суки, им нужны штампы: затраханый бульварный роман с двумя «ярко прописанными» личностями, типа он был Моим Идеальным Мужчиной и она была Блондинкой. А действия должны развиваться так: они познакомились на остановке в дождливый осенний вечер, когда он предложил ей зонтик. Охренеть! Человечество деградирует, а я чувствую себя Шлаком и Полной Бездарностью.

Эстел не замечает, как с ее губ слетают слова, достойные Дна и нелепо отскакивают от нагретого асфальта. В этой женщине, похожей на девушку, поразительно сочетаются пошлость и нежность, причем одно дополняет другое. Она берет у меня бутылку темного пива и делает несколько жадных глотков подряд. Я достаю из рюкзака листы с ее «отрывками». Я не прочитал их до встречи и почему -то чувствую, что должен, нет, обязан прочитать это сейчас…



Мне холодно. Мне действительно очень холодно. Тело сотрясает дрожь. Мне холодно. Мне некуда пойти. Я просто иду, иду, иду, иду, иду…. Вверх по пустой улице: денег нет, сигарет – тоже. Идти некуда, точнее не к кому и я просто иду. В никуда. Мороз похотливо ласкает меня ледяными, колючими губами. Эти ласки убьют меня… часа через два. В голове салат из протухших мыслей, и песен «психеи». Больше в моей голове ничего нет. А душу я давно продала дьяволу. Имя его - да нет у него имени! А даже если и есть, это не важно… оно вам все равно ничего, н и ч е г о не скажет. Ха!.. считаете меня?.. А мне не важно, кем вы меня считаете, ладно, пусть его имя будет Люцифер. Неискушенному читателю будет намного привычней и проще, если у Моего Дьявола будет имя.

Мой дьявол (Люцифер)


«Крикливые жертвы суицида. Вы жадно просите о внимании, избивая свою жизнь грязными, пропитанными мочой кулаками, вы жалкие, жалкие подобия живых. Живые трупы тщетно пытающиеся привлечь внимание живых. Идиоты! ЛОХИ! Вам не нравится, ах, вам не нравится, когда с вами разговаривают в таком тоне? Вам хочется нежности, ласки, тягучего, приторного, как шоколадная тянучка внимания? Хрен! Идите уже и спрыгните с крыши какого – ни будь дома, порежьте себе вены или сдохните от передоза. Поверьте, без вас озоновый слой очистится еще на один мм. Так давайте же спасем планету Земля! Умрите, личности с суицидальными наклонностями. Если есть сомнение жить или умереть выбирайте – смерть, не ошибетесь.»
 Я была в шоке, услышав такую речь от психолога, который вещал с кафедры на всю аудиторию. Красивый мужчина – темные, карие глаза пронзают насквозь и кажется, что он снимает с тебя не только одежду, но заодно и сдирает кожу со всего тела, начиная от черепа. Первое, что пришло мне в голову, когда я увидела его – боль и экстаз.


Мне нравится. Как пишет Эстел - ломаные фразы попадают на сетчатку и вызывают диссонанс. Почему она до сих пор не продала ни одной книги? Угловатые предложения, не подвластный пониманию смысл всего написанного – все это вызывает панику у читающих. Эстел…упертая, красивая женщина, ее внешний мир и внутренний перемешались и стали одним единым миром – миром Эстел. Этот мир отторгает все чужеродное и с жадностью сжирает родственное. Это мир Эстел. Что я делаю в этом мире? Понятия не имею… скорее всего она нашла во мне что-то родное и собирается сожрать, выпить, как то темное пиво (которое, кстати она мне так и не отдала и сейчас допивает…).

…кривой почерк на мятом клочке билета из театра. Телефон Дьявола, Моего Дьявола…Люцифера…
…вышибающая мозги громкая музыка, нежный, настойчивый алкоголь, проникающий в кровь малыми дозами…
…теплая, постель…запах, его запах… вот так я продала ему душу. Прозаично, просто и незатейливо. Не торгуясь.
-хочешь, я продам тебе душу?
-дорого?- он усмехнулся и погладил меня по волосам взглядом
-да нет…я не умею торговаться…за лекцию. Да, за лекцию. Прочитай мне лекцию. Как там, в аудитории…
-ты действительно этого хочешь? Тебе действительно это нужно?
-так тебе все еще интересна моя душа?
-да
-тогда вперед!- я лукаво улыбнулась, играя солнечными зайчиками в своих глазах… это была последняя улыбка от сердца в моей жизни…

Я оторвал глаза от многоточия и затуманенным взглядом посмотрел на Эстел: ее сухая рука нежно скользнула по моей небритой щеке, я невольно прильнул к ней и поцеловал. Она улыбнулась, улыбка была красивая, ее можно было без натяжки называть Улыбкой, но это не была улыбка Эстел. Это чужая, инородная судорога на ее заостренном, веснушчатом лице. Я невольно вспомнил последние слова из того отрывка, который я прочитал только что. Как будто в подтверждение моей мысли Эстел едва заметно вздернула уголки губ в судороге искусственной радости.
-пока.
больше я ее не видел и не знаю, увижу ли еще…
когда она уходила, солнце, томно оседало за дома, освещая окна многоэтажных коробок вечерним, крупным желтым светом. Свет отскакивал от окон и играл в волосах Эстел в прятки сам с собой…



Как правильно умереть

Эстел проснулась поздно, часов в двенадцать дня. Назойливый полуденный свет лился в комнату кривыми летними лучами. Рассекая плотный пыльный воздух и играя серыми пылинками.
Пройдя в ванную она облокотилась о раковину худыми, но сильными руками и в упор посмотрела на свое примятое сном отражение. Сальные волосы выцветшими патлами свивали на потухшие глаза, и огибая плечи падали в никуда. Она смотрела на себя, как на чужую – рассматривала каждый сантиметр лица, заново открывая для себя - форму носа, припухшие от ласк таблеток губы и крупные, бесформенные веснушки.

Лето подходило к концу. Осень… теплая и зрелая осень. Осень, которая убьет Эстел. Она знает это, но пока не осознает. Жизнь как-то незаметно, само собой перестала ее интересовать. Люди…люди в глазах Эстел - пожелтевшие этикетки от дешевых бургундских вин…всего лишь этикетки: процент алкоголя, из чего сделаны, в каком году, где – все. Последний человек, оказавшийся содержимым бутылки – марочным вином, был Синь. Красивый японец тридцати лет – друг Эстел. Последний раз она видела его вначале лета: они на скамейке в парке пили темное пиво и тогда, тогда она говорила, говорила, говорила, говорила, говорила, говорила, говорила….о своей книге. Книге, в которую она вложила душу, но которую так и не напечатали:»столько грязи на книжных полках магазинов – боишься дотронуться до обложки книг, чтобы не испачкаться о литературные штампы на качественной, с голубоватым оттенком бумаге одетой в яркий, кричащий переплет… неужели «Мой Дьявол Люцифер»… хуже, неужели я хуже всех тех бездарностей, которые каждый месяц высирают из своих протухших мозгов двухтомники сладких бульварных романов? Бесконечных…и бесконечно-бесполезных? Неужели я…пишу еще большее дерьмо, раз меня даже издавать не хотят…» так думала Эстел. Так она думала каждый день, прокручивала в голове одни и те же мысли, невольно заучивая их, как молитву. И эта молитва убивала ее, медленно, разъедая изнутри прекрасную сущность, суть Эстел, ее мир…

Синь был действительно красив. Его глаза, проницательные и слишком открытые для японца смотрели на Эстел с таким искренним вниманием, с такой теплотой, его глаза смотрели на Эстел и казалось, излучали свет.
Эстел не знала о Сине ничего: ни где он работал, ни чем увлекался, где и чем жил, ничего это она не знала. Этот красивый японец находился вне ее реальной жизни, иногда ей казалось, что Синь - всего лишь плод ее воображения. Когда он был рядом, Эстел чувствовала. И не важно было, что она испытывала в тот момент: боль, отчуждение, радость – все это было настоящим, все это были Чувства живого человека…
Она чувствовала. Эстел была сильной и красивой женщиной….
Грязно-серые круги под глазами, впалые щеки, худое, но все еще сильное тело. Безжизненные патлы, старая, сгнившая резинка уже не в силах собрать их вместе хотя бы в подобие хвоста. Сейчас это Эстел.
Ее мир, мир Эстел изуродован разочарованием и одиночеством, которое она сама, заботливо растила несколько лет. Ее маленькие детки – разочарование и одиночество так любят ее, так любят ее жрать…они с наслаждением пьют ее кровь, разбавляя с желудочным соком. С жадностью впиваются в руки Эстел, отгрызая куски мяса, оголяя пожелтевшие кости…
Саморазрушение…революция себя(с) ….музыка, музыка, музыка, она все громче, все больнее, одни и те же песни звучат в больном, отравленном мозгу Эстел.
-я умру. Да, я скоро сдохну, но он не должен видеть меня такой. Он не должен знать что я, такая сильная и красивая, здесь… здесь, откуда он с таким трудом вытащил меня…и он этого не увидит…ха, мой красивый друг…нет….ты больше не увидишь меня…никогда…

Незаметно зима схватила за горло безумие. Эстел. Больница. Кома.

*

Как потерять себя.

Синь проснулся ближе к вечеру: голова шумела так сильно, что хотелось оторвать ее и выкинуть в мусорное ведро. Рядом с ним, насквозь пропитанная сном, лежала девушка с оголенной спиной. Громкое, размеренное дыхание: вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох, это сводило Синя с ума. Он протянул руку к мятой пачке “lucky strike” и осторожно затянулся. Крепкий, сладковатый запах табака вкупе с ароматами двух тел, девушки и Синя, повис в воздухе рваным туманом.
С тех пор, как он последний раз видел Эстел, прошло 2 года. «Она больна. Эстел тяжело больна. Сейчас она в коме и это лучший вариант для нее, для Эстел, не принимающей смерть и ненавидящей жизнь… Моя сильная Эстел, что же тебя сломало, уничтожило? Зачем Ты себя добровольно опустошила, ты ведь была таким прекрасным вином, а осталась лишь бутылка, никому, даже тебе уже не нужная, осталась бутылка и потрепанная, полуистлевшая этикетка…Эстел….»
Девушка открыла глаза и посмотрела на Синя мутными, сонными полосками серых глаз.
- Синь, я пить хочу – она нервно моргнула: белки глаз стягивали красные нитки вен, мешки под глазами как–то некстати уродовали ее смазливое, корейское личико.
Синь свесил ноги с кровати, натянул джинсы и пошел на кухню за стаканом воды для девушки. Усталые, но яркие закатные лучи светили через пленку стекла и отбрасывали на тело японца бледные, выцветшие тени.

I seek you

В больнице было светло. Белые стены, потолок и сверкающий, кафельный пол отражали солнечные лучи друг от друга и улыбались.
Эстел было холодно. Эстел больше не хотела жить. Это было просто. Слишком просто – холод и нежелание жить. Настолько просто, что становилось невыносимо…медсестра белом, коротеньком халате, со стерильно-зачесанными белыми волосами. В ее руках была ампула и одноразовый шприц. Домашние тапочки нежно щекотали кафель истертыми подошвами. Эстел посмотрела на эту холодную, ухоженную женщину и расстроилась, она сама не знала почему, но ей вдруг стало очень грустно…
Она вздохнула и отвернулась к стене, убирая безвольные волосы с шеи, чтобы медсестра могла сделать укол.

Эстел вышла из комы неделю назад. Ее это огорчило: « побыть еще немножко там…ну почему, почему они лишили меня последней радости? Я так любила гулять Там, совсем одна, делать все что захочу, радоваться солнцу и дождю…Bring me my family back…»
Врачей это удивило: они поддерживали ее «жизнь» искусственно. У нее были деньги, а деньги нужны всем. Эстел…Эстел многим была нужна, точнее многие нуждались в средствах, которыми она располагала, в ее средствах…
И больница так бы и тянула большие цифровые комбинации со счета Эстел, сели бы их обладательница не открыла глаза – это жизнь. Но она больше не интересна Эстел, в ней больше нет ничего, кроме этикеток…и пустых бутылок из под вина: «…все пустое и я не исключение…ха, я даже не заметила, как обесценилась, как меня выпили…все мои книги – попытки найти в себе НЕ пустоту, найти и показать себе, доказать себе свою гребаную неповторимость и особенность, доказать, поспорить…ха…! За это время, я называю его «белым», в честь идеально чистой палаты, в которой я провела часть своей жизни и с которой сроднилась, изменились некоторые вещи во мне. В один прекрасный день, когда я готова была принять эти изменения, я просто открыла глаза и рассмеялась…рассмеялась бесполезности и пустоте…рассмеялась себе… - улыбка, легкая, печальная, но улыбка, как вырезанная скальпом, окропила усталое лицо Эстел выжженным светом - … а может меня не существует? Я задавала себе этот вопрос, зарабатывая пролежни на ягодицах и икрах, задавала снова и снова. Снова и снова, снова и снова, но пленка истерлась от частого употребления и я нажала на stop. Я испортила пленку…во всем надо знать меру, а я ее не знала, я любила эту пленку и своей любовь я уничтожила ее…но мне не жаль….»

Эстел села на край кровати, белая стерильная простыня крошилась от старости, хлорки и ненароком пролитых когда-то лекарств. Зашел Синь. В руках он держал цветы. Ее любимые цветы – маки: «где этот сумасшедший умудрился их найти зимой?» подумала польщенная женщина. Хрупкие, нежные создания были слегка прикрыты ежедневной газетой, испещренной мелкими, черными иероглифами. Длинные нити корней были опущены в колбы с мутной жидкостью. Очевидно от этого недолговечные маки до сих пор пылали нежным бархатом красных лепестков.
Слишком широкие для японца глаза Синя порезало несколько глубоких морщинок, в черных, тяжелых средней длины волосах прятались узкие седые пряди.
- я скучал. Хорошо, что вернулась…Оттуда... без тебя как-то пусто было – он подошел к кровати и поставил в стеклянную банку из под лимонного варенья пылающие жаждой жизни маки.
- я не должна была возвращаться, Синь, теперь по другому все будет…она посмотрела на него Другими глазами, в них отражалась жизнь совершенно другой женщины…прежней Эстел больше не было и Синь понял это…понял слишком отчетливо…
-принести тебе ноутбук? Тебе ведь не терпится написать что-нибудь, да? – он по дружески взял Эстел за плечи и еще раз заглянул в ее другие глаза.
-я хочу курить…у тебя есть сигареты?
-я бросил.- соврал Синь. Он сам не понял зачем…он первый раз соврал Эстел…
-тогда я пойду стрельну у медсестры парочку. Она классная, хотя ей и наплевать на нас, на больных. Она просто делает свою работу, как медсестра и делится сигаретами…- Эстел иронично усмехнулась– как человек…она просто выполняет свою работу.

Они зашли в курилку. Люди жадно вдыхали отравленный воздух. Шлейф смерти тянулся за каждым. Здесь все были равны – врачи и пациенты, перед смертью ведь все равны, как и перед абсолютно бесполезными, но радушно принятыми в обществе привычками.
Эстел и Синь молча курили. Вопрос Эстел: «ты же бросил?..» остался без ответа.


 
Снег крошился и падал на землю. Снег играл с желтым светом фонарей. Снег искрился, снег жил. Синь шел по улице. Синь смотрел на снег. Прозрачная пленка холода облегала лицо, шею и руки. Несмотря на мороз, он был в осенней куртке, летних джинсах и голубой рубашке, любимой рубашке Эстел. На черных, с легкой проседью волосах блестел снег. Сигарета в руке погасла, но Синь, казалась, забыл о ней. Японец думал об Эстел: столько времени прошло, он надеялся увидеть прежнюю Эстел… он увидел абсолютно чужого ему человека. Женщину, не имеющую ни какого отношения к нему, к Ним.
Синь шел по улице не чувствуя холода, не чувствуя ничего. Он был опустошен, абсолютно, тотально. Пустота кидала ему в лицо новый образ Эстел, Эстель… чужой образ.

После ухода Синя, Эстель легла на кровать, обняла подушку и заплакала. Беззвучно, без слез. Просто заплакала – внутри. Синь, человек из Ее мира, мира, который ей больше не принадлежит, мира, который она сознательно уничтожила… но она любила этот мир, и Синя она тоже любила, как часть того мира… Синь все, что осталось от него…
-Синя тоже надо уничтожить…
Я не позволю ему напоминать мне о прошлом. Мой мир был ошибкой, иллюзией. Страшной иллюзией, которая чуть не уничтожила меня…нет…она уничтожила, Меня она уничтожила…осталась лишь пустая бутылка…от Эстел осталась Эстель…


Эстель

Эстель облокотилась о барную стойку и мутными, полными боли глазами посмотрела на бармена.
- сухого вина, красного. – рука с деньгами больно и с грохотом ударилась о крышку стойки, но никто этого не услышал и не обратил внимания: музыка перебивала все звуки. Бармен с интересом посмотрел на красивую, вульгарно одетую женщину: « похожа на шалаву, но глаза другие, в них больше…черт, не могу понять, откуда и зачем она здесь?»
-ты откуда, красавица?- бармен хитро сощурил зеленые глаза и обратился к Эстель.
-я из отпуска.- размыто ответила девушка и тряхнула тяжелой массой выгоревших светлых, крашеных волос.

Его квартира оказалась рядом с клубом. В спальне был огромный матрас в центре комнаты, комп и толстый, неопределенного цвета кот, занявший наблюдательный пост у окна и стеклянным взглядом смотрящий куда-то сквозь суетливую тупую муху. Они не утруждали себя разговорами и долгими, приторными прелюдиями…
Прошла вечность, длинною в 20 минут…
А потом, ближе к рассвету они пили крепкий, растворимый кофе с сахарозаменителем и курили «Marlboro». он смотрел на нее с жадным интересом, никогда еще женщина не вызывала у него такой интерес. Он так и не смог понять, что же такое в ее глазах…что то разъедающее тебя изнутри…но что? наверное надо было задавать вопросы, но он не знал, какие, наверно, он не слишком проницателен, но как же тогда его диплом по психологии?.. Бармен был растерян и заинтересован одновременно…
-ты мне позвонишь?- спросил он, и голос его показался другим, не чужим, а Другим…
-может быть…скорее всего, нет – она убрала вьющуюся прядь с глаз и сделала глоток остывшей бурды.
-… мне было хорошо с тобой, нет, действительно хорошо. Возможно, тебе приходилось слушать это и раньше, но ты непонятная женщина: не удивительная, не загадочная, ты – непонятная. Я никак не могу прочитать твои глаза… наверное ты сейчас думаешь, что я бред говорю, да?.. мне бы хотелось еще увидеть тебя, или услышать…



Беz чувств

Эстель просто шла. Слушала музыку города и наслаждалась ей. Она провела ночь crazy с этим парнем, пожалуй он слишком молод для нее. Пожалуй, ее это не волнует – ей понравилось.
Она не помнит, сколько прошло времени с тех пор, когда она уничтожила старый мир, она не помнит ничего из того мира… это странно… но это не расстраивает и не огорчает Эстель.
Она больше не пишет, у нее просто не получается, ей просто не хочется, это просто больше не ее воздух, не ее жизнь – это старый мир, древний, теперь абсолютно чуждый этой красивой, сильной, но одинокой девушке…
Эстель просто шла…в такт музыке города…Эстель просто шла и слышала свои собственные слова, звучавшие из Того мира. Она не помнила, что и сколько эти слова значат для нее, но они казались Эстель прекрасными: « я решила вернуться на землю и стать марочным вином, я решила вернуться на землю и стать марочным вином, я решила вернуться на землю и стать марочным вином, я решила….»





Посвящается всем аттракционам «колесо обозрения»
 во всех точках Земного Шара