Чудо, во истину... Сновиденье

Великая сила искусства




- Эх! Надежда Филаретовна! Если б не вы, не умер бы гениальный композитор от поноса, - Иван потянулся за вилкой, отодвинув локтём книжку на край стола.
- Да где же? – недоверчиво отозвалась Агата, запихивая в рот лоснящийся шмат деревенского сала, - она ж эму денежки давала, шоб он сваи опери сочинял, - она чувствовала по недовольному взгляду мужа, что с набитым ртом ей речь не очень удалась, но остановиться уже не могла и продолжала: - Чванькосквий жи савсем нищий был, ну как мы с тобой! Мне бы хоть какова бы споньсера найти! Ты, Вань, хороший мужик, но бедный. Я бы, будь у меня побольше денег…, - договорить Агата не успела. Ваня, вероятно, по этому поводу и не страдал, потому что треснул со всей силы кулаком по столу, что аж книжка на краю запрыгала и свалилась на крашенный паркет, раскрывшись на странице с портретом Петра Ильича, пребольно саданув углом добротного переплёта большой палец на босой ноге; не опечалился вовсе, но разозлился и выскочил, прихрамывая, из кухни с глухим рычанием.
- Дурак то! – дожевала сало Агата, - ну, чего взбеленился то. Я ему разве что плохое сказала? Сказала, что было бы денег побольше, то я бы, может, в издательство сходила с монографией своей. Вон, Нинка то, соседка, в многотиражке мою статью прочла, так и говорит, что даже слов нет у ней. А тут книга цельная: «Разведение кенгуру в экстремальных условиях севера». Ваня! – гаркнула Агата, слегка поперхнувшись, откашлялась, - Эй! Вань! Айда галушки есть!
За дверьми что-то обиженно буркнуло, брякнуло, побухтело и в проёме скрипнувшей двери появились надутые щёки Ваня. Агата угодливо чвакнула ему в тарелку полный ковш исходящих паром галушек.
- Вань, оно ж разве я не права?
- Не бабье дело это – книжки писать! Да и какие у нас тут кенгуру, сама посуди. Кругом леса, дожди и грибы. Ты лучше жуй проворнее, да вон, белья целый таз! Рубашки чистой не найдёшь в доме. Она всё про кенгурей своих талдычит и талдычит, трындит и трындит! Спасу нет! Вот как шарну сейчас промеж глаз, что б не забывала, кто в доме хозяин! – и опустив вилку на скатерть, на которой это событие отметилось жирным пятном, Иван и вправду замахнулся, но кулак до Агаты не донёс, а утёр им свои казацкие усы и, крякнув, с превеликим удовольствием плеснул в стакан горилки, - иди ты, - осушил до дна отмахнувшись, - надоела, ей богу! Вон, смотри туда, видишь, кастрюля из-под щей, третьего дня, не мытая.
Почуяв, что муж едва сдерживает резвый свой кулачище от соблазна почесать его об её переносицу, но всё-таки совершенно не в силах молчать, Агата решила перевести разговор на более благостную тему:
- Вань! Слышь, Вань! А что, Чайковский то голубой что ли был, что с женой не спал и с Филаретовной даже не виделся ни разу?
- Что ты понимаешь то в этом? Голубой! Зелёный, может. Ну не любил мужик баб, как чувствовал, что от вас неприятности по жизни одни да убытки. Не гастрит, так паранойя! Геморрой один! Дура ты! Ещё очки нацепила и монографии всякие затеяла. Тьфу! – не известно, на что, собственно, осерчав, Иван смачно плюнул себе под ноги и опасливо кося в сторону зыркнувшей супруги, растёр плевок пяткой. – Ладно, всё, дай поесть уже! Ведь жевать даже невозможно, какая ты интеллектуальная баба у меня.
Не поняв, обижаться ей, или это просто была шутка такая, Агата на всякий случай насупила брови и замолкла наконец.
- А почему, Ваня, всё-таки, - не выдержала Агата, нарушив уважаемое причавкиванье вкрадчивым шёпотом, - ты сказал, Ваня, что Надежда Филаретовна виновата в смерти Петра Ильича? Это ж, ведь, как Бог распорядится, а она ему жить помогала.
- Слушай, жена! Ну, откуда я знаю? Ела бы ты уже и шла себе в поле, а мне ещё до прихода Силыча надо б пятую симфонию закончить. Я уж за оперу покуда не возьмусь, - он как-то слишком сладостно потянулся, - но перед банькой хотелось в тишине над вступлением поработать, намётки кой-какие на ноты положить… - призадумался, но ожил через минуту и добавил угрожающе: - ты смотри только у меня, не вздумай опять кошачью рыбу потрошить на нотах! Дал же бог жену! Прости, господи! Что жена, что кошка! Всё одно! Прав был Чайковский: всё зло от баб; да неразбериха одна.
Хватив залпом ещё стакан горилки, на удивление легко и вдохновенно, Иван нагнулся за книжкой, но распрямился уже с трудом, и бросив злобный взгляд в женином направлении, удалился писать симфонию.