Профессорский минимум

Профессор Туз, ковыляя, вышел из института и вздрогнул от палящего солнца. Жарком пробежало по коже, и он почувствовал, как вздыбилась на нём рубаха и коркой взялся пиджак, всегда прохладный и податливый. Вот и верь после этого синоптикам,– думал профессор. Обещают дождь, оставляешь зонтик дома, но опять солнце и солнце. Говорят, что где-то на Юге есть места, где дождь триста пятьдесят дней в году. Но в это трудно поверить.
 Размышляя о блаженных местах, профессор, шаркая ботинками по упругому газону, проходил мимо табличек “по асфальту не ходить”, мимо детишек, поющих государственные гимны Гвинеи-Бисау, и множества прохожих, держащих равнение на рекламу фирменного напитка “Пипи-кала”. Сегодня профессор решил не идти в библиотеку, где он обычно проводил своё свободное время, прячась от жены и готовясь к лекциям по литературным сплетням и слухам.


Работа в библиотеке над вырыванием страниц из древнейших фолиантов, вырезанием недостающих букв из более современных книг и многое другое в том же духе ему нравилась, хотя и не была лёгкой. На прошлой неделе ему повезло: на прошлой неделе он изрезал вдоль и поперёк подлинник Дюрера, вырезая самого Беса, чтобы ещё раз на заседании кафедры продемонстрировать его всесущность и все-могущество.
Хуже всего, что таких фолиантов и картин в библиотеке скапливалось всё больше, и вскоре библиотека должна закрыться для уменьшения своего ассортимента.
Не доходя до перекрёстка, на котором паслись автомобили, он увидел Графа Мэна, который смотрел на него и нагло улыбался. Костюм на нём был с иголочками и как раз по погоде. Небольшие объёмные дыры открывали солнцу доступ к телу, и время от времени Граф, доставая лейку из кармана пиджака, поливал себя, вздыхая от блаженства.
Профессор чувствовал на себе притягательный взгляд Графа Мэна, и ему ничего не оставалось, как столкнуться с ним на широком газоне и плюнуть тому под ноги вместо приветствия.
– О, кого я вижу, сам профессор Туз! Какими судьбами?

Профессор молчал. Он истекал потом, который через обе калоши стекал на газон, образовав небольшую лужу. Её сразу же заполнили воробьи.
Граф достал лейку и протянул профессору. “Дорогой профессор, – сказал он. – В знак нашей дружбы и выхода в свет моего очередного шедевра “Путь в гении” прошу вас отведать немного влаги из моей лейки”.
Туз, ковыряя большим пальцем в носу, не поверил собственным ушам (“Благодетель!” – рвалось из него). Но ему, лицедивисту в пятом колене, не пристало выказывать своих чувств. Дрожащей рукой он нежно вырвал лейку из рук Графа и занёс над головой. Прозрачная жидкость оросила череп, на котором, кроме очков, ничего не было. Господи, что за влага, удивлялся он, что за запах.
Словно читая его мысли, Граф не без важности заметил: “Ослиная! Из самого Самарканда!”
Профессор чуть было не уронил лейку на газон. Везёт же людям: ослиная! Из самого Самарканда! Здесь на свою не заработаешь…
Они постояли немного, поговорили о пустяках. В результате профессору достался новый сборник Графа с надписью на могильном камне, и Граф Мэн ушёл, пожелав на прощанье споткнуться профессору на обе ноги. Что за добрый и удивительный человек, захотелось крикнуть Тузу, но крик уже кружил над головой, и рот профессора ловил его, как рыба воздух.

О добряке хотелось всё же перед кем-то замолвить слово, и профессор решил идти к Маляру, то бишь Художнику, как в просторечье звали этого скромного неинтеллигента, недавно выпущенного на поруки.
 – Как житьё-мытьё? – первым делом спросил Маляр, набивая в рот краситель и распыляя его по полотну.
 – Мытаемся помаленьку, – вздохнул профессор, подходя к картине. – Послушайте, маэстро, по-моему это дерьмово! Я знал, что вы – гений, но так точно передать этот прогнивший забор на фоне этой натуры, – он небрежно показал на труп, лежащий в стороне,– это выходит за рамки гениальности. Это за гранью невозможного. Поверьте мне как знатоку. Особенно удались эти бензиновые разводы на горизонте. Кстати, вы каким бензином пользуетесь?
– О, это тайна, профессор. Вы ведь тоже не говорите, какими ножницами пользуетесь в библиотеке.
Профессор задумался. Ёжик бороды уютно примостился на подбородке, обнял обе щеки и заснул.
– А этот натурщик… кто он?
– Просто прохожий… Не повезло бедняге. Бутылочная пора, сами знаете…
Не ту бутыль сорвал.
– Да, вы правы, маэстро. Синильная бутылка, ещё бутылочница не обсохла.
– О, да вы, профессор, знаете толк!
 
 – Это у меня наследственное. Я плохую бутыль за милю чую. Нужно, дорогой мой, знать три вещи, когда срываешь бутылку. Первая – название. Вторая – дата произрастания. А третья – не злоупотреблять. Правда, с последним у меня нелады. Но я исправлюсь.
Маляр смотрел на профессора и восхищался его умищем – гениальный человяга…
Воодушевившись его словами, он несколькими распылениями закончил картину и поднёс к ней спичку. Картина вспыхнула – пламя прогнуло небо.
 – Да, искусство – великая вещь,– подумал профессор, когда они с Маляром шли к японскому кафе “Кавасаки”. Это длилось мгновенье, но и этого оказалось достаточно, чтобы выжечь на сердце клеймо.