Демид и Ада

ДЕМИД.
Седьмой день Демид был в загуле. Случалось с ним это и раньше, когда он был еще «хозяином». Усталость накапливалась постепенно, и наступала пора загула: он пил несколько дней, ничего не делал, спал.
Теперь он работал не на себя, а на общество, как говорил бригадир, но жадность к работе в нем осталась. На лесоповале, на Онеге, где он тянул уже второй год, платили хорошо, а значит, водились и деньги. Но теперь усталость копилась быстрее, чем прежде, -- годы.
На Вологодщину поехать он так и не решился -- не захотел, чтобы земляки узнали о полной перемене в его жизни, -- а отправился па Онегу. Об Онеге он и раньше слышал от охотников и лесорубов, но казалась она ему тогда далеко-далеко. Дальше Индии. Помыкавшись по свету, он теперь не страшился больших расстояний. На Онеге действительно все ему напоминало родные края: и леса, неухоженные, дремучие, со звериными тропами, и озера, студеные, чистые, рыбные.
Зиму Заозерный встретил с радостью, истосковался по настоящей зиме.
В начале ноября выпал снег, легкий и пушистый. Морозец еще только баловал, кусал осторожно, а к декабрю покрепчал, стал звонким, ядреным.
Слава богу, жили они в бывшей казарме, построенной еще при Петре Первом для местного гарнизона, призванного охранять северные рубежи от иноземных супостатов.
Стены в казарме были полутораметровыми. Печи -- высокие, голландки. Топили их досыта еще с осени. Дров подзапасли жарких, березовых. В общежитии, как теперь называлась казарма, было тепло, мужики свободно могли спать, не укрываясь, за ночь до хруста высушивать взмокревшие портянки -- словом, жить можно. Даже не верилось, что за окнами такая холодина, что там перед рассветом, в самый сильный морозный час, не выдерживают и лопаются -- «стреляют» -- стволы старых деревьев.
Утром налегке шли в столовую, в каменную пристройку рядом, которую тоже построили еще в петровские времена. Здесь было тепло от горячих щей, от дымящейся каши, от жаркого людского дыхания.
Не мерз Демид и на работе. Лес валит -- работа горячая, с топором да пилой. Сидеть не будешь -- не замерзнешь. И хотя здесь, на севере, Заозерному все было привычно, знакомо, пришел срок -- и затосковал Демид по перемене: заболел уже он бродяжничеством. А перед переменой места, как правило, случался загул.
Демид взял расчет, отложил деньги на дорогу и пошел в чайную.
В чайной работала официантка Ада. Незамужняя и невдовая: мужик ее схлопотал за что-то срок -- то ли за кражу, то ли еще за что -- и сидел уже третий год.
Ада была завербованной, приехала в Онегу на заработки и сначала устроилась поденщицей на строительство целлюлозного комбината. Но скоро поняла: больших денег тут не заработаешь. Вышла замуж за снабженца, а он через год сел за решетку.
Жила она со свекровью Пелагеей Никитичной, жили как кошка с собакой. Пелагея Никитична считала ее виновницей несчастья сына, выговаривала ей, следила, чтоб та не водилась с мужиками. Ада попрекала свекровь куском хлеба, та не выдержала, пошла работать ночным сторожем. Жить вроде стало свободней. Не было такого догляду, как прежде. Но однажды Пелагея Никитична бросила пост, будто сердце ее учуяло, пришла домой и застала Аду с мужиком. Могла случиться тогда и трагедия: застрелила б она их обоих, если бы не осечка.
Случай этот они скрыли: мужик был женатый, Пелагея пост бросила, Аде дурная слава тоже была ни к чему. Но с тех пор они стали еще лютее ненавидеть друг друга. Аде, конечно, можно было съехать на квартиру, но она не спешила: по дому забот не имела, в чайной всегда сыта. Приходила с работы домой поздно: она -- в дом, свекровь -- на службу. Ада еще не знала, останется ли она с мужем после его «отсидки», не любила заглядывать далеко. Пока же складывала в потайном месте деньги, зарплату свою почти не тратила, за квартиру, естественно, не платила, ну и, конечно, чаевые.
Мужики льнули к ней: неопределённое семейное положение и кажущаяся доступность волновали многих. Была она крутозадой, тонкой в талии, с полными икрами. Лицом проста, курносая, но волосы, как лен, мягкие, нежные.
Демид давно приметил ее, улыбался, когда случалось бывать в чайной, поглаживал бороду, говорил как бы в шутку:
-- Ты не смотри, что я с бородой. Борода мужику не помеха...
Ада усмехнулась равнодушно. Потом прослышала, что у Демида водятся деньги. Когда Заозерный пускался в загул, сама могла убедиться в этом.
Демид в одиночку не пил. Собутыльники, сотрапезники всегда находились. В подпитии тянуло Заозерного на «ученые» разговоры.
-- Вот откуда есть пошла земля русская, русские люди? Ты мне можешь ответствовать? -- ошарашивал он неожиданным вопросом подвыпившего случайного собеседника в чайной.
-- Откуда? -- отвечал тот заплетающимся языком.
-- Да. Откуда? -- трезвея от важности разговора, повторял свой вопрос Заозерный.
В ответ ему отмалчивались или толковали что-то невразумительное. Тогда Демид свирепел, грохал кулаком по столу:
-- Брешешь! Не так! Не знаешь -- молчи! А было все во как! Было такое племя -- рось, по названию речки Роси, и владело оно землями, где лежит Киев. Отсюда и пошло название -- русские... Вот так-то... -- самодовольно улыбаясь, заканчивал он.
После смерти жены Ольги осталось много книг. При жизни она не смогла приохотить его к чтению. Уже когда Лариса уехала учиться в райцентр, оставшись один, скучными, длинными зимними вечерами от нечего делать сперва Демид просто листал книги, рассматривал картинки, читал подписи к ним и незаметно приохотился. Отрывочные сведения, извлеченные из книг, мертвым грузом лежали в его голове до поры до времени. Когда он выпивал, познания как бы всплывали на поверхность, теснились, ища выхода, и появлялось у него тогда желание выговориться.
Те, кто знал Заозерного прежде, слушая его речи, дивились: смотри-ка, умен наш Демид. Ада тоже удивлялась, но другому: с какой легкостью швырял он рубли на стол.
Демид в тот раз засиделся в чайной до закрытия. Официантки собирали посуду, закрыли дверь, хотели Демида растолкать да выпроводить, но Ада остановила их:
-- Не дойдет он сам. Пусть еще побудет, провожу его...
-- Ну гляди, твой клиент... -- с улыбочками сказали товарки. Через час Ада растолкала Демида:
-- Вставай, пора!..
Заозерный поднял голову, зло глянул мутными, налитыми кровью глазами, но сразу смягчился:
-- Ты?..
-- Пойдем, Демид, пора! Чайную закрываем...
Заозерный молча поднялся. Она подала ему длиннополый овчинный тулуп, шапку.
На морозе ему стало лучше. Шаг окреп. Но Ада по-прежнему поддерживала его под руку. Вдруг Демид остановился, расстегнул шубу, полез во внутренний карман, вынул оттуда скомканные бумажки, протянул с хмельной щедростью:
-- Возьми, на полушалок...
-- Что ты? Зачем?
-- Бери-бери, тебе говорят!
Ночь была лунной. Беря деньги, и без счета Ада увидела, что там не на один полушалок.
Демид нагнулся, взял в жменю колючего, рассыпчатого снега, потер им щеки -- сначала одну, потом другую, сказал просительно:
-- Пойдем к тебе, а?
Ада отрицательно покачала головой: никак нельзя.
Демид вздохнул.
Аде почему-то стало совестно, будто она обокрала Демида. Но не станет же она ему рассказывать про свою жизнь, про свекровь, которая следит за ней неотступно. «А если в баньку? -- неожиданно подумала она. -- Заглянуть туда старая стерва не догадается, да и запереться можно изнутри...»
Было уже за полночь. Засыпанный до окон глубоким снегом, натрудившись за день, поселок беспробудно спал. Ада тронула Демида за рукав -- пошли.
Не доходя немного до своего дома, за углом, она сказала:
-- Погоди тут чуток...
Сама пошла дальше. Окна в избе были темными. Но надо было, на всякий случай, проверить. Она отперла дверь -- из темноты пахнуло чуть угарным теплом, запахом опары.
Ада зажгла лампу, огляделась: никого. Может, сюда привести? Но тут же отвергла эту мысль: в баньке надежнее... Она достала из-за пазухи деньги (не выдержала), пересчитала. Завернула в бумажку и спрятала за картину, на которой была изображена зеленая русалка.
«Стоит, горемычный», -- подумала она совсем размягченно о Демиде. Заозерный покорно стоял на прежнем месте за углом. Ада призывно махнула ему и пошла, и он затопал следом.
Банька, срубленная из грубых бревен, темнела в конце двора. Сквозь окошко, покрытое слоистыми причудливыми узорами, лунный свет еле пробивался. Пахло березовым веником, мылом и тем особенным запахом, которым за годы пропитались бревна.
Демид почти на ощупь нашел широкую лежанку и расстелил на ней тулуп. Ада, расстегнув белый, кокетливо укороченный полушубок, села с ним рядом. Демид нетерпеливо притянул ее к себе, зашарил рукой. Накололся о булавку, выругался.
-- Подожди, я сама... -- сказала Ада.
Спустя какое-то время она спросила потихоньку:
-- Можно я валенки надену, а то ноги боюсь застудить...
Ада оставила Демида в баньке до утра. Пообещала разбудить пораньше. Спал он крепко, и она еле растолкала его. Он увидел ее и сразу все вспомнил. Обнял. Под полушубком у нее была одна рубашка. На этот раз она торопила его:
-- Скорей, уже светает...
Потом Демид воровато вышмыгнул со двора, свернул за угол. Под ногами хрустело, словно он шел по битому стеклу. Над избами из труб уже тянулись дымные плотные столбы. Ни дуновения в воздухе. И дымные плотные столбы были прямыми, как стволы сосен.
Побаливала голова -- надо было опохмелиться. Демид знал одну бабку, которая, за переплату конечно, давала чарку в любое время.
После водки сразу стало легче. Заозерный не спеша пошел по проселку окраинной улицей. Никого не хотелось видеть сейчас. Он уже распрощался с этими местами. Он был уже сердцем в дороге.
В общежитии было пусто. Только дежурный уборщик Тикишка возился у плохо разгоравшейся печки.
У Заозерного все было собрано. Из вещмешка он достал только старую фуфайку, где под подкладкой спрятал деньги на дорогу. Подкладка у фуфайки оказалась разорвана, а денег не было.
Демид зло выругался.
-- Ты чо там? -- крикнул с другого конца казармы Тикишка.
-- Ничего! -- ответил Демид.
У Демида еще была одна похоронка, в тумбе между досками, прикрытая газетами и тряпьем. Тут деньги были целы. Демид еще раз выругался, на этот раз с облегчением.
Побросал одежонку в фанерный, собственноручно сработанный чемоданишко и, не попрощавшись со Никишкой.(грешил он, что именно Никишка взял деньги), вышел на улицу.
Небо на востоке было румяным, снег под ногами хрупкий.
Была суббота, и многие уже топили баньки.
Демид вспомнил Аду. «Смачная баба! Может, пристать?» Но тут же отверг эту мысль. Он уже в возрасте, и удержать такую бабу будет трудно.
Через полчаса добрался до шляха, так он про себя называл дорогу.
Немало исходили его ноги по украинским шляхам. Но здешний шлях ничем не напоминал те, грунтовые, накатанные. Дорога тут была дощатая, место -- топким, поэтому клали сначала гать -- бревна поперек дороги, а сверху настилали гладкие доски, но не на всю ширину, а двумя полосами, как рельсы. Ездить по этим «рельсам» надо было умеючи. Соскользнешь с досок на поперечные бревна -- рессор не соберешь, и хорошо еще, если отделаешься шишками.
До железнодорожной станции было пятнадцать километров. Демид недолго постоял, поджидая попутную машину. Повезло. И подмерзнуть не успел -- а уже машина.
Шофер попался веселый. Слегка попахивало от него спиртным. Шоферы всегда здесь возили с собой спирт. Если машина поломается, пока найдут -- без спирта не обойтись, замерзнешь. А раз спирт с собой возили -- иногда и так, по настроению, принимали. Но в меру, потому что дорога не та -- машину нужно было вести, как по струне.
-- Чего, дед, кислый такой? С похмелья, что ли? -- озорно спросил шофер. -- Может, примешь? Стопроцентного!
Демид не отказался.
-- Крепкий же, проклятущий, -- дыхание зашлось. Шофер рассмеялся:
-- Говорил же -- стопроцентный. Снегом заешь.
Остановил машину. Демид вывалился из кабины, набрал горсть снега, одну, вторую. Затолкал в рот.
-- Все равно печет, проклятый. Но уже не так сильно.
Залез в кабину.
-- Куда ж, дед, ты собрался? -- спросил шофер. Чувствуя приятное тепло, разлившееся внутри, и прилив того настроения, когда тянет на разговоры, Демид ответил:
-- Далеко, браток, собрался. Отсюда не видать...
-- А все ж таки. Я многие места знаю, -- похвалился шофер.
-- Э-э-э! Что ты знаешь? Знать бы тебе и видеть, сколько мне!
-- Что ты мог видеть, дед? Ты в лесу, наверное, всю жизнь и прожил.
Демид усмехнулся:
-- Верно, в лесу жил долго. Медведя вот этими руками ломал...
-- Так уж и медведя, -- засомневался парень. Демид махнул рукой. Спирт быстро разобрал его.
-- Да что тебе объяснять? Зеленый ты. Цыпленок вылупленный...
-- Дед, а хамить не надо. Я этого не люблю. Срок я один отбыл, но, если надо, еще на один пойду.
-- Не понравилось? А может, мне не понравилось, что ты меня дедом кличешь. А что касается отсидки, то я не сидел, верно. Но душа у меня не безгрешная -- загубил человеческую жизнь.
Говорил он это так, что шофер сразу поверил и сразу сменил тон.
-- Как же называть тебя, дедушка, что ли?
-- Зови просто Силычем. А тебя как величать?
-- Ваня.
-- Ну а ты, Ваня, за что в отсидке был? -- поинтересовался Демид.
-- Вообще-то, по дурости, по молодости. Из-за девахи. Говорили мне, что с другим она. Я не верил. Однажды сам своими глазами увидел. Ну и пырнул я его пером. Хоть бы пырнул как следует, а то царапнул, зато срок получил приличный, -- как бы ища сочувствия, сказал шофер.
-- А чего ж ты его так, царапнул только? Надо было бить как следует, под левое ребро. Это уж дело верное, -- со знанием заметил Демид.
-- Насоветуешь ты! -- Иван покосился встревожено на Демида.
-- Ты не бойсь, -- перехватив его взгляд, сказал Демид. -- Я теперь смирный.
-- Жизнь обломала? -- спросил Иван.
-- Как тебе сказать? Жизнь прожить -- не поле перейти. Как Ольгу похоронил -- что-то во мне надорвалось, что-то со мной исделалось.
-- Кто Ольга-то была?
Но Демид не ответил, вспоминая свое, далекое. Потом Демид сам заговорил.
-- Теперь вот еду к дочке, -- сообщил он. --А у тебя дети есть?
-- Не обзавелся пока.
-- Негоже одному на свете мотаться.
-- Успеется, -- беззаботно ответил шофер.
Снова помолчали.
-- А ты мне нравишься, -- неожиданно сказал Иван.
-- Я?
-- Да. Прямой ты. Весь наружу. Вот проехали мы с тобой совсем немного, а я уже чувствую, что ты за человек. С другим живешь годами, а до нутра его не докопаешься. Хочешь еще выпить?
-- Не.
-- Тебе на мурманский? Я сейчас поднажму...
Шофер нажал на акселератор, мотор загудел гуще, надрывнее, лес замелькал по бокам. Успели как раз вовремя. Вышли на перрон. Поезд уже подходил. Проплыл паровоз в клубах пара, покатились вагоны.
Иван подскочил к одному вагону, когда поезд стал.
-- Возьми дедушку, красавица, -- обратился он к проводнице.
-- А билет есть?
-- Есть, есть.
Иван бросил Демидов чемоданчик в тамбур.
-- Ну, Силыч, давай пять. Наверное, уже не свидимся: велика земля.
-- И ты бывай здоров, Ваня, -- сказал Демид. В вагоне Демид залез на верхнюю полку, там было теплее. Расстелил тулуп и вскоре заснул глубоким сном.