Как можно...

Зарождалось утро – такое тихое, спокойное, безмятежное. Редкое в своей бархатистой лиловой безупречности. Первый солнечный лучик ясным, пробуждающим порывом лился сквозь полузакрытые жалюзи, танцевал на ее милом, розовощеком личике.
Она проснулась. Этот день должен был стать запоминающимся, выходящим за рамки бытовых забот и набивающей оскомину, чахлой обыденности. Это был день некоего открытия. Но что это за открытие – она пока не знала.

Она сладко потянулась и наконец поднялась, засунув свои изящные ножки в мягкие тапочки в форме котенка. Окно манило к себе своим чистым свечением. Казалось, стоит только отдернуть жалюзи, и взгляду предстанет очаровывающий разум вид необъятных райских лугов – настолько божественным и чистым был этот свет.
 
Несколько секунд она колебалась, но все же дернула за веревочку и …
Поселок. Дома. Машины. Далекий и пробуждающий аппетит запах шашлыка. Кто-то бранится с соседом из-за неправильно припаркованной машины. Ничего. Всего лишь один из трехсот пятидесяти пяти дней одного года жизни в этом привилегированном дачном поселке всего в нескольких минутах езды от города. Никаких чудес, а ведь она так их ждала.

Она прошла на кухню и поставила вариться кофе. Маленький осколок только вчера разбитого зеркальца (но ведь она никогда не верила в знаки и предчувствия) покорно выдавал отражение: красивая высокая молодая женщина, брюнетка с идеально выстроганными поднебесным мастером чертами лица, высокий лоб и полные чувственные губы.

Ее было двадцать шесть лет и звали ее… Хотя нет, право же, дамы и господа, ее имя не имеет ни малейшего значения для того доказательства, которое впоследствии может вполне рассматриваться как чистейшее априори. Доказательство ее жизни.
 
Да, ей было двадцать шесть лет, и у нее уже был чудесный загородный особняк, богатый муж-акционер, два мини-пуделя по кличке Лера и Лейла и одна прерванная беременность. Несмотря на все это она, тем не менее, считала себя серьезной и самодостаточной женщиной, сумевший чуть более чем за десять лет хорошо спланировать свою жизнь, выстроить ее, как терпеливый работник, сложить в нечто цельное из отдельных неотесанных кирпичиков. В свою шестнадцать она уже пошла работать, в двадцать один закончила институт, в этом же возрасте встретила одного серьезного ухажера, который заметно отличался от всех остальных. В первую очередь, по уровню финансовой независимости. Впоследствии он стал ее мужем. И вот оно, счастье, выплывающее из-за поворота судьбины подобно красочной ладье, окропляющее душу чистейшей хрустальной водицей. Счастье, которое не знает годов, даже дней: оно исчисляется минутами.

Это был самый обыкновенный день, и построен он должен был быть так же, как и сотни предшествовавших ему: пробежка по узкой аллее вокруг поселка, специально предназначенной для бега, кефир на завтрак (никаких булочек, никакого мяса!), потом – поход по магазинам, благо она не работает, не смотря на высшее образование, и заработка мужа вполне хватает для семейных нужд. Может быть, поход к парикмахеру, своему другу, чтобы послушать очередные сплетни, которые расползаются по городку неизмеримо быстро, как пятно от затонувшего танкера по поверхности моря. Возможно – в спа-салон, перемывать кости мужу, по примеру своих многочисленных подружек.

Она стояла у окна. Мир медленно проплывал мимо нее чудесной, благовонной волной, и ей не терпелось окунуться в нее. Сейчас, только выпьет кофе, совершит утреннюю пробежку… «Жизнь прекрасна, она так прекрасна», - думалось ей. – «И находятся ведь придурки, которые позволяют ей проскальзывать мимо, умирающие жалкие придурки, что, как сом…или как там его из притчи Салтыкова-Щедрина, всю жизнь прячутся на дне, под большим камнем. Что же ими движет?»

Странные мысли. Раньше ей удавалась отмахиваться от назойливых пришельцев, погрузившись в чтение любимого журнала или просто отправиться в город за покупками. Но в этот день…
Окно не давало ей покоя. Она полностью отдернула жалюзи, и ее взгляду открылся узкий горизонт событий: вот дети, играющие в песочнице возле дома напротив. Одна девочка, в голубенькой юбочке и розовой футболке оборачивается и пристально смотрит прямо на нее. Этот взгляд, наивный и чистый, несет в себе, тем не менее, величайшую мудрость бытия, доступную только детям… Вот к другому домику подъезжает красивый автомобиль стального цвета, и из него выходит молодой человек… с огромным букетом, составленным, пожалуй, из цветов не менее чем десяти разных сортов, эдакий веселый благоухающий калейдоскоп. Девушка выходит из домика и несется ему навстречу, буквально повисает у него на шее, покрывая поцелуями его лицо…

«Да, жизнь прекрасна», - снова загорается мысль в ее голове, словно промокшая спичка, которая сразу же затухает.

Утро… Она пьет кофе, совершает пробежку вокруг поселка, вдыхая ароматы пробудившейся от зыбкого летнего сна природы.
 
Обед… Маленькая уютная кофейня на окраине столицы, где она встречается со вновь объявившейся подругой детства. Опять кофе, да… Еще плюс – кусок низкокалорийного торта.

Ужин…

Вечер подкрался незаметно, что, похоже, уже вошло в привычку летним вечерам. Мир закрутился все быстрее вокруг своей оси, и жизнь обрушилась на поселок лавиной новых машин, людей и собак, закрутила мгновения в жестком круговороте. Прекрасный мир снова закинул свои сети…

Она опять принимала душ. Звуки голосов и смеха, доносящиеся со двора, вероятно, говорят о том, что соседи отправляются в город. Вернутся, быть может, после двух, а вероятнее всего – лишь к утру. Ведь этот день был пятницей.

Скоро голоса стихли, смех растворился в воздухе, все утихая и утихая, подобно эхо. Она сидела в своем любимом кресле и слегка грустила: ведь муж уехал в командировку на целую неделю, а появляться в одиночестве на дискотеке или в ресторане – признак дурного тона. Поэтому она решила остаться дома и посмотреть любимый сериал, полистать гламурный журнал, узнать о новых тенденциях в современной моде.

«Жизнь прекрасна», - опять эта навязчивая мысль, закрученный бумеранг, странное неоформленное порождение подсознания. У нее же есть все. Все, о чем только может мечтать любая женщина, лежит у ее ног пестрой лесной поляной. Такой яркой и бархатистой.
Снова странное предчувствие. Зачем? Зачем думать о жизни, зачем погружаться в самые тайные, слепые в своей непреходящей черноте шахты, когда у тебя есть ВСЕ? Это не изменит мир. Не сможет заставить Землю крутится отныне и навсегда с востока на запад. Должен быть кто-то несчастен ради того, что кто-то другой нежно держал свое счастье, как трепещущую синичку, в своем кулаке. Это законы мироздания, вечные и неисключимо гармоничные. Никто не сможет их изменить.

Однако это не помогло, и последний всплеск стального самовнушения вдруг опустился под воду: в ее самые темные глубины. По коже расползался страх – скорее даже – гнусная, болезненная паника, темная синюшная опухоль. Ее руки тряслись в предчувствии чего-то… чего-то… того, - неумолимого, жестокого и вечно одинокого. Стараясь обуздать свои на редкость разбушевавшиеся эмоции, она достала тонкую сигарету из пачки, припрятанной от мужа в тайнике (ведь он не одобрял ее пагубного пристрастия), и подошла к окну.
Тьма – такая спокойная, почти живая, колышущаяся. Добрая фея из детской сказки, а может быть – ведьма, в этом неизменно шикарном черном наряде. Ни звука, на шороха. Ни в одном из расположенных напротив домов не горел свет. Это было правилом, твердым и почти неукоснительным: после работы все жители этого элитного поселка дружно заводили моторы в своих блестящих, отполированных машинах и, сигналя и переругиваясь друг с другом на узкой центральной дороге, отправлялись в столицу – на планету неоновых табличек, гигантских плакатов и богемного шика.

Паника не проходила, а руки тряслись еще сильнее. Тьма наступала. Она свила тугой кокон в глубинах ее разума, подтачивая тот изнутри. Она больше не в силах была уговаривать себя.

Так тихо… Так, так безмолвно…

Внезапно перед ее окном, утопающим в бледно-лиловом свете уличного фонаря, появилась девушка – красивая, бесконечно юная, с игривыми золотистыми волосами, завивающимися в густые пряди. Она была одета в ночную комбинацию бледно-розового цвета (или это все же было платьем, нестандартным и не модным, но все же платьем?), а ноги… Боже мой, ноги!
Они были босыми, закрученными в какую-то белесую ткань, но обуви не было. Девушка похромала ближе, в сторону ореола от фонаря, - она, оказывается, была еще и хромой. Видимо, искромсала себе все ноги о гальку и стекло от битых бутылок. Бедняга…Но откуда она взялась? Что она тут делает? Кто ее родственники?

Первой мыслью на этот счет было предположение, что, вероятно, она – хозяйка или гостья одного из домов; дверь захлопнулась, а она забыла взять ключ. Вполне, вполне логично. Но тогда откуда взялись эти уродливые повязки на ступнях?

Возможно, она сбежала из интерната, больницы, а может быть, просто из дома, и теперь совсем потерялась, закружилась в водовороте сотен и сотен деревень, селений, станций, утонула в бездонной котловине этого мира…

«Нет, нет… Ведь жизнь прекрасна. Наверняка найдется гораздо больше рациональных, и даже –гуманных причин всего происходящего»…

Теперь девочка остановилась – прямо напротив ее окна, окунувшись в ореол бледного свечения и обхватив себя тонкими ручками. Она вся дрожала. И смотрела прямо на нее, в этом не было сомнений.

«Сколько же ей лет? Четырнадцать? Может быть, пятнадцать? В любом случае, не больше».
Она не хотела верить в реальность этого видения, сгорбившегося прямо напротив ее крыльца. Жизнь не могла так с ней поступить, просто не могла…

Мгновение спустя она уже была на улице – прямо в домашнем халате и тапочках в форме котят. Девочка не отрываясь смотрела на нее, содрогаясь в эпилептических припадках; ноги ее то и дело подкашивались, изо рта капала зловонная слюна: ей становилось хуже. Она все смотрела на нее, смотрела и смотрела, но, казалось, не видела. В какой-то миг она вдруг передернулась, словно очнулась от нарколептического сна, и снова посмотрела на нее – с отчаянием, с болью, с гневом.

- Помогите мне, прошу, помогите мне… - вдруг завопила она. Из уголков ее больших красивых голубых глаз сочились редкие слезинки. Она не в силах была даже по-настоящему заплакать.
 
Неизмеримое отчаяние.

- Сколько тебе лет, детка? Откуда ты? Где твои родители?

Она попыталась подойти поближе, но девочка отдернулась. Ее руки вдруг начали покрываться волдырями, и только теперь она заметила: ладошки этой девочки были пожжены кислотой…

Господи Иисусе! Кислотой!

Девочка не отрываясь просверливала ее взглядам, а кожа на руках продолжала отходить, и внезапно из ранок начала сочиться кровь.

- Господи! – завопила девушка в халате и инстинктивно отдернулась, чувствуя, что к горлу подходит рвотный ком. Она больше не могла это выносить.

- Помогите! – закричала она еще сильней и опустилась на колени, вознося кровоточащие руки и захлебываясь от накрывших ее рыданий.

Стигматы… Словно стигматы. И где же сейчас Бог? Ни в ее ли сердце?
Девушка в халате не могла даже бежать, не в силах пошевельнуться, окаменевшая в очередном открытии этой жизни – таком черном, вязком, тошнотворном. Она не могла даже вбежать в дом и просто вызвать скорую.

И тут девочка оглянулась и закричала так, что этот крик разрывал барабанные перепонки и заставлял съеживаться, скукоживаться в тесный ком душу. Кто-то появился из-за поворота, но кто это был, она не могла пока понять. Раздались крики:

- Вот она, эта мерзкая шалава! Держите ее, народ, держите, ребята! Теперь она будет знать, как ложиться под первого встречного! Руки тебе подожгли, осталось – глаза, чтобы не смотрела на других мужиков, и лохматое место – это ж самое главное! Держите ее!

- Нет! – загорланила она, отгораживаясь руками, словно это могло что-то изменить, и тут же обмякла, не желая больше двигаться. – Нет, умоляю!

Ее голос опустился до шепота.
 
Они бежали, они почти что настигли ее: трое мужчин с палками, вилами и граблями. Один из них держал в руках какой-то сосуд… Это был высокий смуглый мужчина с усами. Его глаза блестели подобно сотни прожекторов, они прожигали тельце несчастной девочки сильнее кислоты.

- Нет! Нет! Я же говорю, что ничего не было! Ты же мой жених, пойми! Это все они, они, твои друзья, мерзкие Яго, разозлились, когда я им отказала, вот и натравили тебя на меня! Они меня ненавидят!

Она закрывала лицо руками, а он, самый главный из и троицы, уже размыкал сцепленные руки, то и дело отдавая пощечины.
 
«Как… Как… Жизнь же прекрасна! Этого не могло случиться! В любом случае, не со мной!», - думала девушка в халате, и мысли эти, казалось, обжигали ее мозг и ее душу. Все казалось настолько размытым, настолько невообразимым, что мысли путались, как нитки одного большого клубка, а силы все больше и больше оставляли ее. Мир оцепенел в ее глазах, а Земля наконец стала вращаться с востока на запад…

Она больше не могла сдерживать себя. Сделав последнее усилие, она рванула вперед с воплем: «Уроды! Как вам не стыдно так обращаться с девочкой», но промахнулась, хотя ей казалось, что летит она прямо на них. Последним, что она видела, были скрученные руки девчонки, прессующиеся в стальных объятьях двух мужчин, и банку с кислотой в руке мужчины с усами, а последним, что слышала – пронзительный, душераздирающий вопль; а затем ее сердце искорежил запах, хуже которого быть ничего не может: запах оголяющейся кровавой плоти.

И она потеряла сознание.

Больше никаких девочек. Никаких жестоких мерзавцев. Когда она очнулась, густой, как гречишный мед, поток эфира ночи проникал во все ее клеточки, вызывая странное чувство, похожее на воспоминание, но не такое явное и открытое. Значит, ЭТО все же произошло. Она тут же подскочила и направилась к тому месту, где некоторое время назад (секунды, а может – целая вечность) стояла та девочка.

«Боже», - мелькнуло у нее в голове. – «Значит, я схожу с ума. Нет ни крови, ни следов драки либо же сопротивления».

Словно в подтверждение этой мысли в ее голову вонзилась боль – такая острая, как никогда ранее. Все вдруг в единое мгновение завернулось в пушистый ковер забвения, что ласкал ее своими бесчисленными ворсинками, и среди них билась в конвульсиях одна-единственная мысль: «Этого не может быть, этого не может быть, этого не может быть…»


***
Естественно, она позвонила в милицию и рассказала в мельчайших подробностях обо всем случившемся.
 
-… да, да, конечно. О чем выговорите? Какие наркотики? Нет, вы что, ни капли алкоголя. Как это не заводилось дело? Значит заведите! Как это – никто не подавал заявление? Так заведите дело. Я описываю вам их приметы – разве этого недостаточно? Конечно, небось они всю ее семью запугали, мрази. Не знаю, что с ней могло произойти дальше. Жива она или нет – этого я не знаю. Хорошо, я согласна подождать до завтра.


Утро… Кофе, но никакой пробежки. Только любимый сериал. И плевать на кефир, от него ее уже давно начало мутить.
 
Обед… Наскоро приготовленное картофельное пюре и жирная жареная курочка. Она запихивала себе силой в рот еду, ибо ком стоял в горле, хотя несколько дней назад смела бы все подчистую и приготовила бы еще добавки, узнав, что диета отменяется.
 
Ужин… Она достала с полки недочитанный томик коллекционного издания «Преступление и наказание», который вот уже больше пяти лет бесцельно пылился на книжной полке. Ничего, потом руки дойдут до «Войны и мира», «Идиота», и, конечно же, - «Потерянный рай» Мильтона.

Снова утро… Не было сил даже подниматься с постели. Рой мыслей наконец-таки разлетелся, и осталась лишь вялая, сухая апатия. Тем не менее она знала, что подобное спокойствие – лишь затишье перед бурей. Скоро будет хуже.

Около полудня к ней заявился один из сторожил местной милиции и поведал ей за чашечкой кофе одну очень интересную историю.

«Около десяти, может, двенадцати лет назад не было здесь этих новостроек- коттеджей, а была лишь маленькая хилая деревенька. Впоследствии ее жители либо продали земли в частные руки и уехали, либо поумирали, ибо жили здесь почти одни старики. И произошло здесь в один ненастный день то, что эти земли запомнят надолго. Жила здесь очень милая и веселая девочка по имени Лиля, жила она с мамой, так как папа давно спился и умер. Положил на нее глаз один из старейшин того времени, Сергей, славившийся стальным кулаком и, несмотря на видное положение в селе, почти полным отсутствием мозгов. Но ей тогда еще не было восемнадцати, и Сергей прилюдно объявил ее своей невестой. Эта была очень красивая девочка, поверьте мне. И так вот…

На нее глаз положили также двое его друзей, и чуть было не изнасиловали ее в амбаре, но ей удалось отбиться. Разозленные и алчущие мести, они подговорили ее жениха расквитаться с ней, пуская сплетни о том, что она якобы спит с половиной деревни.
Сергею не понадобились свежие факты, ему хватило и предположения... Одним холодным вечером он заявился в ее дом, убил мать и плеснул ей кислоту на руки этой девчушки. Но об остальном вы знаете. После случившегося девушка не выдержала позора и своего уродства, ведь лицо ее обгорело полностью, интимная часть – тоже. Несколько дней врачи боролись за ее жизнь и все же спасли ее. А через месяц, сразу после выписки, она все равно утопилась в реке. Когда же Сергей узнал о том, что все сплетни – чистой воды ложь, он застрелил этих двух друзей, а потом застрелился сам. Вот такие Вам Шекспировские страсти, дочка».

Она медленно сползала по стенке. Во рту пересохло, и она почти не могла говорить – ее голосовые связки издавали лишь нечленораздельные хрипящие звуки.
Наконец она совладала с собой и спросила:

- Значит…

- Да, дочка. Многие их видят, но ни с кем они не вступали в контакт так явно. За все эти двенадцать лет.
 
Милиционер вдруг подошел к ней и взял за руку:

- Не волнуйтесь, все у Вас образуется. Надеюсь, Вы много поняли за эти дни.
 
- Как же мне жить дальше, мой друг? – вдруг прошептала она, даже не пытаясь скрыть слезы. – Как можно жить в мире, где происходит такое?

- Вы постарайтесь, дочка, - сказал он и нежно сжал ее руку в своей. - Постарайтесь хоть немного его изменить в лучшую сторону. Думается мне, это цель каждого из нас.

Он высвободил свою старческую шероховатую руку из ее гладкой, аристократичной ручки и ушел, не обернувшись. А ее рука так и осталась в приветственном жесте обнимать воздух, не способная вновь пошевельнутся. Долго сидела она так, - искореженная, обезображенная миром. Потом она поднялась, и ступор вдруг прошел, освободив место глубоким, болезненным рыданиям.

Никаких больше гламурных вечеринок. Никаких дискотек и ресторанов. Никаких салонов красоты. Никаких богемных тусовок. Никакого… дома и никакого… мужа. Нелюбимого мужа.
 
Теперь она лежала на полу и рыдала, рыдала и рыдала, обхватив свое тело обеими руками, как вчера сделала эта девчушка. Бесконечное число раз она повторяла одну и ту же фразу, прерывая ее неконтролируемыми, слепыми всхлипами: «Как можно жить в мире, который допускает такое, как можно, как можно, как можно…»