Комитет, или отчет о посещении. Роман. Фрагмент 5

Кот качает головой

"Того, кто с детства отравлен гекзаметром, мир обрекает на ма¬зохизм разума. Отягощенность культурой превращает решение практи¬ческих проблем в мучительное испытание для духа; объективность, отказывающаяся соответствовать духу, внушает ему вину за собствен¬ную неадекватность, и наивная увлеченность миром под конец оказы¬вается безысходной и пагубной страстью. Переход от стилистики и лексики Гомера и Библии, Данте и Петрарки, Тютчева и Белого к язы¬ку, который уже знали Асеев и Твардовский, был для него безуспеш¬ным пастернаковским самобичеванием; оно, однако, было необходимо, чтобы соразмерить высоту Олимпа и Голгофы и продемонстрировать свя¬тость грехопадения..."
Профессор Николаев не раз предупреждал Ирину, что диссертации пишутся по-другому. Только благодаря его авторитету – "а это поня¬тие сложное, в него многое входит, Вы же знаете", – тему вообще ут¬вердили на Совете. "Мелкотемье", "отсутствие критической направ¬ленности", "сомнительная актуальность" – это самые невинные из за¬мечаний. "Мы надеемся, что под Вашим внимательным руководством те¬ма будет разработана в надлежащем направлении", - подчеркнул, глядя на профессора, пред¬седатель Совета.
"История в лирике Осипа Мандельштама"... "Ирина, дорогая, Вы же знаете мое самое теплое отношение к Вам и Самуилу Яковлевичу, но нельзя же так лезть на рожон. Надо было взять шире, ну, что-то типа "Противоречия интеллектуальной лирики 20-30 г.г. (на примере судеб символизма и акмеизма)". Ну и что, что широко? Все равно ведь будете выписывать окружение, учителей, влияния и прочее... Это Вас даже обяжет глубже залезть в сопоставления, что есть признак фундаментальности. Если нет актуальности, то хоть к фундаментальности надо апеллировать, так ведь? Ну, все, все, давай¬те работать, Вы же умница, выше нос!"
- Писать о Мандельштаме... Мне? Недообразованной, с толстоватыми лодыжками, в комплексах как в кудряшках, мне – не женщине, а ещё только проекту? Но кому это надо? И могу ли я – как надо? Так, чтоб "достать чернил и плакать", навзрыд и без оглядки!? Тоже мне, не¬состоявшаяся Марина Цветаева. У-у-ух, ненавижу!
Ирина со злостью оттолкнулась от машинки, попала пальцем в табулятор, и каретка, мягко повизгивая подшипниками, издав в завер¬шение положенный звонок, откатилась на расстояние, строго отмеренное для печатания вчерашней формы № 23. Сегодня не работалось, мама с папой на даче у знакомых, огромная старая квартира казалась не¬жилой, но именно в такие скучные воскресные вечера на Ирину нахо¬дила какая-то злая и сладкая тревога. Где-то в бронхах возникало ощущение густого и приторного аромата, включавшего и старую книж¬ную пыль, и восковую слизь паркета, и давно испарившуюся морилку орехового буфета, погасшую вонь костяного клея на багетах и олифу на холстах. Даже сквозь опущенные ресницы Ирине виделось, как гео¬метрический блин Луны бестелесно трогал тусклый хрусталь подвесок и рассыпался брызгами по роялю. На запястье колотилась жилка – не меньше сотни, определила бы мама, и чего это так возбудилась? Отку¬да-то изнутри поднималась к груди и плечам подъемная сила, предо¬стерегающая от выхода на балкон. Затылок ломило, словно на шее, гладкой и круглой, но недостаточно для этого сильной, скопился весь груз минувших веков. Этот груз и приковывал к земле, и окры¬лял, но было рискованно сравнивать его потенциальную и кинетичес¬кую энергии, неопределенность все-таки оставляет надежду.
Подчиня¬ясь дурману, Ирина изогнулась, опершись о столик, и выскользнула из объятий кресла. Рука её, скользя по бархатистым от пыли обоям, привычно оступилась о гладкую деревянную раму. Не поднимая глаз, Ирина чувствовала ток, идущий от картины. Копия "Красной мебели", которой восхитился сам Роберт Рафаилович, но авторизовать отказал¬ся – он этого не делал даже для друзей. Всякий раз, когда появлялась на свет очередная – то ли формалистская, то ли ура-революционная – интерпретация этого полотна, Ирине не удавалось сохранить спокойствие. Нет, не кресла и диванчик, это пузырящаяся кровь рас¬ползается по эшафоту, и не о спорах и борьбе здесь речь идет, а о красном терроре, и не столик это вовсе, и не бутылка на нем – пла¬ха с воткнутым топором! И ещё пророчество – как выйдет из темного лилового угла тот, кто и к креслу-то допущен не бывал, и усядется на стол, прямо на белую салфетку, да с хозяйским видом, задушив своей задницей наши разногласия...
Но сейчас от картины веяло не угрозой и трагедией, от неё шла мягкая и густая волна успокаивающей силы. Иринины пальцы про¬шлись по фактуре застывших мазков и упали на рояль, открытый белый рот которого памятовал обо всех трудившихся над ним пальцах. Неужели они не встречались, не дружили, эти два почитателя "мастера Генри¬ха, конька-горбунка"? Хотя когда это им было встречаться? На эта¬пе в тридцать седьмом? Слава Богу, кормчий любил художников меньше, чем поэтов, здесь он ошибался, все они одного роду-племени... Портрет, впрочем, куда коварней оды.
Нежно скрипнув ажурными дверцами буфета, Ирина наполнила пу¬затый хрустальный бокал на треть "Реми Мартэн" и пошла заваривать кофе. Гулять так гулять! Она долго искала ключи от отцовского сто¬ла, а он неожиданно оказался открытым. Ей были хорошо знакомы эти пленки без надписи, которые от греха подальше до сих пор держались под замком. Старенький "Панасоник" кашлянул пару раз, скрипнул, сплюнул, высморкался, прошуршал салфеткой и зазвучал: "...сня о девушке, которая раз в месяц ходила поужинать в ресторан "Динамо".
Ах, эта принцесса с Нижней Масловки! В костюмчике джерси!
И все бухие пролетарии,
Смирив идейные сердца,
Готовы к праведной баталии
И штурму Зимнего дворца...
Рум-ба, па-ру-ра-ру-ра-ру рум-ба, па-ру-ра-ру...
Вот и выпьем за упокой души Александра горького кофе и сладко¬го коньяка с солеными слезами, так и остался он навсегда антисовет¬чиком, а мы, его слушающие, – отщепенцами. Как там у Юлия Михайлова, дай Бог здоровья псевдониму:
Отщепят обзовут отщепенцами,
Обвинят и младенца во лжи.
А за то, что не жгут, как в Освенциме,
Ты ещё им "спасибо" скажи.
Поколение Ирины, точнее, его узкий круг, который называли то прослойкой, то сливками, то накипью, вырос, питаясь культурой тон¬кой интерпретации. Это герменевтическое искусство, характеризующее интеллигентного человека, отличалось, однако, от того мастерства, которое в совершенстве изучил Митенька. Политический коммента¬рий основывался на принятых научных теориях (типа теории развитого социализма) и был четко ориентирован на увековечивание и возвеличива¬ние. Он был тоже немыслим без чтения между строк, но дополнитель¬ные смыслы и истины ставились на службу лишь более глубокому оправданию существующего.
В отличие от него, кулуарный комментарий не знал, как правило, научного обеспечения, если не считать отдельных апелляций к иностранным (а потому непроверяемым) источникам, но пользовался инфор¬мативной базой достаточно точных сведений, поступающих по подполь¬ному телефону. Его целью был критический анализ всякого официаль¬ного сообщения, обогащающий его внешнее содержание, а также истол¬кование народного фольклора (Галича, Кима, Высоцкого), насколько это позволял личный здравый смысл, зарубежное радио и самиздат.
Допив рюмку, Ирина прислушалась, взглянула на часы, "наверное, родители останутся там на ночь", и двинулась в спальню. Там, под матрасом, мать хранила недочитанный "Архипелаг ГУЛАГ". За это вре¬мя Ирина, насилуя глаза мелким подслеповатым текстом, уже успела одолеть добрую треть пухлой кипы ксерокопированных страниц. Карти¬на, открывающаяся перед ней, казалась неправдоподобной. Это была уже не просто красная раковая опухоль, хищно впивающаяся метастазами в окружающую ткань (образ, запечатленный на обложке другой книги), нет, это был довольно скучный, но точный и подробный обзор материалов, незначительная часть которых нашла художественное выражение в "Одном дне..." Ирина пролистала оставшийся текст и поня¬ла, что до понедельника, когда мать будет встречаться с Верой Гри¬горьевной, ей не успеть. По правде говоря, дальше читать не хоте¬лось, представление уже получила, а запомнить все невозможно, да и не к чему... Ладно, скоро ей принесут "Зияющие высоты", вот это она почитает с удовольствием.
Телефонный звонок злобно оторвал её от маминой подушки.
- Римма, ты, что ли? А почему из автомата?
Голос Риммы, её заместителя по отделу, звучал глухо и раздра¬женно. Она была девочка дисциплинированная и наивная.
- Ирка, ты почему не пришла на дежурство? Завтра снимут с те¬бя стружку, там народу из горкома было – жуть! Я хоть и записала тебя, но была и повторная проверка, а потом, кажется, кого-то из наших засекли...
Вчера они должны были дежурить у синагоги, отслеживать сво¬их; Ирина обычно сама вызывалась, это давало ей законную возмож¬ность понежить свои национальные чувства, перемигнуться с парой-тройкой знакомых, в общем, приобщиться. Но в этот раз ей не удалось превозмочь себя, накануне она стащила у матери пару ампул и не удержалась от иглы, а в таком состоянии можно и выкинуть чего-нибудь. Вторая ампула ещё хранилась, целехонькая, в стеклянном шка¬фу, за толстым томом Пикассо, но о ней думать пока ещё рано, надо было поговорить с Риммой.
- Ой, ты знаешь, голова раскалывалась, простудилась, навер¬ное, сейчас лежу вся закутанная, градусник боюсь ставить, все рав¬но ведь завтра комитет, слушай, скажешь, что была, но потом ушла, заболела, ну, сама знаешь, всё, Римулечка, больше не могу, пока.
Ирина прошла мимо шкафа, не поворачивая головы, мучительно соображая, чем бы таким заняться. Думать не хотелось, даже о му¬жиках, ведь от секса выстраивалась цепочка – к эротическим рисун¬кам раннего Пикассо, изображающим разные виды французской любви, от них – к собранию репродукций, к шкафу, к тому, что там, в тем¬ноте, за книгами, у стенки. Ладно, все равно шприц кипятить сорок минут, в последний раз кто только им не пользовался, с этими групповухами надо кончать. Диссидентские компашки, "странствия в иные миры", азохум вэй и Шолох-Алейхем - все это вяжется в слишком крутой клубок. А почему у них дома на идише не говорят никогда?
За окном в искрящемся мраке снегопада, где-то в самой высоте угадывалось мерцанье авиалайнера, но не того, на борту которого Мишка, впрочем, его самолет давно приземлился в Монреале, и таможня позади, и багаж, наверное, получен. Уже целую неделю Ири¬на терпеливо приучала свою упрямую голову к тому, что Мишки нет и не будет, но результат был незначителен. Нет, никаких писем, никаких звонков, его нет; а потом – она ведь его не так уж и любила, вообще любовь – это, как сказал великолепный Атос, лотерея, выигравший в которой получает смерть. Хорошо, хоть беспокоиться о нем не надо, он пробьется, даром, что ли, муттер его натаскивала по медицинской терминологии, на диплом сдаст как миленький.
Мишка был её первым и неудачным мужчиной: вплоть до десятого класса он преданно поедал её глазами, а когда после выпускного вечера они гуляли по Ленинским горам, он вдруг схватил её с неожиданной уверенностью. Они опустились в траву, и до самого решительного мо¬мента шампанское позволяло ей не сопротивляться и даже получать удовольствие. Попытка проникнуть в неё чем-то горячим показалась опасной, но слова уже не действовали на Мишку, она царапала и, как ей показалось, больно ткнула его под дых, не переставая визжать и колотить его даже тогда, когда её внутренности зажглись тлеющим огнем. В какой-то момент накатила усталость, и Мишка оставил её уже почти равнодушную.
Потом долгожданное совокупление и космичес¬кое излучение ночи пробудили обязательный поэтический пафос, и Мишка читал монолог Гамлета в оригинале. Ирина и сама проходила его в прошлом классе и поэтому не слушала, но обдумывала глубоко поразившую её мысль: Офелия была фригидна! Альтруизм и фригидность ходят рука об руку, а бешенство матки есть форма выражения соци¬ального эгоизма, это ещё Безруков в курилке как-то говорил. Ирина утешалась тем, что её собственное сексуальное равнодушие, по-види¬мому, основывается на совершенно независимом от её воли благородном социальном интересе. Последующий опыт только подкрепил это убеждение.
Ланцелот перед боем получил волшебные подарки – ковер, копье и скрипку. Билет на самолет и деньги у Мишки были, а вместо скрип¬ки Ирина подарила ему кота – из кроличьего меха, с зелеными глаза¬ми и тяжелой головой на пружинной шее. Достаточно было легкого сотрясения или дуновения ветра, чтобы глаза начинали мерцать, а го¬лова – задумчиво покачиваться. Подобно тому, как скрипка отвечала Ланцелоту музыкальной фразой, кот щурился и, беседуя с Ириной, качал годовой. Теперь у неё остался лишь томик Эдгара По, подаренный на прощанье Мишкой, а с котом она могла поддерживать исключительно телепатическую связь.
Ирина, конечно, не подозревала, что таукитяне, зависнув на тарелке в оптимальной позиции, транслировали её биотоки по адресу и возвращали ей их отраженными. Им и в голову не прихо¬дило удивляться необычному абоненту, который исправно покачивал головой, в то время как Мишка недоумевал, как сквозняк может про¬никать в оборудованное кондиционером помещение и грешил на текто¬нические сдвиги.
Задергивая шторы и зажигая свечку, Ирина неосознанно создавала в себе ощущение мистического ужаса; в огромном зеркале за спиной бесплотными тенями промчались вереницы призраков, накатывался шум огромного маятника, пронзаемый визгом окровавленной пилы, а в уг¬лу за дверью таилась чудовищная злобная обезьяна. Готические тени упали на письменный стол, и Ирине, достававшей из ящика контрабан¬дные сигареты с "травкой", явственно послышалось:
Шелковый, тревожный шорох
В пурпурных портьерах, шторах
Полонил, наполнил ужасом меня всего.
И чтоб сердцу легче стало,
Встав, я повторил устало:
"Это гость лишь запоздалый у порога моего.
Гость – и больше ничего".
Под ветром стукнула незакрытая первая форточка, покачнулась струйка сладкого дыма, перед глазами свернувшейся в клубок Ири¬ны кот неумолимо покачивал головой, на заскрипевшую дверь шкафа грузно сел неведомо откуда взявшийся Ворон и глухо каркнул свое ритуальное "Nevermore!"; над Витебском неуклюже взлетал Вечный жид (таукитяне сразу прощупали радаром это направление – на всякий случай), и прямо у дивана на паркете расположился измученный свя¬той Антоний, на которого азартно несся огромный морской окунь, из¬вергающий из себя тигра, извергающего из себя нагую рубенсовскую Галю, извергающую из себя...
В груди набухал комок холодного тума¬на, из которого со звенящим шорохом сыпались сосульки и выкладыва¬ли в воздухе заключительную фразу: "...Там, у моря, где край Зем¬ли, там, у моря, где край Земли..." Наконец сильнейший взрыв по¬тряс старинный мрачный замок, посыпались изразцы, фрески и химеры, треснули крепостные стены, с вулканическим грохотом обрушилась главная башня, вздымая клубы огня и пыли. Затмевая небо, накатилась чудовищная беззвучная волна, накрыла дымящиеся руины, и воды озера навсегда сомкнулись над ними.
Мощный импульс подбросил тарелку, на радаре полетели предохранители, и таукитянам пришлось для ре¬монта перейти на неуправляемый орбитальный полет.
А тем временем во дворе красиво падал снег, свежо и сыто полыхала полная лу¬на, в пепельнице дымилась сигарета, Ирина в длинной фланелевой ру¬башке, поджав под себя ноги, тихо посапывала на маминой кровати. Во сне её щеки разрумянились, исчезла злая морщинка на переносице и тени под глазами, ноздри повлажнели и задышали как у здорового животного, и только полуоткрытый нежный рот со вздернутой верхней губой хранил горький рисунок ведьминского оскала.

Протокол номер два от того же самого числа

(Помещение комитета. Дверь распахнута, заходят и выходят люди в ожидании начала заседания, часть расселась у стола и вдоль стен, кто-то молчит с безразличным видом, кто-то рассказывает анекдот. Никто не обращает внимания на Митю, который с напряжен¬ным лицом стоит во главе стола.)
Митя: Товарищи, подождите, не расходитесь, сейчас я выясню, почему задерживается Первый. (С жалобной просящей интонацией) Пожа¬луйста, тише, я буду звонить в вузком, ничего не слышно... (Вне¬запно замечая входящую Надежду) Ну вот, наконец!
Жильцова (проходит к столу, внушительно опирается на него рука¬ми, покашливает, все мгновенно затихают): Закройте дверь. Прошу занять свои места. Горина, Кольцов, Безруков, мы ждем вас. Начи¬наем заседание комитета. Прошу простить нас за опоздание, у нас была беседа с представителем горкома. С повесткой все знакомы? (Окидывает взглядом присутствующих.) Представители цеховых орга¬низаций все здесь? Так, сегодня первые вопросы - работа с людь¬ми. Прошу серьезности и внимания. Сначала – прием в партию, по¬том – персональное дело. Два слова о приеме. На третий курс пос¬тупила одна мужская анкета на соответствующие данные. Комсо¬мольское и партийное бюро курса рекомендовало для вступления кан¬дидатом товарища... (роется в бумагах. В вполголоса:) Света, ты ку¬да документы положила? А-а, вот, вижу... Аникушина Андрея Всево¬лодовича, отличника, активиста. Однако вчера в партком поступило заявление от старого члена партии, доцента факультета, согласно которому при выделении анкеты и рекомендации на неё были наруше¬ны демократические нормы и зафиксировано давление со стороны отца Аникушина, профессора нашего университета. (Пауза. Внушительно): Я не имею права называть фамилии, но информация парткома нами должна быть принята к сведению. Нам предстоят выяснить степень готовности рекомендуемого к вступлению в партию. Вопросы есть? Света, заводи!
(В комитет впускают аккуратно одетого и подстриженного паренька, с дружелюбным открытым лицом. Он из тех, кто всем нравит¬ся и ни у кого не вызывает зависти своими успехами. Приветливая, чуть смущенная улыбка, не лишенная, однако, чувства собственного достоинства. Парень здоровается и останавливается у дверей.)
Жильцова: Ну, здравствуй, проходи, Андрей. Вот твое место, садись (обращается к присутствующим). Бюро ВЛКСМ курса рекомен¬дует для вступления кандидатом в члены КПСС товарища… Аникушина Андрея Всеволодовича, тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения, русского, члена ВЛКСМ с 1972 года, из служащих, до по¬ступления в вуз работал лаборантом... (зачитывает анкетные дан¬ные, протоколы бюро, характеристику, автобиографию). Есть вопро¬сы по документам? Нет? Тогда вопросы к рекомендуемому. Пожалуй¬ста, по международному положению. Уставу, Программе...
Митя: У меня вопрос. Расскажите, пожалуйста, об историчес¬ком значении шестнадцатого съезда партии.
Аникушин: Шестнадцатый съезд ВКП(б) проходил в тысячу де¬вятьсот тридцатом году. На нем подведены итоги первого года пер¬вой пятилетки и сделан вывод о переходе от России нэповской к России социалистической, то есть СССР вступил в период социализ¬ма, происходит наступление социализма по всему фронту, принято решение о ликвидации кулачества как класса... Да, ещё разгром "правой оппозиции".
Митя: Пожалуйста, поподробнее: кто входил в оппозицию и коротко о сути их заблуждений.
Аникушин: Так, значит, во главе оппозиции стояли Бухарин, Рыков и Томский. Они ориентировались на мелкобуржуазные элемен¬ты в деревне, выдвигали буржуазные лозунги типа "Обогащайтесь!", не признавали исторической изжитости нэпа, нарушали резолюцию десятого съезда о единстве партии.
Жильцова: Ответом удовлетворены? Другие вопросы?
Горина: Перечислите, пожалуйста, членов Политбюро ЦК КПСС.
Аникушин: Да, сейчас. Значит, Брежнев, Андропов, Горбачев, Гришин, Громыко... А как, с кандидатами или без? И секретарей ЦК тоже?
Жильцова; Я попрошу вас отвернуться от плаката и попытаться ответить на вопрос самостоятельно. Достаточно только членов Политбюро.
Аникушин (недоуменно). А я не смотрел... Я знаю, я скажу. Так, Громыко... Потом Кириленко, Кунаев, Косыгин, нет, наоборот, Косыгин, Кунаев, Пельше, Романов, Суслов, Соломенцев, Тихонов, Устинов, Черненко, Щербицкий. (С облегчением:) Все!
Горина (раздраженно:) В целом верно. Это простой вопрос. Перечислите, по¬жалуйста, основные права и обязанности членов партии. Нет, права не надо, одни обязанности.
Аникушин: М-м, сейчас, минуточку... (Тихо, про себя:) Это у нас про труд и собственность… (Громко:) Так, значит.., бороться за создание материально-технической базы ком¬мунизма, служить примером коммунистического отношения к труду, повышать производительность труда, выступать застрельщиком всего нового, прогрессивного, поддерживать и распространять передовой опыт, овладевать техникой, совершенствовать свою квалификацию, беречь и приумножать общественную социалистическую собственность (переводит дух.) – основу могущества и процветания Советской Родины.
Вот. Теперь пункт б. (Тихо, про себя:) Это про идеологическую работу… (Громко:) Твердо и неуклонно проводить в жизнь решения партии, разъяснять массам политику партии, способствовать укреплению и расширению связей партии с народом, проявлять чуткость и внима¬ние к людям, своевременно откликаться на запросы и нужды трудящихся. (Торопливо, боясь, что его прервут:) Пункт в. Активно участвовать в политической жизни страны, в управлении государственными делами...
Горина: Спасибо, достаточно. Какая из обязанностей вам наи¬более близка?
Аникушин (не раздумывая): Эта, про критику, сейчас я скажу. Развивать критику и самокритику, смело вскрывать недостатки и добиваться их устранения, бороться против парадности, зазнайства, самоуспокоенности, местничества, давать решительный отпор всем попыткам зажима кри¬тики, выступать против любых действий, наносящих ущерб... ага, партии и государству, и сообщать…
Жильцова: Хорошо, Устав вы знаете. Ешё вопросы?
Кольцов (лениво): Как вы участвуете в стройотрядовском движении?
Аникушин (смущенно): Я подавал заявление, но не прошел по конкурсу, на стройке раньше не работал. А после второго курса не мог поехать, срочно надо было сдать статью для студенческого сборника.
Кольцов (недоуменно): Ну, статья – это ваши трудности, а молодой коммунист просто обязан участвовать в третьем трудовом семестре. Или вам деньги не нужны?
Митя: Можно мне? Расскажите, пожалуйста, о возникновении и основных направлениях работы MCС и ВФДМ.
Аникушин (в растерянности): Да, я знаю, MCС – это международ¬ный союз студентов, а ВФДМ... Всемирная... федерация... демокра¬тической молодежи! Они сформированы во время Второй мировой вой¬ны... или после? Ну, где-то в пятидесятых, кажется. Их задача – объединение молодежи в борьбе за свои права, для связи молодежи разных стран. Здесь не очень-то расскажешь, они к нам не ездят, и мы к ним, по-моему, тоже...
Митя (назидательно): Во-первых, есть литература, там все указано. Во-вторых, в "Комсомольской правде" регулярно публикуется информация о сотрудничестве нашего КМО и ВФДМ, взаимном обмене делегациями на уровне ЦК ВЛКСМ. Наш вузком также постоянно участвует в мероприятиях, проводимых по инициативе MСC, вот даже наш секретарь и Надежда Ивановна были в прошлом году в Вене…
Жильцова (поспешно): Ну, это уже не относится к делу. А про деятельность международных организаций надо бы знать, это важное направление работы. Вот ты в бюро курса, так? Чем ты там занимаешься?
Аникушин: Идейно-воспитательной работой.
Жильцова: Ну вот, видишь, а ведь это тоже из сферы наших международных идеологических контактов и идеологической борьбы двух систем. Аким Тимофеевич, Вы хотели?
Безруков (примирительно): Ну, я считаю, Андрей неплохо подготовился. Я ду¬маю, надо подводить черту. У меня последний вопрос. Назови-ка нам все мирные инициативы Советского государства с семнадцатого года по настоящий момент.
Аникушин (устало, видно, что уже мало что соображает): Так ведь их вон сколько было... Ну, Декрет о мире, это раз. По¬том была Генуэзская конференция и ещё какая-то, в начале двадца¬тых. Перед войной было много инициатив, всякие договоры предла¬гали, пакт о ненападении с Германией. Во время "холодной войны" ничего, кажется, не было, Хрущев только выступал в ООН и призвал всех разоружаться. А потом – Хельсинки и съезды, двадцать четвер¬тый и двадцать пятый, Программа мира и все такое.
Безруков (с деланным сожалением): Да-а, на райкоме тебе придется нелегко... Так нельзя - "ещё какая-то конференция", "всякие договоры"... Это ведь события исторического значения. Ты ведь помнишь последний пункт обязанностей члена партии? Всемерно способствовать укреплению оборонной мощи СССР, вести неустанную борьбу за мир и дружбу между народами. Как же ты борьбу-то вести будешь, если путаешь¬ся в основных мирных инициативах?
Аникушин (в отчаянии): Ну, спросите ещё чего-нибудь... Я готовился, просто растерялся... Я сейчас... соберусь.
Жильцова: Достаточно, Андрей. Подожди, пожалуйста, в коридоре, мы тебя вызовем. (Аникушин уходит. Надежда откашливается, внушительным голосом): Секретарь бюро ВЛКСМ третьего курса!
(У стены вскакивает бесцветная девица в очках. Одергивая юбку, уже вполне степенно отвечает.)
Девица: Я! Мы с себя ответственности не снимаем! Да, нуж¬но было готовить вступающего основательнее, но мой зампоорг болен, а я все не успеваю сразу. Но парень-то он хороший...
Жильцова: Я полагаю, мы едины во мнении. Аникушин парень неплохой, он у нас будет в партийном резерве, но сейчас ему надо подготовиться. Завтра на бюро мы пропустим нового кандидата, я полагаю, на третьем курсе незаменимых нет? Вот и отлично. Голо¬совать будем? А то перерыв задерживаем. Света, заводи!