Если б не было войны...

Еще до встречи вышла нам разлука,
Но все же о тебе я вижу сны.
Да разве мы прожили б друг без друга,
Мой милый, если б не было войны
Мой милый, если б не было войны,
 - звучала из старого радиоприемника до боли знакомая песня. Дарья Антоновна вздохнула, встала из старого кресла и подошла к окну. За стеклом плясали снежинки холодного декабря, ветер раскачивал старую березу, ствол ее терся о стенку сараюшки и жалобно поскрипывал. Дарья Антоновна задернула выцветшую занавеску и побрела к печке. Дрова в ней хмуро потрескивали, жар нехотя расползался по деревенскому дому.

Дарья Антоновна Иванихина давно жила одна. Единственный сын, который родился, когда Дарье было уже сорок, жил в столице, о матери за суетой жизни вспоминал редко, лишь раз в год звонил соседям, чтобы поздравить ее с очередным днем рождения. Дарья Антоновна много лет проработала на почте, привыкла много и далеко ходить, и теперь, на пенсии, никак не могла найти себе покоя. Она посадила сад, развела диковинные цветы, которые буйно цвели ранней весной, при снеге, поселила у себя бездомную кошку, но все равно не находила себе места.
 Иногда летом к ней приезжала соседкина внучка Лидочка. Соседка Катерина часто выпивала, дочь ее жила в городе, а внучку отправляли к бабушке на каникулы. Беда в том, что у Катерины в доме спать было негде и не на чем, за самогонку она расплачивалась мебелью. Дочь мало интересовалась, как живет мать, и в очередной раз привозила Лидочку и раскладушку. Лида пару дней честно спала возле печки на раскладушке, а потом раскладушка становилась платой за выпивку. И Катерина тогда вела девочку к Дарье Антоновне.
 В этом году Лидочка приехала поздно, уже в конце июня. После дежурных слез Катерина сразу повела Лиду к Дарье, принесла ее вещи и ушла. Лида разложила вещи, протерла пол, смахнула пыль с подоконников, выставила странный округлый ящик и включила его в единственную розетку.
Наверно, я до срока стала старой,
А только в этом нет твоей вины.
Какой бы мы красивой были парой,
Мой милый, если б не было войны
Мой милый, если б не было войны, - полилась песня из ящика. Дарья Антоновна не удержалась и молча заплакала.

 - Баба Даша, не плачь! – удивленный голос Лидочки прорезал песню.
Дарья Антоновна вздохнула и пошла к двери. Лида догнала ее и схватила за плечи.
 - Баба Даша, прости, пожалуйста! Ну, бабулечка! Я больше не буду включать!
 - Да что ты, Лида! Это хорошая песня! Это я о своем вспомнила, о войне, о братьях, сестрах, вот и распустила нюни, - улыбнулась старушка.
 - А где они сейчас, баба Даша?
 - В печке все в нашей, в печке и в небе.
 - Как в печке???
 - Лидуся, подрастешь, я тебе все расскажу, если жива буду.
 - А я уже взрослая. Мне уже тринадцать лет, через год паспорт дадут! Расскажи сейчас!
 - Ох, это ж не сказка, Лида.
 - А вдруг ты умрешь и не расскажешь?
 - Ой, ладно тебе. От тебя не отвяжешься… Вечером расскажу.

Вечером Дарья Антоновна вскипятила чайник, заварила мяту, достала деревянную коробку, зажгла свет на веранде и позвала Лиду из сада.
В ящике лежали завернутые в чистую тряпицу фотографии. Дарья Антоновна вынула одну из них. На ней была снята семья, двенадцать детей, родители и четверо стариков.
 - Вот Лида, моя семья: бабушки Сара и Эмма, дедушки Иосиф и Лев, родители мои Евгения и Антон, братья мои Саша, Митя, Леня, Натик, Марик, Броня, Алик, Петя, Гера, Костя и сестричка единственная моя, Рита.
 - А ты где?
 - А вон у Пети на руках яблоко грызу.
 - А почему у вас такие имена были смешные: Марик, Натик?
 - Потому что мама книги читала хорошие, там и имена брала.
 - И почему они все в печке?
 - Слушай дальше. Семью нашу переселили из Одессы в деревню в тридцать третьем году, отца и мать назначили работать в школу, вот мы и переехали. Мне тогда, как тебе, тринадцать было. Бабушки и дедушки остались в Одессе. Здесь отец сам построил дом, сколотил мебель, даже рояль из Москвы выписал. Мама наша музыке всех учила на том рояле. Все дети выросли, уехали в город, стали работать. А на дни рождения всегда все приезжали. У меня день рождения летом, двадцать первого июня. Вот в сорок первом все приехали, с семьями, с детьми, спать негде, даже на полу места не хватало. А на следующий день война началась. Тут такая суматоха началась! Разъехались все к вечеру, дом опустел. Братья решили на фронт уходить, поехали по домам вещи собирать. Я плачу, родители мои в эвакуацию собрались на Урал, меня и Риту забирать решили. А я ни в какую ехать не хочу, Рита кричит, на колени передо мной падает… Кое-как уехали они, а через месяц Рита вернулась. Седая. Ничего мне не рассказывала, только губы сжала и сказала: «Молодец, что осталась». Собрали мы самое дорогое, фотографии, золотое кольцо, письма, сложили в ящик и закопали под сараюшкой. Братьев никого на фронт не взяли, может, не успели, может, специально оставили. Они же все партийные, на заводе работали. Один Петя в институте учительствовал.
 Деревня наша опустела, мужиков не стало. А потом стали приходить похоронки. Я уже на почте работала. Хорошие письма разносила днем, не боялась. А по ночам ходила похоронки за ворота бросала. Думала, что не видят люди.
 К зиме немцы пришли, по домам расселились. У меня в доме семью поселили – молодого офицера и его жену. Она за ним на войну сбежала. Подружились мы с этой немочкой, она нас сестрой подкармливала: то галеты даст, то мяса, то хлеба кусок, а то и сахара насыплет. А я ей белье золой стирала. Офицер нас не обижал, кур не трогал, только молока просил к ужину. Сядет у печки вечером, молока в кружку нальет и читает книгу. Я удивлялась, про немцев такое рассказывали, что они всех расстреливают, обижают, а у меня в доме он даже разрешения спрашивал, когда керосинку тушил. В других домах мало жило офицеров, да они и не ночевали там, боялись. Приедут днем, кур наловят и уезжают. Только полицаи и комендант ночевали. К весне немцы переехали, и в деревне назначили полицаем Федьку Летуна. А мне немка на прощание подарила порошок для волос, целую склянку, сказала, что от него волосы белеют.
 А летом люди сказали, что в нашем лесу отряд партизан есть. Рита ушла к ним, а меня как связную оставили. Но не пришлось мне ею быть. Около леса машину с полковником взорвали, и начались обыски. Пришли ко мне, осмотрели все, забрали трех куриц и ушли. Думаю, ну обошлось. А на следующий день я повела корову в лес и ушла к партизанам. Долго шла, пока не стемнело. В темноте наткнулась на бревно, свалилась в яму. Просидела в ней до утра, а утром нашли меня партизаны и Рита. Обрадовались они, что я корову с собой увела. И до зимы жили мы в лесу в землянках. Я там подружилась с поваром Иваном. Стали встречаться, он мне песни пел, о будущей жизни рассказывал. Жениться на мне хотел, как война кончится. Выкопал нам с Ритой отдельную, женскую землянку. Он только из армии вернулся, на пасеку уехал и жил там, не знал о войне. Как-то пришел в деревню, а там … Бабы плачут, война… Брата убили, похоронка пришла. Родители как уехали в город за керосином, так и не вернулись. Тут немцы пришли, он одного пригласил самогонки выпить, закрыл его и поджег хату. А сам в лес ушел, пасеку бросил. Там и прибился к партизанам. Стал у них на кухне хозяйничать, в деревню-то ему нельзя, немцы его ищут. Иван, когда со мной познакомился, улыбаться стал. А товарищи говорили, что он до этого угрюмый был. Как снег выпал, он к нам перешел в землянку. Только вот к зиме стали мы голодать…
 - Бабушка, а как же корова? Молоко бы ели…
 - Ох, Лида, молоком сорок человек не накормишь. Да и кормить корову надо. А мы с ней в землянке днем. Уговариваю ее: молчи, не мычи. А она, хоть и скотина, а всё ж понимает. Смотрит на меня грустно, вздыхает, ну только что не говорит.
 А тут двоих наших ребят из отряда убили возле железной дороги. Они часто в деревню ходили, узнавали все про немцев. Ну и решил командир нас с Ритой послать, вместо них, значит. Иван с нами порывался, но его не пустили. Дали нам по кринке молока, чтоб на хлеб сменяли или на картошку. Пошли мы к ночи, вышли задами, глядим, а в нашей хате печь топится. А мы там ночевать хотели, чтоб утром молоко сменять. Ну что делать? Кто там, зачем печь топит? Договорились в нашем хлеву до рассвета посидеть, он как раз возле кустов стоит. Всю ночь от холода тряслись да крыс отгоняли. Как светать начало, слышим шаги, мужик идет. Мы в кусты, он за нами, схватил меня за подол и повалил. Смотрю, а это наш Петя! Обрадовались мы, в хату пошли. А там все братья приехали. Голодно им было в городе, топить нечем, они вместе собрались и ушли в деревню, надеялись там прокормиться. Федька сразу явился знакомиться, записал всё, что в хате было, забрал с собой патефон. Вот с тех пор они и жили, десять семей с детьми. Хорошо, хоть девять куриц живы остались, не разбрелись, да зерно в погребе в ямке осталось. В хате теснота, везде лежаки, дети на печке.
 - А сколько детей было, баба Даша?
 - Одиннадцать, кажется, и Тася Митина беременная была, вот-вот рожать собиралась. Бедные ж они, бедные мои…
 Решили мы с Ритой оставаться, глупые. Молоко детям разлили, набрали картошки, зерна для партизан, сложили в сумку. Нагрели воды, искупались, а я еще и волосы порошком немкиным помыла, всю склянку высыпала. И стали у меня светлые волосы. Только запуталась коса, никак не могли расчесать. Тогда Рита мне обрезала косу, оставила до плеч. Вечером я взяла сумку и пошла к лесу. Только зашла в лес, смотрю, к хате Федька Летун идет. А в лесу наши без хлеба сидят. Посмотрела издали и в лес ушла. Пришла к партизанам, а часовой меня не узнает. Я же чистая, душистая, крашеная, сама на себя не похожа. Еле признали, обрадовались, что еды принесла. Иван даже прослезился, как ангел, говорит, пришел. Всю ночь я о братьях рассказывала. А командир слушал-слушал и приказал приводить их с семьями в отряд. Говорит, они коммунисты, если немцы узнают, то расстреляют всех. Кинулась я обратно, Иван со мной пошел.
 Вышли мы на взгорок, с другого края деревни, смотрим, а по деревне машины едут, одна грузовая, одна легковая. Пришлось возвращаться обратно в лес. Идем, а я Ивана уговариваю вернуться. Говорю, да что они нам сделают, у меня вот жили немцы, не обижали никого. А он молчит, идет и не оглядывается. Долго я просила, он тогда говорит: я сам схожу, посмотрю, а ты подожди меня здесь, я вернусь и тебе расскажу. Расстались мы возле болота, я в кусты залезла, стала ждать. Целый день ждала, извелась вся. А его нет и нет. Ну что делать? Пошла к деревне, уже ночь была, страшно. Иду, вижу, возле нашей хаты машины стоят, в хате свет горит, печь топится, люди со всей деревни стоят. Подошла я к дому, пристроилась к женщине, своей соседке, и спрашиваю, чего все стоят. Она меня не узнает, молчит, слезы у нее катятся… А сзади мужик шепчет: полковника убили в сельсовете, партизан поймали в хате, за убитого полковника всех деток чернявых забрали и в хату загнали. Сердце у меня обомлело, ноги ватные стали. Упала я в толпу, меня усадили. А на крыльцо вышел Федька Летун и начал говорить о вредителях, о евреях, о коммунистах, я уже не помню, что он нес… Помню, что смотрела на дым, он из трубы валил… всю ночь они людей жгли, братьев моих, жен их, деток несчастных… Я даже кричать не могла…
Дарья Антоновна замолкла, вытирая слезы фартуком. Лиде стало неловко, она подошла к магнитофону и зачем-то нажала кнопку.
И снова ты протягиваешь руки,
Зовешь из невозвратной стороны.
Уже б ходили в школу наши внуки…
Мой милый, если б не было войны.

 - Лида, выключи, дай поплакать, деточка…
Лида послушно выключила аппарат. Она не знала, как успокоить бабушку. У нее все слова пропали.
 - Кошмар…А Иван твой там же был?
 - Не знаю, Лидочка. Я его так и не дождалась. Ох, деточки бедные… К утру я как-то доковыляла до леса, там свалилась под дерево и лежала, идти не могла, ноги отказали. Там меня ребята из отряда нашли и на руках в землянку принесли. Сколько потом прошло месяцев, а может, лет – не знаю, уже весна была. Меня в чью-то хату умирать принесли, а я не умирала. И меня там старушки две выходили, спасли, Лизавета и Варя. Я тогда уж немного опомнилась, стала потихоньку вставать. Потом же бои были, по деревне стреляли, я с Варей и Лизаветой в погребе неделю просидела, ноги вроде отошли. Бой почти кончился, стрелять меньше стали, Варя с Лизаветой пошли в дом, а я задержалась в погребе, медленно ходила, слабая была. Слышу грохот страшный, погреб затрясся, я упала. Выползла наружу, а дома нет. И Лизаветы с Варей нет. Взорвался от бомбы. И пошла я к своему дому. Пришла, в доме холодно, грязно. Убралась я, полы помыла. А печь боюсь открывать. Потом смелости набралась, открыла. Сажа там одна… Плачу, выскребаю сажу и в чугунок складываю… Братики мои, женщины, детки невинные… и Иван, наверно, там же был… Почистила печку, похоронила в саду чугунок. И из лесу черемуху принесла, на могилке посадила… Вот так и живу, Лида…
 Лида стояла, отвернувшись от Дарьи Антоновны. Ей хотелось плакать, прижаться к этой женщине, заменившей ей бабушку, но она стеснялась. У нее никак не находились нужные слова.
 - Бабуля, давай спать…

Снег за окном перестал, небо прояснилось, высыпали звезды. Месяц довольно плыл по глубине ночи. Дарья Антоновна вспомнила Лидины большие серые глаза, полные слез, вздохнула, выключила радиоприемник и потушила свет.
Никто калитку стуком не тревожит.
И глохну я от этой тишины.
Ты б старше был, а я была моложе…
Мой милый, если б не было войны
Мой милый, если б не было войны…