Портрет

            Рев турбин заставил вибрировать воздух и распугал птиц. Земная твердь отозвалась дрожью, как бывает от далекого землетрясения или грозы. Колебания разбуженной почвы волнами страха передались всему живому вокруг.
            У кромки взлетной полосы сидел варан – житель окрестных песков. Он бог весть как забрел сюда и теперь грелся на теплом камне. Закусывал мушками, ящер плотоядно оглядывал зеленую лягушку, беспечно прыгавшую неподалеку. Звуковой удар заставил его замереть. Прервав трапезу и приподнявшись на передних лапах, он наблюдал источник звука. По бетонным плитам, истошно воя, надвигался блестящий железный дракон. Не иначе, это чудище – хозяин здешней территории, который решился испортить варану охоту и отнять у незваного гостя еду. Крокодил пустыни – так заслуженно звали варана – не был согласен. Он зашипел, злобно раздуваясь и грозя раздвоенным языком, но спустя мгновение оценил габариты врага и отступил подальше в траву. Мимо него, вздымая вихри песчаной пыли, промчался пузатый пассажирский лайнер. Разогнавшись, серебристая птица плавно заскользила ввысь.

            Под крылом самолета в душном мареве тонули, обесцвечиваясь, глиняные кварталы старого города. И только древние купола Регистана, Шохи-Зинда, Гур-Эмира, купаясь в солнечных лучах и отражая их, продолжали спорить голубизной с азиатским небом. Оставляя за спиной далекие горизонты цветущих предгорий и снежных хребтов, за которыми где-то там шла война, самолет заложил вираж и взял курс через Казахстан на Москву. В иллюминаторы хлынуло беспощадное солнце.
            Жмурясь, Леха отлип от стекла и подставил красное лицо струйке прохлады, вяло текущей из кондиционера. Затем оглядел заполненный людьми салон и вспомнил суточные очереди у касс «за бронью». Ему повезло с боем урвать билет и улететь отсюда без лишней задержки. Потому как устал от местной жары и неудач.
            Прослушав информацию о запасных выходах и запрете курения, пассажиры принялись убивать время – каждый на свой лад. Леха – тот стал думать.
            Думать Леха любил, если его не торопили. Вот, к примеру, это самое «время», которое сейчас девать некуда… Интересная штука: утром взлетели –  тем же утром  посадка! Словно и не было долгих часов полета… А разгадка здесь в том, что самолет летит попутно с солнцем – на запад. Пересекая часовые пояса, лайнер несет на крыльях новое солнечное утро, бесконечно купаясь в нем. И для тех, кто на борту, пока они летят, утро не кончается. Главное не отставать от Солнца!
            Леха прикрыл глаза, и представилась ему такая картина… Серебристая капелька летательного аппарата болтается в небесах напару со светилом, пропуская под собой тяжелое вращение матушки-Земли вместе с прилипшей к ней атмосферой, лесами и людишками.
«Эти часы – вне земного времени – подарок! – думал Леха. – А кто ему, этому подарку радуется? Дрыхнут в креслах, читают муру. А вон там, через ряд, гляди ж ты, втихую глушат коньяк!»
             Последнее наблюдение настроило на минорный лад. Сказать, что Леха был с похмелья, значило попасть в яблочко.

             Командировка у Лехи не задалась. И нужно было всего-то оформить акт испытаний нехитрого механизма, сработанного на московском заводе под местный заказ. Но вместо нужных Лехе документов вот сейчас, через шкуру портфеля, как «Змей-Горыныч из засады» жёг ногу протоколище разногласий, который сводил на нет все его труды!
            Леха пнул портфель дальше под сиденье…
            А жара? Он же хронически не высыпался всё это время! Отель с кондиционерами для таких как он, что Пик Коммунизма для безногого.
            В изоляторе заводского общежития, где «дорогого» гостя поселили за умеренную плату, Леха на ночь раздевался догола, стаскивал на пол матрац и укрывался мокрой простыней. Ночью приходилось вставать – мочить простыню, иначе спать в духоте было немыслимо. И только за час-полтора до восхода злющего солнца асфальт под окном остывал, и наступало короткое облегчение… Зато в центре города был приличный парк с тенистой аллеей стройных чинаров – восточных платанов! Там, словно в сказке, торговали холодным пивом по двадцать копеек кружка…
            Мысль о пиве взбодрила, но следом нагнала тоску. Брать в самолет «лекарство» Алексей не осмелился – решил потерпеть. И то правда: шел на посадку сквозь милицейский кордон, стараясь вовсе не дышать. За перегар можно было легко загреметь в отделение, не улететь, быть оштрафованным. Но самым ужасным было получить письмо на работу – в партком, профком… В стране шла антиалкогольная компания, а Леха был член партии! И еще он ожидал нормальную квартиру для своей семьи.

            Самолет летел слишком медленно, к тому же забирал к северу. Солнце не могло ждать, оно неслось дальше – строго на запад. Лехина теория синхронной гонки с временем дала сбой. Внешне это выразилось в том, что солнце, тяготея к зениту, изменило положение относительно самолета и перестало слепить глаза. Алексей поднял шторку иллюминатора и выглянул наружу.
            Лайнер парил в безоблачном небе. На дне воздушного океана в легкой дымке угадывалась раскаленная серо-желтая пустыня, обозначившая себя бесконечной рябью барханов. Отвесно внизу – прямо под брюхом самолета контрастная шагрень песков вдруг переходила в гладкий блеск. Леха сообразил, что блестит вода, а неровная граница сред – берег Аральского моря. Захотелось туда – в воду, но тут стали разносить обед.
            Леха покосился на усохший куриный мосол, снова вспомнил парк с пивом и шумно вздохнул. На это сосед справа понимающе глянул в Лехины влажные глаза и, попридержав поднос с едой, воровато полез в сумку…
            Рубиновое винцо приятно затекло внутрь Лехиного организма, а следом «на ура» пошли сублимированные казенные харчи. Сосед оказался нормальным мужиком. За разговором время, подаренное вращением Земли, текло весомее. Потом нестерпимо захотелось курить. Леха сказал об этом соседу. Они пошептались, и гуськом двинулись к туалету.
            В кабинке было тесно и душно. Усталый унитаз представился Лехе большой блестящей пепельницей, и он с удовольствием закурил. Закурил и сосед. Предательский дымок, не находя выхода, вис немым укором в застойном воздухе. Сосед без успеха поковырял сопло кондиционера, а Леха, забыв, что находится внутри герметичного салона, стал пускать дым изо рта прямо в небольшое кольцевое отверстие на потолке – в надежде на сквознячок!
            Леха жестоко ошибся, но понял это, когда уже было поздно…
            На выходе приятелей поджидали встревоженная стюардесса и суровый мужик в летной форме. Как выяснилось, в кабине пилотов сработал сигнал  «пожар в туалете»: та злосчастная дыра в потолке отхожего места оказалась отверстием дымового датчика!
Забрав у виновников ЧП паспорта, летчик терпеливо пояснил, что по прилету в аэропорт обменяет нарушителей на милицейский протокол, которым пилоты отчитаются перед своим начальством за инцидент, поскольку сигнал пожара записался на бортовой самописец... Леха не вдруг вник в железную логику пилота, однако почувствовал приближение личной катастрофы. В дурной от выпитого голове зашевелились мысли – одна чернее другой… Хуже всего, что он, Леха нынче пьян! Этот факт вряд ли скроешь от ушлой транспортной милиции, куда его сдаст экипаж в аэропорту.
            «Бог с ним, с курением! – соображал Леха. –  Ну оштрафуют, напишут на работу, – перемелется авось. Но устроить ЧП на транспорте в нетрезвом виде! Плакала квартира на пару с партбилетом. А то и дело заведут».
            От осознания грядущего Леха враз протрезвел. Но предательский запах изо рта деть было некуда! Букет вчерашней водки, выпитой "за упокой" неподписанного акта, объединился с винным перегаром и зацвел с новой силой, источая шокирующий всё живое аромат затейливой комбинации сивушных масел… Тем временем объявили о начале  снижения, напомнив про ремни.

            Бортинженер, войдя в кабину, тряхнул паспортами:
            – Сразу двое… Обнаглели вконец!
            – А ты думал пожар? –  усмехнулся штурман.
            – По мне, уж лучше бы на виду дымили, – продолжил бортинженер, пропустив подначку мимо ушей. – Куда безопаснее. Раньше разрешали, если полет больше двух часов, и никаких тебе пожаров…
            Продолжая говорить, он машинально приоткрыл один из паспортов. С фотографии глянул кучерявый Леха. Здесь он был моложав, трезв и невинен. Бортинженер уставился на фото и сбился с мысли.
            Подобно реке, встретившей преграду, течение его мыслей из главного русла вильнуло куда-то влево. Образ человека в паспорте определенно контрастировал с подвыпившим бедолагой в салоне. Наверное поэтому эпитет «невинный» применительно к образу молодого Лехи из паспорта вызвал вдруг ассоциацию не с отсутствием вины – целомудрием Лехиной души, как это должно по определению, – а с отсутствием вина внутри Лехиного непорочного тела. «Слова-то эти одной только буковкой различаются, – думал бортинженер. – И по жизни близки – вина и вино, вино и вина… Одно из другого истекает, меняется местами, и трудно бывает понять, где причина, а где следствие, что с чего началось…»
            Так сумбурно думал бортинженер, но стряхнул наваждение и вернулся к основной теме:
            – На международных рейсах, соблюдая разумные правила, и теперь курят. У нас – нельзя. Запретить, понятно, проще всего. И даже виноградники вырубить. Но ведь то-чего-нельзя-только-больше-хочется…
            – А у нас всё так: сначала в угол загнать, потом удивляться, – незлобиво буркнул второй пилот.

            Самолет, снижаясь, пробил слой облаков и плыл над ковром подмосковных лесов и полей. В прожилках рек отражалось небо.
Командир взял управление кораблем и готовился к посадке.
            Опустившись в кресло, бортинженер собрался было надеть переговорное устройство с микрофоном, однако помедлил и прежде объявил, обращаясь в пространство:
– Куряк наказать надо. Но, сдается мне, они и так крепко запомнят! – Ему вспомнились рачьи глаза напуганного работяги. – А нам бумажная канитель тоже ни к чему. По сему предлагаю считать инцидент внеплановой проверкой пожарной сигнализации, которая к тому же прошла успешно.
            По опыту он, бывалый летун, знал, что бортовой самописец проверяют не часто. Разве что в экстренных случаях, когда нештатная ситуация зафиксирована на земле. Но о "пожарах" в туалете докладывать по радио обычно не торопились…
            Командир "не возражал". Он слушал через наушники диспетчера Внуково.

            А тем временем, обреченному Лехе на помощь вновь пришел ушлый сосед. Он попросил у бортпроводницы две чашки воды. Вынул из сумки вчерашние "Известия", оторвал от газеты кусок текста, смял его и затолкал в воду. Когда комок пропитался и разбух, сосед выжал его в чашку и стал пить "бульон" маленькими глотками…  Леха глядел на это действо, мало понимая, но с надеждой отчаяния.
            –  Делай, как я! – сосед пихнул газету Лехе.
Пока тот мочил бумагу, сосед продолжил мысль:
            – Способ проверенный, не сомневайся! Еще в школе испытали, когда винцом стали баловать… Домой возвращаешься, нюхнуть – как стеклышко! Один раз на спор… – Леха, меж тем, отхлебнул из чашки жижицы с бумажным вкусом, –  …полстакана портвейна "под газетку". А потом девчонки специально нюхали – ни-че-гошеньки! Надо только, чтобы краски поболе было, – не в бумаге тут дело. В краске типографской содержится какая-то дрянь: то ли свинец, то ли цинк, – вот оно-то и работает... Ну, а если воды под рукой не случалось, то просто жевали газету!

            Самолет уже выпустил шасси, и просвещенный Леха, торопясь и не надеясь на «водичку», оторвал с первой страницы жирный парадный портрет Генерального секретаря и принялся старательно пережевывать. В этот самый момент радио ожило и громко объявило температуру окружающего воздуха. Леха от неожиданности вздрогнул и судорожно сглотнул…

            У трапа их ожидал давешний суровый летчик. В одной руке он держал чемоданчик, а в другой паспорта горемык. Буркнув "За мной!", летчик зашагал к зданию аэропорта. Идти было близко, но Лехе тот путь показался если не на Голгофу, то на Соловки уж точно!
            Выйдя из поля зрения пассажиров, летчик с грозным предупреждением: "Но учтите! В следующий раз…" – вернул мужчинам паспорта и пошел прочь.
            А Леха, прислушиваясь к животу, подумал, что теперь крепче породнился с Партией.