А поутру он проснулся

 
Шуршания и шорохи обрывались хлюпаньями и всплесками. Ничто не оставляло меня в покое. Где желанный вакуум, где тишина. Я то ускорялся, то замедлял шаг. Ветер рвал мои курчавые волосы, они то и дело лезли в глаза и в рот. Завывало. Оказывается, тень уже не преследовала меня. Отстала. Но где тишина? Может остановиться и закрыть указательными пальцами уши? Нет, не пойдет. Так стучит в висках. Хочу сомкнуться, спрятаться, скрыться. Кашель вызывал сполохи в глазах, горло драло от каждого сглатывания. Возможно у меня жар. Знобит. Листья пристают к ботинкам. Я нагибался, срывал их с подметок и раздирал на мелкие кусочки. Приставалы, прилипалы. Отстаньте от меня! Оставьте меня в покое! Что Вам от меня надо? Листья закружились в дьявольском танце. Мириады желтых, красных, коричневых одежек накрывали меня с головой. Я то становился одетым, то снова обнажался до гола.


Никого. Хотя мне слышались звуки – крики и шипение. Я встал на колени на пожухлую листву. Склонился над лужей. Набрал ладонью пригоршню воды и плеснул в лицо. Дрожь молниеносно пронеслась по телу. Я съежился, но шум прекратился. Я хотел попить, но не стал. Стерпел, а так хотелось пить. Больно глотать.


Пошел дождь. Я машинально пальцами правой руки прикоснулся к запястью левой, надеясь нащупать зонт. Пусто. Потерял. А казалось, что он все это время мешал махать рукой в такт шагам. Вернуться? Нет. Да и где я его буду искать. Я расстегнул плащ, натянул его на голову и пошел еще медленнее. Капли дождя, подгоняемые ветром, хлестали по лицу. Я открывал рот и глотал. Губы увлажнились, стало легче. Только потом я понял, что насквозь промок.


Зажгли фонари, земля под столбами приобрела желто-ядовитый цвет. Мутит. Опять кашель и красные всполохи в глазах.


***

Почему она бросила меня? Я попытался нашарить в карманах плаща платок, чтобы вытереть лицо, но и его, по-видимому, потерял. Тогда я сгреб руками с земли две большие охапки кленовых листьев и растолкал их по карманам. Нам же было хорошо. Я доставал листья один за другим и смахивал ими водяные струйки с подбородка. Я не пил, не курил. Не гулял на стороне. Был добр и ласков с ней. Что еще надо? В конце концов, любил. Я подошел к скамейке и сел на край. Расшнуровал ботинки и вылил из них воду. Снял носки и выжал их. Пока я упражнялся с отжимом, ботинки снова залило наполовину. Когда же это произошло? Когда она ушла от меня? Вчера. Нет, не вчера. Двенадцатого октября, значит… восемь дней назад. Как я еще жив? Я не стал надевать носки, а раскопал из кучи листвы, лежавшей у скамейки, из самой середины, казавшиеся мне совсем сухими и теплыми одежками – кленовые, дубовые, тополиные листья. Обернул ступни, обложил изнутри ботинки и зашнуровал обувь. Вроде бы теплее.


Я встал и двинулся вперед. Стало совсем темно, и я перестал что-либо различать. Как она была несправедлива, когда говорила мне о разрыве. Ни слезинки, ни капли сожаления. Меня притянуло какой-то неведомой силой к дереву. Прижавшись к стволу всем телом, я закрыл глаза. Плащ слез с головы и под одеждой струи воды смешались со струями пота. Она мялась, когда разыгрывала комедию, все слова сочились фальшью. Наверное, тренировалась перед встречей. Я оторвался от тополя и двинулся в направлении – прямо. Лучше бы она не приходила. Лучше бы все сказала по телефону, тогда бы я не смог читать в ее глазах.


Ворота, вдалеке ворота и забор. Значит, осталось чуть-чуть. «Выйду, и уже почти пришел» –говорил я себе вслух. Листьев в карманах уже почти не осталось. Я нагнулся за новой порцией. Руки озябли и уже не слушались меня. С трудом нагреб две пригоршни и стал вытирать лицо. Когда я снимал с нее пальто, помогал стянуть обувь, уже тогда чувствовалась в ее движениях отчужденность. Еще тогда в меня вселилась тревога. Впереди дорога. Мне на другую сторону. Какая она мокрая и блестящая. Как же мне ее перейти? Я же еще сильнее намочу ноги и заболею – думал я. Надо искать место посуше. Она ковыряла пальцем в обивке дивана и все не решалась начать разговор. Моя тревога разрасталась. На дороге везде была вода, и потоки с каждым мгновением набирали силу. Надо переходить. Или сейчас, или никогда. Кому нужны были ее глупые вопросы про как дела и что нового? Тревоги уже не было места внутри меня, и она переросла в неизбежное отчаяние.


Я открыл дверь, звон колокольчика ударами молотка еще некоторое время отдавался в висках.
- Дайте аспирин. Ужасно болит голова.
- Что с Вами? Как Вы себя чувствуете?
- Вы слышите меня? У меня ужасно болит голова, дайте аспирин. Немного кашляю. Может есть температура, но думаю невысокая, так что ничего страшного.
- Присядьте вот там. Сейчас я все принесу и вызову врача.
- Вы меня не слышите. Мне нужен аспирин, что теперь для этого нужен врач?
- Простите. Простите, пожалуйста. Сейчас принесу аспирин и воды.
- Воды? Да, воды. Несите. Хочу смочить губы.


Неизбежное отчаяние размножалось и увеличивалось, когда она подбирала слова. Ни слова о другом любимом, но все было и так ясно. Разлюбила-полюбила, кто бы мог подумать. Я проваливался в сон. К черту любовь.
- Извините. У Вас есть документы? Молодой человек, у Вас есть документы?
- Вы что милиция? Какие документы? Кхе-кхе-кхе, чертов кашель. Где мой аспирин? Вы издеваетесь?
- Вы уже выпили аспирин. Я врач скорой помощи.
- Скорой? Помощи? Да… мне нужна помощь, или не нужна… все равно.


Я пошарил в карманах плаща и вместе с несколькими желтыми листьями вытащил паспорт.
- Микешин Станислав?
- Да, а в чем дело?
- Поедемте с нами. У Вас может быть есть температура, или хуже того грипп.
- Поедемте, доктор. Поедемте.


Мне помогли встать две санитарки, и мы вышли на улицу. Ветер и дождь усиливались. В машине я слышал сирену, а потом провалился в забытье.


***


Когда я открыл глаза, вокруг никого не было. Белые стены, белый потолок, белые простыни, белые шторы – все белое. Лишь в прорези между занавесями полоса ярко-голубого неба.


Я не помню ничего… листья… и Лиза. Разрыв с Лизой…


В комнату зашла девушка в белом халате.
- Доброе утро, Станислав. Можно я Вас так буду называть. Утро и вправду доброе. Вы очнулись, а значит и до поправки рукой подать.
- О чём Вы? Где я и кто Вы?
- Станислав, Вы в больнице и уже как сорок три дня. У Вас были пневмония, лихорадка. Мы еле Вас спасли. Да, да, спасли. Вытащили с того света. Еще немного и Вы бы безвозвратно покинули нас. Но теперь все в порядке. Вы в седьмой районной больнице. А меня зовут Верой Станиславовной, я Ваш лечащий врач. Вы и раньше приходили в сознание, но на не продолжительные отрезки времени, а так в основном бредили.
- А что со мной случилось?
- Вас нашли в снегу у центральных ворот Пушкинского парка. Сотрудники милиции привезли. Сначала они подумали, что Вы замерзли. По их словам у Вас уже было синее лицо и руки. Но Вы им стали говорить про аспирин, листья и все посылали к черту любовь.
- Не может быть. Этого не может быть. Я не помню.
- Станислав, в этом нет ничего удивительного. Вы бредили. Сейчас на дворе март. Тепло. Просыпайтесь, Станислав. Пришла весна. Вы заново родились. Вы победили.


Я думал и никак не мог прийти в себя. Сугробы, бред, больница, листья, где Лиза? Я посмотрел на врача и только сейчас понял, как мне повезло. Какие красивые у нее глаза.
- Вера. Ой, простите.
- Ничего, можно итак.
- Вера, дайте Вашу руку.


Она подошла ближе к кровати и положила свою руку в мою ладонь. Я сжал ее. Тепло. Всепроникающее человеческое тепло.
- Спасибо Вам.
- На здоровье. Отдыхайте, Станислав. Я открою Вам форточку. Зайду попозже. Отдыхайте.
- Спасибо, Вера.


Я сразу вспомнил разрыв с Лизой, мои и её истерики. Упреки. Боль и горечь. Но сейчас все это пролетело около меня, даже не задев.


***


Какие красивые глаза у этой стройной молодой спасительницы. Они не смогут врать. В них тепло.


Я поглубже втянул в себя воздух. Пахло по-весеннему. За окном пели какие-то птички. На сквозняке развевалась штора, голубое небо слепило своей чистотой.


Новая жизнь!


Как тепло, как от всего тепло! Какие красивые глаза!