Арал мон амур

Педаль в такт женской ноги то поднималась, то опускалась, издавая железный скрежет уставшего металла. Из-за постоянного повторения действия вмятина в поддоне обрела далеко неплавное очертание педали и сплошь покрылась ржавчиной. Порою в нее затекали остатки супа, ячневая каша, промокшая шелуха от лука. Все это был полный крах, нет скорее упадок универсальной раковины с ножным приводом. Кто хоть раз из Вас видел сей агрегат, или хотя бы слышал о нем?! Нет, это далеко не модернизация швейной машинки. Значит либо число знатоков среди Вас равно нулю, либо к нему стремительно приближается.


И в тридцатые, и в сороковые годы прошлого века, вплоть до наших времен это чудо техники было распространено в степях Восточного Казахстана, где вопрос нехватки воды стоял ребром, а вопрос электричества вообще по сути своей не стоял. При внедрении плодов научно-технического прогресса Советской власти в жизнь в особо отсталых регионах нашей необъятной Родины по центральным улицам поселков районного значения проводились митинги с выступлениями первых партийных лиц со здравицами во славу Ленина, Сталина и Коминтерна. Впереди краснознаменной колонны на пьедестале, удерживаемой в воздухе четверкой батыров несли портрет Ленина, написанный маслом на холсте в «казахском» стиле. Что это значит? А то, что Ленин был чистокровным казахом. Уверен, что в Киргизии Ленин был никто иной, как киргиз. За первым пьедесталом несли второй поскромнее, на котором водружался писк хозяйственной моды, если так вообще можно сказать, - раковина с полуавтоматической подачей воды. Ножной привод играл ключевую роль и был еще одним предвестником коммунизма в степях Восточного Казахстана. Больше всего радовались Советские казашки, ну это и неудивительно. Теперь не надо было ходить к центральному колодцу, и жизнь рисовалась исключительно в розовых тонах.


Коммунизм так и не построили, а раковина все еще до сих пор работает во благо человечества. Хотя точнее не человечества, а скромной гражданки Республики Казахстан Сидоровой Карлыгаш.


***


Вечерело. Оконные проемы, затянутые полиэтиленом, зловеще потряхивало. Шуршание целлофана было подобно реянию стяга на сильном ветру. Время от времени раму то одну, то другую подергивало, казалось, что еще немного и их сорвёт, и с порывом суховея унесёт в направлении моря, там они медленно опустятся, как осенние листья, на водную гладь и в такт волнам будут покачиваться, будто на качелях. Карлыгаш не обращала на это особого внимания, и лишь когда её чуть слышное мурлыкание было под угрозой исчезновения в полифонии ДСП и клеенки, она повышала тембр. Когда угроза сходила на нет, ее голос вновь становился ровным, напоминавшим радиоточку «Маяка».


Домыв посуду, она покормила своего единственного пернатого друга среди людей, желтую канарейку. Имя у птицы было очень даже тривиальное – «Балапан», хотя сходу его можно воспринять витиевато пошлым. Она никогда не пела, была немая от рождения. А все потому что была уроженкой здешних краев.


Карлыгаш все-таки решила не выходить на улицу снимать постель с бельевых веревок, хотя прекрасно знала, что ей придется это сделать рано или поздно. Утром она вся в поту вставала с постели, по ощущениям напоминавшее полотенце на пляже, такое же мокрое и солёное. После чего несла все на улицу, включая подушки, одеяла и матрас, чтобы высушить под раскаленным солнцем и безжалостным ветром. Вечером на смену первой стадии приходила вторая: надо было идти снимать постель, ничего другого делать не оставалось. Другого комплекта белья, ни говоря уже о матрасе, одеялах и подушках, не было. Она надеялась, что муж, возвращаясь домой, занесёт все и без нее. Да, признаться, Карлыгаш изредка была наивной женщиной, но лишь в мыслях. Муж мог занести себя, но это у него получалось не всегда. Всегда у него выходило одно – приходить домой ужратым вусмерть, выражаясь интеллигентно – на рогах. Муж её давно уже не напоминал что-либо схожее с человеком. Вурдалак, упырь, зомби – это не плоды больной фантазии писателей. Это имеет место каждый день. То упырь, то зомби, то вурдалак. Кто-то подметит, что разницы никакой. И будет не прав. Грань, тонкая линия разделяет этих нечто и примером может служить муж Карлыгаш – всегда такой разный… Актер погорелого театра. Непризнанный гений, спродюсированный самогоном и брагой. Карлыгаш не называла его по имени долгие годы. Имя она любила, а мужа давно уже нет. Имя для нее было прошлым, захороненным в ближайших дюнах. Так оно и было. Как-то она написала следующее: «Егор, прощай!» и закопала этот клочок в песках недалеко от дома. Лебединую песню по мужу вместе со слезами унесло ветром, реквием по имени уже давно потонул под толщами кварца. Мужа она распылила как прах, имя похоронила по христианским обычаям. Покойся с миром.


Она накинула на себя клеенчатый дождевик-ветровку и, согнувшись в три погибели, направилась к веревке. Песок задувало даже снизу. Она привыкла в такой ветер делать все на улице вслепую. С широко раскрытыми глазами и грудью колесом в такую непогоду можно посмотреть лишь однажды, а потом сдать глаза в утиль. Постель была дома, а с ней два-три килограмма песка. Но эта кучка отнюдь не резала глаза. Каждый день Карлыгаш вываливала за порог два, а то и три ведра этого добра. Ветер задаривал ее по случаю и без. Иначе и не могло быть – ветер и Карлыгаш - друзья не разлей песок.


В половых щелях, между досками, росли травы-муравы. Блага в доме почва не выдувалась. Они были вначале поневоле комнатными растениями Карлыгаш, но потом она их даже полюбила и стала поливать. Ковра сплошь зеленого не получалось, но все же цвет жизни был, ой, как, кстати, на фоне желто-серого праздника смерти.


Скоро муж придет. Ему ветер ни по чем. Вечно в шлемофоне и очках летчика –ходячий мессершмидт.


***


Карлыгаш в детстве была застенчивой девчушкой, слегка колченогая и немного косила на левый глаз. У нее были перламутровые сандалики, белые гульфики в мелкую клубничку, ярко-жёлтый сарафан и большие розовые банты, но все это она надевала только три раза в году: в свое день рождения; в день рождения В.И. Ленина и в день рождения отца. Когда были мамины именины, сестер и братьев она ходила на босу ногу в юбке, блузке, и то и другое выглядело блекло и невзрачно.


Шли годы, Карлыгаш впитывала красоту, как губка, хотя вокруг ее и в помине не было. Один лишь песок и солёное море. Дед излечил ее косоглазие, навешивая на ободок маленький меховой шарик слева от худого глаза. Ноги стали стройными сами по себе, будто по мановению волшебной палочки волшебницы. Копну жженой соломы на голове сменил водопад шелковистых каштановых волос, излучающих здоровье и силу. Карие глаза, они были особенно красивы в отражении морской воды. Два антрацитовых камешка на дне. Таких ровных и белых зубов не было ни у кого в роду. На семейных фотографиях её зубы ослепительно блистали и выглядели нереальными на фоне окружающего гнилья. Она любила улыбаться и смеяться, хотя поводов для этого было мало и с каждым годом все меньше и меньше. Арал уходил всё дальше и дальше.


К семнадцати годам она полностью сформировалась. Все её сравнивали с длиной жердью. Для любой за счастье было получить такой комплимент. Лишь один аксакал однажды сказал, что она как кипарис. Когда-то он хорошо видел и читал книги.


Её еще в детстве полюбил Джанибек, мальчишка с соседней улицы. Он был ей другом и обещал увезти из этого гиблого места. Ей нравился этот бала, сильный и храбрый, как тигр, с душою джейрана.


Шли годы, а Джанибек и Карлыгаш все также жили мечтами кинуть свой родной край, зимой они хотели уехать в Индию, где стада слонов упорно пробивают людям дорогу в джунглях; летом их тянуло в Лапландию, где когда-то Герда героически спасла Кая. Нетрудно догадаться, что все свои мечты и фантазии они черпали из книжек, раздобытых в скудной библиотеке колхоза. Джанибек порою прижимал по-братски к груди Карлыгаш, и ей становилось так тепло от его горячего тела так уютно и спокойно, что она ни за какие богатства мира не желала расставаться со своим другом. Джанибек частенько проучивал мальчишек задорными оплеухами за смешки, летевшие, словно чайки, вслед за удаляющейся Карлыгаш, которая как Фрегат с высоким парусом покачивалась среди дюн. Он был готов отстаивать её честь и перед ребятами постарше, о, храбрый тигр, с душою джейрана.


Как-то раз Джанибек позвал свою подругу гулять, на лице его сияла улыбка, подобно раскаленному солнцу, обжигавшая своими лучами. В руках у него был новый журнал, скрученный в подзорную трубу. Он сидел на скамейке у забора, когда Карлыгаш вышла из ворот.
- Слева по борту замечена каравелла. О, аллах, на мостике сама Карлыгаш.
- На абордаж его ребята. В трюмах Джанибека всегда есть, чем поживиться. Улю-лю.
- Свистать всех наверх. Мы в ловушке. Не миновать резни в этот безветренный день. Нам не ускользнуть, сто чертей кряду.


Карлыгаш села на скамейку рядом с Джанибеком, он достал из кармана горсть, слипшихся от жары разноцветных драже, немного склонив голову в покорности. Она в шутку вырвала заслуженную добычу из рук побежденного и слегка толкнула Джанибека в грудь. Он виртуозно кувыркнулся через спину и упал на песок. Напевая какую-то печальную мелодию, прокричал:
- Прощай, о, беспощадная Карлыгаш. Наши морские дороги еще пересекутся, и тогда не стой у меня на пути, у меня - отныне Джанибека - мстителя.


Она засмеялась, так искренне, так нежно над только что разыгранной трагедией, из-за чего Джанибек только укрепился в своих помыслах открыть весь план Карлыгаш об их скором путешествии.


Джанибек положил скрученный журнал на скамейку, облизал сладкие от конфет руки и вытер их о мешковатые штаны. Что-то пробубнил. Карлыгаш пока не придавала никакого значения происходящему, ей по-прежнему было весело от разыгравшейся сцены, ей хотелось еще и еще броситься с головой в вихрь фантазий, подальше от сковавших безжизненных песков.
- Это. Я здесь, то есть мне журнал привезли. Вот. Там есть рисунки красивые. Плот я буду строить. Поплывем отсюда на другую сторону или на остров, там где ключи бьют.
- Давай, только я из лоскутов пиратский флаг сошью с черепом и костями. А если проголодаемся, то шурпу из этих костей наваристую сварим – она хихикала, её забавляло, что игра продолжается.
- Тогда и черную повязку мне сшей, а я выстругаю два пекаля и будем боты грабить. А потом награбленной рыбой торговать в соседнем селе. Я серьезно, Карлыгаш, будь чуточку посерьезнее.
- Х-О-Р-О-Ш-О. К-А-К С-КА-Ж-Е-Т-Е Д-Ж-А-Н-И-Б-Е-К!
- Баста! Стоп игра. Смотри.


И Карлыгаш уже плыла на плоту вдоль коралловых рифов, в прозрачной воде легко угадывались по очертаниям морские звезды, рыбы-флейты, фиолетовые медузы. В ушах завывало, парус трещал по швам от натяжения. Плотом мужественно правил Джанибек, молча, чуть с прищуром, на корме. И вот уже ее бросало в другую крайность: как будто разыгрался шторм, разбушевалось Карибское море, плот отнесло далеко в открытое море, уже не виден изгиб тонкой береговой полосы. Джанибек отчаянно пытается спасти сошедший с ума парус. Сильный и храбрый кит, с душою морского котика…
- Карлыгашечка!!! Ну, очнись. И не сжимай так журнал, там же схемы плотостроения.


Ладно, думал Джанибек: построю, там и поговорим.


***


Скрежет трескучей двери привёл Карлыгаш в чувства. Очнувшись и стряхнув былые воспоминания, она встала и стала накрывать на стол. Оно еще толком не зашло внутрь, а застряло на границе. Дверной контроль. На самом деле чаще всего так и было, Егор потерял всякий контроль над собой и силой притяжения, как только коснулся ручки.
- Прощайте силы вековые.
- Прощай Егор. До завтра.


Карлыгаш без лишних слов поставила незамысловатую снедь на стол, ту что… неа не Бог, а дядя Ержан послал, но сыра не было. Егор, тоже не тратя силы на разговоры, подошел к кормушки и опустил в нее лицо, не немного одутловатое, песочное и красное. Иногда, между тем как поднять ложку и тем как направить свою одутловатость навстречу тому самому столовому прибору, он брюзжал нечленораздельно и тем более немелодично.


А Карлыгаш стояла и плакала. Она постоянно плакала, когда видела: во что превратился её муж. Она уже ждала с покорностью его излияний.
- Хватит – более или менее четко прокричал Егор – хватит. Всю кровь из меня выпила. Ведьма треклятая. Да, я бы инженером стал, в люди выбился, если бы ты, сука драная, ребенка родила. Выкидышная.


Она зарыдала, хотя и знала, что это лишь пьяные разговоры. Ей все равно было обидно. И каждый раз после этих слов – она задавалась вопросом: что я здесь делаю?
Егор свалился со стула. Несколько минут его тело даже не симулировало подъем, а потом закопошилось в телесной какофонии – то руки, то ноги пытались найти опору, но, в конце концов, соскальзывали в бездну бессознательного.


Карлыгаш взяла его за руки, с уверенностью человека, обладающего титаническими возможностями и опытом. Лишь желваки на лице выдавали её напряжение. Когда груз был доставлен до места назначения и определен на ночлег, глаза Карлыгаш потухли, словно фары у авто с хилым аккумулятором. Долг возвращен.


***


Джанибек отвязал веревку, вспрыгнул на плот и оттолкнулся шестом. С берега ему махала Карлыгаш. Он не выдержал и спрыгнул с судна, которое уже отнесло на метров десять, и вплавь рванул к ней. Выпрыгнул по-лягушачьи из воды и обнял свою возлюбленную.
- Я вернусь, лишь только займется рассвет на горизонте. Ты не успеешь проводить дядю Расула с отарой, а я буду снова сжимать тебя в объятиях.
- Джанибек, любимый, возвращайся с благой вестью. Аллах с тобой!!! Найди тот оазис, где мы сможем построить дом и родить детей.


И он рванул, словно дельфин, догоняя свой «корабль». Ему предстояло осуществить их совместный план. Они знали, что в километрах двадцати к югу от их причала, в море, есть большой остров, дикий остров пригодный для жизни. О блаженство, райская нега.


Три раза рассвет сменял закат, три раза дядя Расул уводил на пастбища отару. Три дня и ночи Карлыгаш провела в ожидании. Ныло сердце. Она молилась Аллаху, обращалась к неведомым силам, уповала на судьбу. Но никто не смог помочь ей, разделить её горе, оплакать любимого. Джанибек не вернулся. Поиски её и его родных результатов не дали.
- Где же ты, мой избранный? Куда же ты канул? Верю: жив ты и здоров. Приди же. Молю.


***


Педаль в такт женской ноги то поднималась, то опускалась, издавая железный скрежет уставшего металла. Карлыгаш мыла посуду после мужа. Руки плохо подчинялись. Сегодня её как-то по-особенному задели слова мужа. Потухший взгляд куда-то вдаль и слезы. Большие бусины слез сбивались в ручейки и неслись, неслись. Обида стала комом в горле. Она вытерла насухо перемытую посуду, прибралась. Собрала волосы в пучок, повязала платок, накинула дождевик-ветровку и выбежала на улицу.


Карлыгаш, погружаясь в темноту, шла куда-то вдаль по внутреннему компасу, но вопреки всему взгляд её ожил и приобрел прежний блеск. Блеск хищника в ночи. С каждым последующим шагом походка приобретала уверенность и кошачью грацию и это притом, что буран никто не отменял, и песок все также парил в степи, будто сонмище гнуса. Также кусал и жалил.


На лице Карлыгаш несмотря ни на что сияла улыбка. Она был уверена в победе, победе добра над злом.


Взмах за взмахом. Солёная вода сама выталкивала её на гребень волны. Она плакала и смеялась. Она задыхалась от переполняющих её эмоций.


В голове Карлыгаш крутилось лишь одно:
- Я иду к тебе любимый, мой храбрый кит, с душою морского котика…