Лицо

 У нее было такое лицо... Никакое. Такие лица называют актёрскими. Чуть мазнёшь румянами - красавица, а так - мышь-мышью, в толпе не отличишь. Она становилась красивой, когда этого хотела. Прямо так и говорила себе - "сейчас стану красавицей", - и становилась. Даже без румян, подводок, и прямо в том халате, в котором ходила дома. Она включала музыку - любую, халат подвязывался рукавами на талии, получалась вроде длинная юбка с разрезом. И начиналось. Сначала были танцы - чистый импровиз. Она поглядывала на себя в зеркало и отражения в шкафах - потом забывала. А танец набирал оборот - "Царица Шева прекрас-с-на, но она ни при чём...". Шептала она в такт танца... А танец становился всё более шаманским, и движения были какие-то...ведьминские, и она уже летела.... летела, и гнулась, и падала на колени, и поднималась одним ловким движением... И вся древняя Индия, инки, жрецы вуду и престарелые цыганки смотрели на нее, одобрительно покачивая головами. А один чёрный цыган с золотой улыбкой всё кричал ей : " Жги! Жги... Скучно в доме, если в доме ни креста, ни ножа...!" "Хотел уйти, но в доме спит моя госпожа..." - дошёптывала она фразу. Гос-по-жа-а-а... И старый страшный цыган превращался в дона Хуана. Хуан сидел на красной табуреточке, и любил гитару так, как не любит самый пылкий новобрачный в первую ночь. Начиналось фламенко. Хуан смотрел ей в глаза, и она их прятала, закрывала - слишком откровенно любил Хуан. От такой любви - бежать, бежать... Она и бежала. Она говорила ему - "никогда я не буду твоей, я - ничья, я - свободная, я сама по себе. Никогда ты не прикоснёшься ко мне - ожоги мне ни к чему!" Так она говорила в танце Хуану, и Хуан исчезал. А она танцевала уже другой танец: "он ушёл, как это печально, больно, так больно, разве можно жить с такой болью? Точно босая по битому стеклу, а крови нет.

 Нет, потому что пол паркетный, светлый, паркетина к паркетине. Ремонт два года шёл. И она ложилась на пол, отдыхала, рассматривала пылинки...
 А потом вставала трезвая, снимала с себя всё это промокшее, и шла в душ. Вода смывала всё. Волосы становились блестящими, и лосьон для тела благоухал лимоном и фрезией.
 И тогда начиналась настоящая красота. Она смотрела в зеркало - вся чистая, и лицо...лицо по-порежнему никакое, но совсем не то никакое, как прежде.

 Она мяла свои скулы, подбородок, точно хирург перед пластической операцией. Оглаживала лоб, медленно проводила пальцем по векам...

 "Губы подкачали...", - вдруг слышала она знакомый голос с трещинкой у себя за спиной. В дверном проёме, развалясь, стоял модный стилист, видимо, давно уже наблюдая за ней. Едва не споткнувшишь о порожек ванной комнаты, он почти ввалился в неё, уткнувшись руками в запотевшее зеркало. "Чем тут у тебя..." - бормотал он, пытаясь протереть стекло своим шарфом.

 Потом внимательно осматривал её лицо, поворачивая его так и этак, приподняв пальцем под подбородок. "Да-а-а...", - протягивал он. "Ну что ж, работы здесь...- лекции читать не моя..." - замялся он в слове, пытаясь высказаться поприличнее, потому как любил пересыпать свою речь тем, что принято называть "ненормативной лексикой". Что, кстати, ему удивительным образом шло.

 - Так вот, губы... Губы... Губы мы сделаем, как у Мэрилин. Такими блестящими, изогнутыми... Таким губам нужно молчать - они сами всё скажут. Так ведь? - и заглядывал ей в глаза, щурясь и похихикивая. Еще поколдовал над нею, доводя последние штрихи на лице, ароматным воском уложил волосы... Ну что ж, всё готово. И он вёл её одеваться. Хмыкая, перебирал плечики с шифонами и какими-то немыслимыми жакетами. Наконец, остался доволен, велев одеть ей "вот это".

 Стилист последним оценивающим взглядом, раскинув тощие ноги по подлокотникам кресла, с прищурью смотрел на неё. И почему-то брякал: "Трансвестит так бы не оделся". "Я не трансвестит - я девушка", - отвечала она. Хотя можно было и промолчать, что с ним говорить - пустое место.

 "Я девушка, девушка, прекрасная девушка!" - пела она в зеркало. "Всем хорошая девушка, кабы..." - глаза её печалились, но этого допускать было нельзя, и она вскидывала ресницы, и долго смотрела в зеркальные свои глаза. Долго,долго... И в эти глаза она говорила себе твёрдо, чётко, убеждённо: "Я - девушка. И зовут меня... Зовут меня... Сегодня моё имя - Эсмеральда!" - вскрикивала она. "Сегодня я уличная танцовщица, и обещаю влюбиться в Квазимодо!" Немного посомневалась - "а может мне побыть Консуэлой? "Консуэло" - значит "утешение". Консуэло Веласкес, например. Написать одну песню - и какую! А потом просто жить. Украшать свой дом и, любить своего сына... Я бы всё отдала, чтобы любить своего сына..." Слёзы чуть не испортили всё дело. "Эй, Эсмер-р-р-альда! Эй,р-р-р, Эсмеральда!!!" - откуда это кричат, с улицы? Это кричит она сама - Эсмеральда.

 Итак, Горбун. Да, он уродлив, ну и что же? Это во-первых. А во-вторых кто сказал, что он уродлив? Он красив! Он влюблён, а значит красив. Разве не достойно любить того, кто любит? Достойно...Это не то слово. Эсмеральда пыталась подобрать слово, задумалась, присела на край дивана... Итак - любовь, красота, уродство, награда, утешение, отчаяние, слёзы, боль... Да разве об этом нужно думать такой красотке, как Эсмеральда? Но Эсмеральда думала об этом, и думала часто. Почему любовь приносит боль, почему доверие, близость и бескорыстие оборачиваются обманом?...

 Порой разгадки казались так близки; например, когда прономишься в вагоне метро и смотришь в окно на все эти переплетённые провода - зрачки мелькают, мелькают... И вдруг кажется - вот ещё чуть-чуть, и ты поймёшь всё, вообще ВСЁ! Вот ещё чуть-чуть... чуть. Но не происходит этого "чуть", только вдруг безумно устанешь, захочешь присесть на скамью. И знать, что ты - человек, едущий в метро, в освещенном жёлтом вагоне, скамья холодная и твёрдая, кругом люди читают. А за синим окном - да - переплетённые провода, толстые и тонкие, и прочие технические штуки. И тебе никогда не понять, как оно там всё устроено, потому как ты - чистый гуманитарий, и едешь сдавать историю чего-то древнего. Древнего-древнего...

 Эсмеральда спускалась по лестнице, стуча каблуками. Сначала быстро, потом всё медленнее и медленнее, прислушивясь к стуку своих каблучков. Стук каблучков прекрасен, наверное потому, что говорит - есть жизнь, если есть женщина, которая их носит.

 И вообще всё хорошо, Эсмеральда! Солнце полыхает на улице, гомонят эти маленькие, серые...ну, воробьи, конечно! Она к воробьям относилась благосклонно. Во-первых они знают, что делают - крошки собирают, строят гнёзда, в особо холодные дни сидят на веточке хором, комочками. Знают - если будут так сидеть - согреются, а из подъезда выйдет добрая душа и набросает им корочек.

 А еще один её давний поклонник: псевдохристианин, фанатик и патологический ревнивец, рассказывал байку, якобы воробьи подносили гвозди, которыми Христа прибивали, за что их надо... что он и делал. Ревнивец пошёл вон, а воробьёв она полюбила еще больше.

 Ох-ох-ох, сколько такого в мире, и всегда болело внутри у Эсмеральды, когда она такое слышала. Ведь она с детства решила - буду всегда за тех, кого гонят.

 Итак, улица. Шумно. Шел матч, и улицы были переполнены чьими-то фанами в шарфиках, и милицией. Милиционер попросил показать паспорт. Порядок. "А позвольте спросить, молодой человек, почему Вы попросили документ именно у меня?" "Понравилась..."-осклабился веснушчатый.

 "Я прекрасная девушка, я всем нравлюсь, меня все любят...Как хорошо" - подпевала Эсмеральда воробьинную песню. "Меня любит Горбун", - вспомнила она.

 Горбун не был горбуном. Он был довольно известным ювелиром, и ему даже заказали сотворить какой-то особо ценный приз из серебра. В виде замысловатой пирамиды. И, видимо, действительно хороший был ювелир, если пирамиду выкрали прямо перед самым вручением. И это была его великая печаль и расстройство. Вот горе-то! Но не для Эсмеральды. Наоборот - если ты печален и влюблен, то утешение твоё близко. И это я - Эсмеральда!

 Итак,Горбун не был горбуном, но не был он и Квазимодо. И лепестки эсмеральды час за часом слетали с милой девушки - утешительницы печальных сердец. Когда последний лепесток опал и Эсмеральда заскучала - в сумочке зашуршали банкноты, и она вышла на улицу. Уже не танцовщица, уже не стуча каблуками, и уже в неизвестное время суток - то ли вечер, то ли утро...

 Тут бы и проверять документы веснушчатому, но какой интерес, если такое лицо - никакое.