Анох

                Многие вещи нам не понятны
                не потому, что наши понятия слабы;
                но потому, что сии вещи
                не входят в круг наших понятий.
                Козьма Прутков


        ***               
      
       Скажу вам по чистой правде, в последнее время в своей повседневной жизни по обыкновению я сдержан и молчалив. В хорошем смысле. А говорю это вот к чему. Моя искренность, открытость души время от времени доставляли мне более или менее чувствительные неприятности. Однако каково бы там ни было, а это отнюдь не смогло поколебать мою самостоятельность, волю и твёрдость духа, напротив - сослужило добрую службу. Взгляды мои стали обширнее, мир мой добрее, я лучше понимаю людей, спокойно определяю своих оппонентам, смотрю вокруг и, следуя интуиции, узнаю своих друзей, обдуманно и взвешенно избираю слова, отвечаю за то, что делаю. И ныне для того, чтобы я публично о чём-либо высказался, должно произойти нечто такое необычайно значимое, что задело бы меня за живое, потрясло основательно.
      
       И на тебе! Осмелюсь вам доложить, такое - случилось! И мне не терпится прямо сейчас всё излить. Рассказать об одном из самых что ни есть необычайных событий, о таком редком случае, какой и представить себе невозможно. И я, описывая ход тех, свершённых событий, участником каковых довелось мне стать, и какие в памяти моей запечатлелись особо, беру на себя смелость, чего бы это ни стоило, поведать о них так, какими они являлись в действительности, ничего при этом не опуская и не присочиняя ни на йоту, даже если рассказ мой придётся по вкусу не всякому. Но, тем не менее, что было, то было.
       Это не сказка, не вымысел и не аллегория, а то, что действительно было.

       ***
      
       Так вот. В тот памятный день около полудня при светлом сиянии зимнего солнца я шёл быстрым шагом знакомой улицей по делам службы. Мороз свирепствовал. Пушистые белые снежинки, забавно кружась в студёном воздухе, переливались всеми цветами солнечного спектра, беззаботно скрипели под моими ногами.
       От холода я окоченел с головы до пят. И, проходя неподалёку от двухэтажного здания старинной постройки, - в котором директором солидной финансовой компании трудился мой добрый друг, - я, чтоб не упустить случай в удовольствие обогреться и отдохнуть в радушной обстановке, решил заглянуть к нему в офис.

       И нужно же было случиться такому, что судьбе было угодно приготовить для меня там нечто такое... Нечто такое непостижимое. И вместе с тем такое явственно ощутимое, что возымело влияние на мой кругозор!..

       Однако, без дальних слов и обо всём по порядку.
       Едва я распахнул двери упомянутого заведения и перешагнул порог, как дорогу мне преградил охранник. Ростом под два метра детинушка. В бронежилете. При оружии. И прочих атрибутах силы. Он беспристрастно, почти не шевелящимися, словно позыченными устами мне сообщил, что директор сегодня никого не принимает.  Больше того... и завтра - тоже.
       Мгновенье-другое подумав, я отрекомендовался и велел ему доложить обо мне. Он всё исполнил быстро и в точности.
      
       Приятно было застать моего друга на рабочем месте. Тем более, мы не виделись уже около двух месяцев...
       Но, едва войдя в его кабинет, моя надежда на тёплый приём мелькнула крылом и растворилась в пространстве улетевшею птицей. Её больше не было. Неприятный холодок пробежал по спине. Мгновенно бросилось в очи, что, несмотря на лютый мороз, окно кабинета было распахнуто настежь. А директор, съёжившись от холода, в глубоком унынии неподвижно сидел в широком кожаном кресле, укрывшись зимним пальто. Был бледен. Дышал через раз. И ещё того удивительнее - взгляд его застыл в одной точке и с горечью сверлил холодную пустоту пространства. Лицо выражало растерянность и недоумение. Видимо гнетущее разочарование висело у него на душе и клонило всей своей тяжестью к поверхности большого стола. Было вполне очевидным, что хозяина кабинета тяготило что-то беспрецедентно серьёзное.
       Но всего более меня поразило невероятное то обстоятельство, что в кабинете стоял жуткий запах, который был незнаком мне ранее.

       Я непроизвольно вздрогнул мелкой дрожью от не поддающегося чувствам и разуму таинственного предчувствия. И вся моя кровь залпом ударила в виски. С этого мгновения мной овладела непонятная, неконтролируемая и неизвестной породы тревога. Она сдавливала мою грудь и усложняла дыхание. И разом исчезла та радость, с которой я намеревался согреться чашечкой аппетитного крепкого кофе с вишнёвым ликёром и провести время в милой беседе с приятелем...

       Видя меня в крайней растерянности, мой друг минут через две стряхнул с себя оцепенение тягостных мыслей и предложил присесть. Я опустился в холодное кресло и силой воли возвратил себя в реальность. И, едва придя в более спокойное состояние, но ещё находясь в совершенном недоумении, смотря в упор на директора, не замедлил поинтересоваться со всей остротою переживания:
       - Что здесь стряслось? Что мучит тебя? Поделись своею печалью, - нехорошо, когда на душе что-то камнем безмолвным висит.
       Он постепенно собрал волю в кулак, оторвал глаза от поверхности стола, и кисло, как среда на пятницу улыбнулся.
       - Печаль моя заключается в следующем, - его замогильный, простуженный голос через какое-то время нарушил холодную тишину. - Где-то с неделю назад в этом кабинете появился довольно неприятный запах, - продолжал он. - Чтобы найти, откуда запах исходит, были задействованы всевозможные службы. Вскрывались полы, вентиляционные короба, обшивка стен, встроенные шкафы. Источник происхождения запаха искали сантехники, электрики, газовщики, водопроводчики, представители санитарной станции и прочие службы. К досаде результаты не увенчались успехом. Запах только усиливался. Нервное напряжение нарастало. Сотрудники фирмы, ошалевшие от противоречивых слухов, перешёптывались в коридорах, охотно строя всевозможные догадки. Даже самые матёрые скептики верили всему, вплоть до того, что это дело рук инопланетных конкурентов. Я вынужден был принимать посетителей в приемной.  Это бы ещё куда ни шло, но всего хуже то, что в довершение беды по городу поползли невероятные слухи. Солидная фирма теряла репутацию, с вытекающими последствиями...
       И в заключение печального рассказа директор, видимо для большей полноты и ясности сложившегося положения, с горечью и заметно нервничая, произнёс несколько таких слов, которые, по присущей мне скромности, передать здесь не решусь.

       С изумлением выслушав его сообщение, и чуть переведя дух, я, смешно сказать, невольно провёл рукой по волосам, как бы отгоняя наваждение от головы своей. Ведь ничего подобного мне никогда ранее не приходилось встречать. Это настолько взволновало меня, что я, поражённый, смущённый, путаясь в обессилевших мыслях, пытался улыбнуться и не знал как это делать и что говорить. Если бы эту несуразицу мне рассказал не прекрасно известный товарищ мой, а кто иной, я посчитал бы, что всё-то есть одна из тех древних сказок, которые любят рассказывать зимой в тёплой избе бабушки своим любознательным внукам. Полагаю, каждый из нас, окажись в подобной ситуации, чувствовал бы что-то подобное. И это вполне естественно...

       Здесь, прежде всего справедливости ради, будет уместно отметить, что мой друг не из капусты на свет появившись сразу директором стал. Он прошёл приличную школу жизни. И в свои сорок три года уже слыл человеком волевым, решительным и не из робкого десятка. Он был среднего роста, статен и крепкого телосложения. Лёгкая седина на висках прибавляла ему дополнительные бонусы к его руководящему положению. А его характерный взгляд из-под слегка приподнятых тонких бровей на приятном, открытом лице, уверенная походка свидетельствовали и о незаурядной внутренней силе. Жил он всецело своей нежно любимой работой. Ставил цели и со свойственной его характеру настойчивостью неуклонно добивался их исполнения. Замыслив что-нибудь, он загорался и уже не мог успокоиться, пока не приведёт задуманное в исполнение. И за всё время нашего знакомства я никогда не слыхал от него ни оха, ни вздоха. И ещё добавлю, он был весёлым жизнелюбом. И убеждённым материалистом...

       Всё это так. А меж тем в моей голове в бешеном танце вертелись всевозможные мысли. Одну догадку сменял десяток других. И я был бессилен остановить их, чтобы направить своё сознание к какому-то одному решению. И продолжалось так, видимо, долго.
       И от того я уже, было, намеревался проронить слово хоть о чём-то, как тут-то в меня вошёл какой-то отчаянный дух, и я задумал дерзкое предприятие. Взял смелость и говорю ему:
       - Хорошее решение надо искать не в печали, а в радости!
       - Какая, - отвечает он мне, - радость при таком случае?
       - А такая, что у меня есть план. Но пока ты не угостишь меня для радости коньяком и кофе, я тебе не слова не скажу. Согласись со мною – ты знаешь мой характер.
       Он посмотрел на меня и говорит:
       - Подводи, подводи! Что такое дальше скажешь?
       А впрочем, думал-подумал он, и согласился. Живо приготовил аппетитный горячий кофе, поставил на стол бутылку азербайджанского коньяка, фужеры и запер на ключ двери.
       Как-то незаметно опустела бутылка, выпито кофе, я согрелся, быстро овладел собой. И тогда, движимый благими намерениями помочь своему другу, обратился к нему. И слова мои звучали с твёрдой уверенностью, я ни секунды не сомневался в их правильности:
       - Мне всё это весьма странное дело представляется очень досадным, тем более, что чревато оно опасными дурными последствиями, - начал я издалека... - Случай редкий. Можно сказать, в высшей степени исключительный. Причём положение, в котором оказались твоя фирма и лично ты иначе как преглупым не назовёшь. Однако же нужно срочно спасать положение... Вот что, - аккуратно подбираясь к сути, продолжал я, - на меня сошло наитие, и родилась любопытная идея. Поэтому, как бы там ни было, будь столь любезен выслушать со вниманием то, что здесь я скажу, и не сочти всё превратно. А смысл моего предложения вот в чём. У меня есть давний хороший знакомый, с которым я в приятельских отношениях. Он, можно сказать, человек вполне превосходный, и в высшей степени опытен и сведущ в сродных делах. Зовут его - Тимофеевич. Так вот, этот добрый малый в свои полсотни лет, среди прочего, искренне верит, что душа бессмертна. Перед сном читает сказки Шахерезады и слушает балладу №4 Фредерика Шопена. Кроме прочего, он занимается поиском по фотографии пропавших без вести людей. И, отмечу, не без успеха. И если ты не будешь возражать, то я смогу подключить его к расследованию. Надеюсь, что он найдёт тайные пружины дела и сможет пролить свет на это событие - загадки подобного рода, на мой взгляд, ему под силу. И действительно, в этой ситуации нет лучшего средства, более надёжного и менее опасного.
      
       На этом я и закончил бы своё предложение. Но, глядя на посеревшего от мрачных мыслей директора, мгновенно почувствовал, что обязательно надо сказать ещё пару значимых слов. Ведь сейчас - момент истины. Либо пан, либо пропал. И тогда я весьма уверенным голосом огласил ему следующее:
       - Хорошо осознай, что не может быть случайностью это событие. Не может! Должна быть причина ему. Надо искать источник её, зерно. Без зерна ничто не прорастает! К такому тонкому делу нужен нестандартный, вполне деликатный подход. Подумай-ка здраво над этим…
       - Не понял! - едва я умолк тут же воскликнул директор, весь становясь точно маковый цвет...
       - Если бы всё в нашей жизни можно было так сразу понять, то... сам знаешь...
       - Так всё-таки: к чему ты склоняешь меня? - продолжал артачиться он. - Что, здесь мне нужны какие-то маги там, экстрасенсы да шарлатаны? - А ты подумал какая после пойдёт обо мне слава? - не унимался он с плохо скрываемой ухмылкой. Казалось, что ещё самая малость и на его виске лопнет переполненный закипающей кровью сосуд.
       - У тебя, мягко говоря, проблема. И если её не решить в ближайшее время, то придётся тогда переехать в другое здание, а то и вовсе закрыть твою фирму. Может, ты такую предпочтёшь себе славу? - спокойно парировал я. - Полагаю, уверен, что решение проблемы надо искать не в материальной плоскости, это не просто бесперспективно, но и чревато. Да и глупо искать «то, сам не знаю что, там, не знаю где сам». И не знает никто из доселе искавших, не имеющих достаточного воображения, чтобы представить истинное состояние дела. Но, с другой стороны сложившаяся ситуация - это звёздный твой шанс. А потому уймись и во всём положись на меня! В данной ситуации такое действие видится мне самоочевидным, а потому и единственным рациональным решением.
       И в заключение я весьма категорично и убедительно огласил:
       - Таково моё твёрдое слово!

       Я смолк в ожидании результата. В кабинете сделалось тихо, как в немом кино. Друг мой выглядел потерянным. Было заметно, как трепетались нервы его в напряжении. Молчание в любую секунду могло взорваться...
       Так длилось несколько драматичных минут. Изредка поглядывал я на него. Чувствовалось, как его мысли звонко перемалываются в тисках опытного и прозорливого директорского бизнес-мозга. Я же, безмолвствуя, участливо ожидал...
       Внезапно в звонкой тишине кабинета хозяин его резко подхватился с уютного кресла и быстрой походкой на весёлых ногах устремился ко мне. Подошёл. Остановился. Мы встретились взглядами. Какое-то мгновение его уставшие глаза с глубоким отчаянием сверлили меня...
       Замечу, что в ответ на моё предложение я вполне мог ожидать от него безапелляционного отказа. И заранее приготовился к этому. Учитывая его материалистические взгляды на жизнь, как о том уже было ранее сказано, он запросто мог так поступить. Да и у каждого нормального человека в подобных обстоятельствах сработала бы безусловная защитная реакция.
       Представьте же себе, что к великому моему удивлению, дело приняло иной оборот. Он ещё долго хранил безмолвие, уставившись неподвижным взглядом в пол. Но вот поднял глаза, и кисло усмехнулся в похудевшие за последнее время щёки. Видимо очень хотелось верить ему в чудеса, да вот только мирские дела не позволяли. А вот потом... Потом, похоже, нежданно-негаданно даже для самого себя, он повеселел, словно мальчику сладенький пряничек дали, и примирительно молвил ко мне:
       - Да, дружище, правда сегодня с тобой заодно. Может оно и так - есть на свете дива! Я внимательно проанализировал все твои доводы, - продолжал рассудительно он, - и, принимая в расчёт твою опытность, полагаю, что они благоразумны и весьма основательны. Ты поступаешь, как истинный друг! Действительно, это единственно верное решение, которое видится в полном тумане. Я непременно послушаюсь твоего совета... Затем, помолчав некоторое время, он ещё более твёрдо прибавил:
       - Что ж, решено! - Делай так, как скоро сможешь всё организовать, я тебе верю! Одно только прошу - пусть, всё, что здесь произойдёт, останется до поры до времени в тайне. Договорились? - на всякий случай прикрыл он тылы.
       А я, в свою очередь облегчённо выдохнул, так как почувствовал, что до упёртого человека всё же что-то дошло. И, получив столь благоприятный ответ и одобрение, окончательно воспрянул духом. Ко мне вернулась моя весёлая отвага. Я приступил к действию.

       ***
      
       Итак, наступила та достопамятная пятница. Нетерпеливо дождавшись, когда короткий февральский день клонился к долгому вечеру и над городом густели ранние зимние сумерки, словно выдавливая остатки серого дня со своей территории, мы с Тимофеевичем и двумя его ученицами - помощницами, Ириной и Светланой, пришли в офис моего друга.
       К нашему прибытию он заранее отпустил всех сотрудников, проветрил кабинет. Но всё равно запах стоял удручающий.

       После обычного ритуала знакомства по приглашению директора мы все удобно расселись за большим круглым столом.
       С левого плеча Тимофеевича расположилась Светлана. Ей было около двадцати пяти лет. Она была свежа и благоуханна. Её открытое привлекательное, раскрасневшееся от морозного воздуха с решительным выражением лицо излучало уверенность и спокойствие, так если бы подобными делами ей приходилось заниматься чуть ли не каждый день. И, как мне показалось, для неё вся жизнь всегда была полна чудес и забавных приключений.
       Она с независимым видом сняла с себя все украшения - сережки, цепочку и кольца, аккуратно положила их возле себя у кромки стола и затем спокойно устроилась в уютном кресле.
       Справа от Тимофеевича за столом расположилась Ирина. Ей было чуть за двадцать. Волнистые светлые волосы красиво ниспадали на гибкие плечи. Длинные ресницы спокойно прикрывали весёлые, горящие юным огнём, тёмно-зелёные очи. Мило склонив голову, она сидела с той уверенностью, какую даёт женщине чувство собственного достоинства, если оно врождённое и настолько проникло в неё, что она его подобно дыханию и не замечает. Между тем на ней были простой свитер, потёртые джинсы и никаких украшений. Абсолютной красавицей её назвал бы не каждый, но всё же имелась в ней какая-то редкостная изюминка, манящая к себе неразгаданною радостною тайной.
       Директор поместился в своём уютном кресле со стороны Ирины, а я - между ним и Светланой.

       Первым делом, прежде чем приступить к основному действу, Тимофеевич велел хозяину кабинета ввести их в курс дела - из первых уст.
       Пока длилось это вступление, я обвёл всех присутствующих изучающим взглядом, но затем заставил себя слушать рассказчика с таким участием, как если бы первый раз слышал ту историю. И все остальные выслушали её более чем внимательно, с живейшим интересом и довольно спокойно. Впрочем, по правде сказать, мне показалось, что выслушали с какой-то долей робости, осознавая тревогу случившегося и вызванное ею потрясение.

       После этого Тимофеевич, обращаясь к своим симпатичным помощницам, очень мягко произнёс:
       - А теперь сели поудобнее... успокоились... ручки положили ладонями вверх... дышим свободно... тело расслабилось... и... поехали.

       Исполнив все обязательные подготовительные ритуалы, сначала Тимофеевич поручил Светлане переместиться во времени в прошлое. В то самое прошлое, к тому самому моменту, когда было построено это здание, в котором мы находились в тот вечер, и выяснить, какие события в нём происходили тогда и после, вплоть до настоящего дня.
       А Ирина должна была отслеживать все возможные контакты с обитателями того здания, которые могут состояться у Светланы там, в прошлом, и озвучивать их нам, здесь и сейчас...

       Видите ли, проживу я только один день или же тысячу лет, я никогда не забуду того, что случилось дальше.

       Прошла долгая минута безмолвия. Всё-то время я с пристальным интересом поочерёдно глядел то на Светлану, то на Ирину, то на Тимофеевича, подмечая малейшие, едва приметные особенности в их глазах и на лицах. А они были всецело погружены внутрь себя и не замечали нас.

       Ещё не понимая, что конкретно дальше произойдёт, мне уже ясно чувствовалось, что сейчас откроется нечто, выходящее за рамки обычных представлений о нашем бытии...

       Вдруг, среди всеобщей тишины и полумрака, Ирина повернулась в сторону Тимофеевича, намереваясь что-то сообщить. И в этот миг мне показалось, что в её тёмно-зелёных очах промелькнул пламенеющий отблеск свечи. Затем она сразу же тенью ресниц прикрыла так очи свои, что теперь было видно лишь мерцание их, и вполголоса, и как бы чуть задыхаясь, однако достаточно внятно, чтоб её услыхали, объявила о том, что Светлана сейчас находится в комнате, которая расположена на первом этаже с южной стороны этого здания. Убранство этой комнаты весьма мило и изящно. Стены её, - продолжала она, -  задрапированы тканью малахитового цвета. Вдоль стен расположены шкафы с книгами. На одной из стен висит портрет прекрасной молодой женщины. У красиво застеклённого оконца стоит аккуратный круглый ореховый стол с массивными ножками, украшенными резьбой. На столе стоит изящный канделябр, в нём горит воску жёлтого свеча. По бокам - два кресла в той же малахитовой ткани. На том кресле, что справа от стола, сидит человек - мужчина. Ему около пятидесяти лет. Одет он в пёстрый жилет, полосатые брюки и длинный сюртук. У него мягкие губы, русые, торчащие ёжиком, волосы, русая бородка. Глаза светлые. И, малость помолчав, прибавила: - беззлобные, располагающие в свою пользу.
       Губы искушённого опытом Тимофеевича дрогнули в еле заметной улыбке:
       - Так-так. Это очень хорошо, - тоном удовольствия спокойно и уверенно молвил он, и вежливо добавил: - «Прежде всего поинтересуйтесь, как его зовут?»
       - Мужчина приветствует нас, хотя и не совсем доволен, что мы явились без спроса. Тем не менее, он сообщает, что его имя: Анох, - почти сразу произнесла в ответ Ирина, и в тени её ресниц пробежало довольно красноречивое выражение.

       При этих словах я мгновенно оцепенел... Нечто не поддающееся чувствам и разуму, ползущее по спине от затылка до поясницы, на какое-то время вывело меня из равновесия... Нервы мои были напряжены невероятно... Руки судорожно сжали подлокотники кресла... Казалось, будто все потусторонние силы, сколько их есть во Вселенной, собрались в этом помещении. Но не верить услышанному и отрицать его я не смел. Моё любопытство возросло десятикратно. Я находился в пристальном ожидании дальнейшего...
       Однако это были ещё только цветочки в сравнении с тем, о чём будет речь впереди.

       А между тем Тимофеевич, обладавший большою житейскою опытностью в подобных делах, в том же вежливом тоне продолжал ставить вопросы:
       - Теперь спросите Аноха: когда возведено это здание, что в нём было раньше, кто он такой и что помешало его душе спокойно почить в своём мире, что он до сих пор находится здесь?
       - Анох сказывает, что это здание было построено в начале 1800-х годов. В то время в нём располагалась Почтовая станция, а он, Анох, долгие годы хозяйствовал здесь, являясь её смотрителем, - произнесла Ирина. После она потусторонним взглядом скользнула по Тимофеевичу, и следом слегка опустила голову свою на грудь, как бы вслушиваясь в то, что происходит в это самое время в голове у Светланы. И вот, полуоборотясь к Тимофеевичу, снова продолжила озвучивать рассказ Аноха. При этом её живая речь звучала не современным языком, а так, словно до нас доносился голос человека из давно прошедшей эпохи. И это создавало дополнительный эффект нашего присутствия в тогдашнем, давно прошедшем времени и пространстве.
       Следует отметить, что и мы сами в тот вечер как-то незаметно прониклись старинным тем говором и в процессе общения непроизвольно уподоблялись ему.
       - Анох сообщает, - вещала Ирина из потустороннего мира, - что жизнь его была мирной, правдивой и скромной. Он много трудился и честно ел хлеб свой насущный, вознося благодарность Господу Богу. Говорит, что в те незабвенные, но невозвратные времена служивые люди, курьеры, церковники, посадские, и прочий разночинный народ всякого звания и положения по тогдашнему обыкновению по бесчисленным приватным или казённым надобностям, для передачи приказаний начальства, государевым делам перемещались на бескрайних просторах державы в экипажах, кибитках, запряжённых лошадьми. И по пути следования, так или иначе, заезжали к нему. И очень любили они останавливаться здесь на ночлег: обогреться на тёплой печке, просушить мокрое платье, накушаться хорошим кофеем, чаи погонять, лошадей покормить духмяным сенцом да отборным овсом, а затем в добротной постели опочить до утра в тишине. А порою задерживались и несколько дольше, чтоб отоспаться как следует, сменить экипаж.      
       И всякий ощущал здесь себя вольным человеком, что господином. Ведь гостеприимный Анох, заслышав фырканье усталой тройки и побрякивание колокольчика, завсегда радушно встречал путников. Хлопотал подле них. Столы накрывал, зажигал лампы и фонари, подавал блестящий чайник, блестящие чашки, паюсной икры или расстегайчика к чаю, кому чего пожелается. И завсегда с большим усердием потчевал он своих постояльцев и оказывал требуемые услуги, за что те никогда претензий к Аноху не изъявляли.
       А кроме всего прочего со значительной лёгкостью поддерживал в благоустроенном порядке всё хозяйство, думал с радением о нём днём и ночью.
       Таким вот образом он жил, трудился не жалея затылка, любил и наслаждался - и жизнь эта была цветущим садом для него.
      - Анох был совершенно счастлив, - переведя дыхание снова звучал спокойный голос Ирины, - потому что знал, что небо, ниспослав ему такую радость, какую он испытывал при мысли о том, что занимается любимым делом, не могло уготовать для него более лучшего жребия. Это убеждение разделяла с ним его молодая и чрезвычайно красивая жена Христя. Она в сотрудничестве с Анохом вела хозяйство, готовила пищу, мила полы, стирала бельё, шила. Отношения между ними были премилые: Аноху всегда светили добрые Христины очи, и он всегда разумно и тихо с ней вёл разговор.
       Анох с Христею прожил долгую счастливую жизнь и скончался, начав девятый десяток. Известно, что после кончины человека его душа покидает всё бренное и возносится в блаженные селения. Но Анох всем естеством благоговейно любил своё занятие земное, мирный и радостный запах Почтовой станции, навоза конского, сена, дёгтя. И все помыслы его принадлежали этому делу. Потому он и не стал искать покоя в Царствии Небесном, а остался здесь, в этом здании, дабы всегда незримо присутствовать в нём при повседневных суетных мирских делах.

       Родственных связей ни у Аноха ни у Христи не было, - продолжала Ирина, - и после ухода Аноха смотрительницей станции стала Христя. Аноху она очень нравилась, ибо в основе своего характера имела весёлый нрав, была необычайно трудолюбива, добра, умна, благоприятна и единомысленна ему. И так же, как и он, любила это благородное ремесло и потому везде чувствовался её добрый хозяйский досмотр. Это было приятно в очах Аноха. А когда она состарилась и умерла, то в иной жизни они вновь встретились и друг друга узнали. Анох убедил Христю остаться с ним, - она согласная была. И с той поры они уже вдвоём незримо обитают здесь вот в этом здании...

       Когда голос Ирины стих я невольно взглянул на моего друга. Он, совершенное храня молчание, сидел, расставив колени и опустив меж них сжатые в кулак ладони. Лицо было бледным. Голова несколько опущена. Глаза не отрываясь, пристально смотрели на Ирину. Заметным образом потеряв чувство реальности, он весь находился, вероятно, там, в том далёком и удивительном прошлом.

       Спустя недолгое время Тимофеевич пронзительно-смекалистым взглядом посмотрел в сторону Ирины и добродушно произнёс:
       - В таком случае спросите у него, не знает ли он, откуда взялся здесь этот жуткий запах?
       - Анох говорит, - через несколько секунд дрожащим голосом произнесла Ирина, - что этот запах приготовили они...

       И не успела она закончить говорить, как мы с директором, изумлённые такой новостью, мгновенно непроизвольно взглянули друг на друга.

       - Вот те на!!! – деликатно торжествуя победу, с тихой улыбкой развёл руками Тимофеевич, - Тогда осведомитесь у него, - немного подумав, снова серьёзно он велел, - что вынудило их это сделать?
       - Анох говорит, - продолжала озвучивать Ирина, - что они с Христей опечалены тем обстоятельством, что теперь в этом здании всегда много людей, и что эти люди постоянно куда-то торопятся, суетятся, скрипят паркетом, стучат каблуками, громко разговаривают. Им не нравится, что повсюду звенят телефоны, гудят компьютеры, визжат радиоприемники и шумит прочая техника. Он говорит, что когда после Почтовой станции в этом здании размещались губернское казначейство, библиотека, то и тогда здесь было спокойнее. Анох говорит, что их души любят во всём порядок, покой и тишину. И ещё он говорит, что они очень любят... свежие фрукты.
       Ирина, сказавши это, умолкла. Настала пауза. Мы ж в это время в ожидании, что дальше будет, устремили взгляды на Тимофеевича.

       Он откинулся на удобную кожаную спинку роскошного кресла и утих. Его брови в тот момент были сдвинуты, а лицо выражало плодотворную задумчивость, говорящую, скорее всего, о редкости подобного случая в его обширной практике...

       Тимофеевич был симпатичный, нормально сложенный, во цвете сил мужчина. Высок ростом. Со спокойными движениями. Шутлив. Одевался просто. Романтик. Хороший друг детей и платоническая любовь дам. Он предпочитал пахнущую свежим ветром пушистую косу девушки, а не ультрасовременную прическу дамы с ароматами модных духов. Садовую хризантему - аристократической розе. Его светло-голубые глаза сквозь большие круглые очки, имевшие сходство с глазами совы, всегда с любовью, разумно, спокойно и проникновенно смотрели на собеседника. А истинная мужская улыбка и тёплый угол за пазухой располагали к откровенности, и не только женское население. Его правильных форм давно полысевшая голова, изысканные манеры внушали уверенность в том, что такой человек в точности знает, где находится конец нити, ведущий к главному клубку со счастливым концом. Находясь рядом с ним всегда ощущалось лёгкое и ясное настроение, с каждой минутой мирнее делалось на душе. А советы его реально приносили удачу.

       Пауза вместе с тем продолжалась несколько минут. А я к тому времени уже был действительно уверен, что Тимофеевич, как и Светлана, и Ирина обладают каким-то редкостным и невероятным даром и как бы воочию видят и чувствуют всё непостижимое для обыкновенного человека. И такая неодолимая уверенность в этом была сильнее рассудка. И это производило потрясающее впечатление. Ведь после всего услышанного в тот вечер любой бы поверил, и не только во Второе Пришествие...

       Меж тем Тимофеевич, видимо ощутивши выжидательную тишину, вышел из раздумья. Потом ещё минуту держал нас в состоянии мучительной неизвестности. А затем, решившись долее не томить, обращаясь к Ирине и Светлане, нарочито медленно заговорил:
       - Будьте любезны, спросите у него, что же это за запах противный такой здесь они сотворили?
       - Это запах... лошадиного пота, сообщает Анох, - расширяя глаза, почти сразу же выстрелила в нас Ирина.

       При этих словах мы, едва живые, с другом моим от удивления и подчиняясь инстинкту, ненамеренно переглянулись.

       - В таком случае поинтересуйтесь у него, - произнёс невозмутимо Тимофеевич, - что должны делать нынешние хозяева этого здания, дабы Анох убрал этот запах?
       - Они желают, чтобы здесь была тишина и порядок, - выдержав значащую паузу, промолвила Ирина, - чтобы люди не шумели, чтобы не было электрической техники... И ещё они хотят, чтоб на этом круглом столе завсегда находились свежие фрукты.

       Наступила пауза, - особенная! Я слышал стук своего сердца и боялся шелохнуться.
       И в кабинете воцарились молчание и глубокая, до края наэлектризованная тишина. Казалось, все присутствовавшие потеряли стойкое настроение духа и впали в какое-то каталептическое состояние, не смели шевельнуться или хотя бы вымолвить слово. И даже Света и Ира, старавшиеся всё это время своим поведением внушать нам уверенность в сложившейся ситуации, очевидно и они сами в тот момент полной уверенности в себе не чувствовали. И оттого ещё сильнее чудилось, что вот-вот прямо сейчас в этом кабинете непременно появится ещё кто-то: этот кто-то или выйдет из-за высокого шкафа, или в тёмной амбразуре большого окна покажется его странное очертание. И тогда...

       А обстановка к тому располагала. Общий свет был погашен. А мягкий полусвет настольной лампы среди господствующего вокруг нас полумрака создавал загадочную атмосферу, в которой по непостижимым законам бытия осуществлялось таинственное действо безвременья. И без того высокие потолки оригинального овального кабинета казались ещё выше. Три просторные окна были занавешены плотными вишнёвыми шторами. Выполненная под старину, приличная, чопорная мебель, мягкие малиновые кресла, стены в полках с редкостными книгами, массивный рабочий стол, шикарные картины, всё это создавало стильный, но деловой уют, внушало уважение и принуждало всякого к невольному повиновению.
       Не проникали никакие сторонние звуки в кабинет и с улицы. Отчасти потому, что здание строилось ещё в восемнадцатом веке, вполне добросовестно, и толстые кирпичные стены имели хорошую звукоизоляцию. А с другой стороны - потому, что оно размещалось в парковой зоне исторической части города и одиноко стояло посреди красивейших вековых дубов, стройных елей, развесистых клёнов - места покоя и тишины, лишь изредка нарушаемых не слишком назойливо городскою цивилизацией...
      
       Но, - чудное дело – в тот час мы смотрели на Тимофеевича совершенно потеряно и чувствовали себя вполне в его власти.
       - Вы сможете выполнить что-либо из их требований, ибо требования их более чем разумны? – в это самое время, разорвав мистическую тишину, приветно улыбаясь хозяину кабинета, который сидел, как на иголках, обратился Тимофеевич к нему, и после этого стал внимательно наблюдать за его реакцией.      
       А тот всем своим существом почувствовал неведомое ранее затруднение и оставался безгласен. Он, подобно заблудившемуся в лабиринте ребёнку, беспомощно искал выход. И опять в общем молчании над нашим притихшим столом повисло неясное ожидание. В моторошной тишине было слышно, как рывками втягивает воздух директорский нос.

       Я, не обнаруживавший себя до этих пор ровно ничем, дышал так осторожно, словно малейший звук мог заглушить ответ моего друга. И вдруг... я как бы почувствовал каким-то чувством, что за мною стоит... кто-то. Обернулся... и в самом конце кабинета... увидел нечто колеблющееся... в виде неясной, зыбкой фигуры... Удивительно, но я ощутил... радость. Радость, что вот прямо сейчас увижу посланника иного мира...

       А тем временем директор, видимо оправившись от собственных далеко скрытых человеческих противоречий и отбросив внутренние колебания, но при этом, краснея лицом, как провинившейся мальчишка, он, набрав полную грудь решительности, словно перед прыжком из парашюта, громко выдохнул и взволновано, но с прямой силой в голосе ответил:
       - Мы сможем сделать ремонт здания, станем работать как можно тише, а в этом кабинете на этом столе теперь всегда будут находиться свежие фрукты.
       Я снова обернулся... И вот уже призрак, колеблющаяся тень фигуры медленно растворилась в стене кабинета...
       Помню: тогда я решил найти время посидеть в архивах и для себя более подробно исследовать историю этого загадочного здания, и связанные с ним тайны.

       - Передайте Аноху, - велел Тимофеевич, обращаясь к Ирине, - что отныне люди в этом здании будут соблюдать тишину, в пределах возможного. А ещё объясните ему также и то, что сейчас такое время, когда без современной техники работать никак невозможно и что им надо смириться с её существованием. И ещё обрадуйте его, что с этих пор на этом столе всегда будут находиться свежие фрукты. А они, Анох с Христей, в свою очередь, пускай будут так добры и уберут этот запах противного лошадиного пота...
       - Он согласен!!! - спустя некоторое время Ира с детской непосредственностью озвучила ответ Аноха, и на её светлом лице промелькнул след торжественной улыбки.

       Очевидно, это обстоятельство удовлетворило Тимофеевича, потому что он немножко просиял лицом, затем, с минуту обдумав услышанное, в следующий момент он, как мне представилось, с особой вибрацией в голосе произнёс:
       - Отлично! Тогда сообщите ему, что по такому случаю мы можем прямо здесь и сейчас помочь им обоих вместе - но только при их добровольном согласии – вернуться из этого здания в Вечный Покой, где и следует пребывать Праведным Душам.

       Наши взгляды тут же вопрошающе устремились на Ирину.
       - Анох говорит, - после паузы произнесла она, - что они ещё не готовы уйти туда, ибо хотят убедиться, будет ли выполнено обещание, данное директором здесь и сейчас.
       - Ясно, - растягивая это слово, без всякого сожаления вымолвил Тимофеевич, - тогда с любовью поблагодарите Аноха за искренний разговор и пожелайте им мира и спокойствия...
       И затем, после непродолжительной паузы, обращаясь к Светлане и Ирине с самою ласковою интонацией, он, заметно довольный, заключил:
       - А вы возвращайтесь сюда, к нам, во время настоящее. И спасибо вам за хорошую работу! Вы - молодцы!

       ***
      
       После кратковременного оживления наступила мертвящая нервы тишина - ни звука.
       Некоторое время мысли мои были настолько хаотичны, что я с трудом мог дать себе отчёт, где нахожусь и что здесь произошло. Сознание вернулось ко мне, лишь когда Тимофеевич довольно громко, так, словно открыл бутылку шампанского, повернулся в своем кресле в сторону директора.
       Наши вопрошающие взгляды также устремились на него.
      
       Холодный пот выступил на лице моего друга, ибо на его месте вспотел бы даже лёд. Оба его уха горели как в огне. Он встал и сел снова. Затем опять встал, одёрнул рукав дорогого пиджака из тонкого чёрного шёлка, поправил воротник безукоризненно белой рубашки, сделал несколько шагов по паркету, на котором его каблуки издавали мягкий стук, и остановился. Далее, пройдя ещё несколько раз мимо нашего стола, он, оглядываясь по сторонам, как будто мысль не сама пришла к нему, а кто-то невидимый шепнул её ему на ухо, решительно приблизился к телефонному аппарату, снял трубку и вызвал к себе своего водителя. Когда тот вошёл в кабинет, он дал ему денег и велел съездить в магазин купить всевозможных фруктов, хорошего вина и немедля привезти всё то сюда.

       Водитель уехал. А мы в это время сговорились, что всё здесь происшедшее, останется до поры в тайне, а после слово по слову принялись беседовать о простых земных делах. Сколько времени прошло так, точно не скажу. Постепенно эмоции наши немножечко улеглись, вечного ничего не бывает. Но вот распоряжение директора в точности было исполнено. И тогда мы все вместе торжественно но как-то без большого аппетита пригубили элитного вина, отведали свежих фруктов, ещё немного поболтали о нынешней погоде и, распрощавшись с хозяином кабинета, вышли на улицу.

       Среди морозной тишины было пустынно и холодно. Месяц и звёзды ярко сияли, освещая округу. Отдалённые звуки уже дремавшего города едва доносились монотонной мелодией.
       Меж тем я от себя поблагодарил моих добрых друзей, и после того ожидавший у парадного подъезда водитель увёз их по своим домам...

       Чувства, с которыми мы расходились, были неоднозначны. И как только машину проглотила темнота вместе с её экипажем, мгновенно усталость налетела на меня, словно рысь на свою жертву. Не столько физическая, как эмоциональная. Видно психика у человека не железная. И тогда я неторопливым шагом направился в сторону своего дома с намерением освежиться, чтобы перед сном хотя бы немного улеглось потрясение от увиденного и услышанного.
       Кутаясь в свои мысли, я всё шёл и шёл, не замечая летящего светлой лунной метелью навстречу мне пушистого снега. Шёл, и вновь и вновь пытался осмыслить происшедшее.
       И когда уже ночное звёздное небо колыхало дремлющую тишину, я, уставший и обессиленный, наконец-то добрался домой и попытался уснуть. Но Бог весть отчего и зачем мне в ту ночь не спалось. И было как-то не по себе. Хор новых чувств и глубочайших размышлений не позволил сомкнуть глаза. Только голова станет проваливаться в подушку - тут же беспокойные видения одно за другим начинают толпиться около кровати. И сон - прочь. И сердце трепещет, как овечий хвост. И рука сама тянется сотворить крестное знамение... Много было передумано и переосмыслено в ту памятную ночь - настолько сильно события минувшего вечера опрокинули в пучину волнений и переживаний доселе столь милый и уютный мир моих прежних представлений о жизни...
       Помню, как и на следующее утро я вновь размышлял над вчера происшедшим. Тогда внезапно в моей голове прозвучал голос: - «Не может ничего такого быть!» И я на мгновение в это поверил. Но тут же во мне возник внутренний протест. Я отчётливо вспомнил все события того памятного вечера. Вспомнил, что и как говорили Тимофеевич, Ирина, Светлана - всё до единого слова. Вспомнил, как реагировал на это мой друг. - «Нет, - воспротивился я, - всё-то действительно было! А это значит, что такое возможно...»

       Не знаю, долго ли или коротко шло время для прочих, но для меня оно тянулось неимоверно. В понедельник, едва луч зимнего солнца блеснул из-за крыш, я уже шёл быстро, почти бежал, в офис к моему другу, раздираемый любопытством и тревогой. Волнение моё было столь сильно, что я еле сдерживал рукой своё сердце - а вдруг всё там по-старому и запах остался? Эта мысль преследовала меня и не оставляла в покое… Мороз свирепствовал. Пушистые белые снежинки, лениво кружась в студёном воздухе, переливались всеми цветами солнечного спектра и беззаботно скрипели под моими ногами. За выходные дни они рачительно укрыли все тайные тайны пережитых в прошлом событий. И теперь в утреннем мире царствовала девственная тишина и чистота.

       Когда я влетел в кабинет моего друга, то он, сияя словно майская роза, бодро подхватился из кресла навстречу мне, приблизился ко мне и прежде всего заключил меня в свои объятия. По ощущению его крепких, горячих рук, радушно звеневшему голосу и весёлому взгляду я понял как раз то, что хотел. В груди моей утихло волнение. Моя нравственная и нервная тревога, не дававшая мне покоя все выходные дни, исчезла, сменившись чувством искренней радости за моего друга. Я облегчённо выдохнул.
       Окно было закрыто. В кабинете тепло и комфортно. А на столе стояла красивая ваза со свежими фруктами.
       Но больше всего меня удивило то обстоятельство, что запаха не было, словно его вовсе и не было никогда. Трудно было поверить, что в наше продвинутое время такое может иметь место, но слышалось, виделось и ощущалось, что так всё и есть.

       ***
      
       С тех пор прошло немногим более двух лет. Я время от времени навещаю своего старого друга - захожу к нему поболтать о делах текущих. Фирма его процветает. А в уютном директорском кабинете на круглом столе всегда стоит ваза со свежими фруктами.
       Думаю, излишне говорить, да вы и сами догадываетесь, что запаха нет и поныне.