Свиделись

Между третьим и четвертым этажом на лестничном марше административного здания на перекрестке улиц Павлика Морозова и Матросова города N дым стоял коромыслом. Из форточки окна указанного пролета плыла сизая дымка, тяжело растворяясь в воздухе. С появлением таковой, птицы, преимущественно воробьи да голуби, гревшиеся на крыше под утренними лучами солнца, как по расписанию, взметнулись кто в лес кто по дрова, то есть кто вверх кто вниз, вниз преимущественно воробьи. Дым из оконного проема сопровождали крики, всхлипы и смех от утробного до гортанного.


В это время в пожарной части № 49 в двух кварталах от названного перекрестка телефон безмолвствовал. Все спали. Никакой бдительности.


Оказывается, бдительность была стопроцентной. Бдительность была на высоте и в пожарной части и в административном здании. Повода для беспокойств ответственного за противопожарную безопасность товарища Димогло в здании УПТиКМИТК не было. Был обычный перекур в месте, отведенном для «слабостей». Так именно и было написано на листе формата А4, намертво приклеенном к стене на скотч. Внизу шариковой ручкой мелким почерком было подписано: «а не место для отправления нужды». Надпись предположительно появилась после празднования в этом году Дня Защитника Отечества. Причин могло быть три. Первая: слабость пузыря неизвестного; вторая: последняя стадия алкогольного опьянения неизвестного, вследствие чего слабость пузыря и третья, имеющая также право на жизнь, неправильная трактовка или восприятие плаката неизвестным в последней стадии алкогольного опьянения, имеющим как назло слабый пузырь.


Вот именно у этого плаката в духе раннего Социализма стояли трое: Симаков, Шайкин и Головолобов. Сергей, Степан и Иннокентий соответственно. Все трое Алексеевичи. Случайное совпадение. Один Викторович ушел минуту назад. А Михайлович еще не прибыл к месту тока.
Ничего интересно не происходило. Звучали заезженные анекдоты, которые были призваны доказать, что все новое – это давно забытое старое. В рейтинге часто упоминающихся героев первое место уверенно занимал Штирлиц, на втором чета любовников, на третьем, что самое загадочное – Тотошка из сказки про Страну Оз. Последний должен быть благодарен своим почетным местом Симакову, который намыл в Интернете еще два месяца назад сайт фэнов страны Оз, сам таким не являясь. Количество анекдотов про Тотошку на поименованном сайте зашкаливал за сорок. Сергей рассказывал обычно десять самых кассовых, предвосхищая свои тирады следующим эпилогом: «А помните вот этот…».


Все трое курильщиков во время разговора ни разу не выпускали сигареты изо рта, руки постоянно были свободны с момента закуривания. Жестикуляция признавалась всеми необходимой составляющей при декламации. Фильтр сжевывался при разговоре донельзя, пепел артистично распылялся в пространство. И лишь какие-то ошметки, скорее напоминающие кашу, чем окурки, отправлялись плевком в урну в конце ПЕРЕКУРА.


И вот именно сегодня, как назло, во время самого выдающегося по эмоциональной окраске анекдота про Тотошку и Дровосека дверь четвертого этажа со скрипом отворилась, и оттуда появился никто иной, как начальник Службы безопасности УПТиКМИТК Хорь Венедикт Ефимович. Отвлекаясь на мгновение, можно кратенько резюмировать: Хорь В.Е. сорока восьми лет от роду был сотрудником Правоохранительных органов, а ныне офицером в отставке, честно занимая заслуженный пост. Удивляло лишь одно: в подчинении Х.В.Е. было лишь два сотрудника, но при этом он гордо назывался начальником СЛУЖБЫ безопасности. Кстати, про ЭТО разговоры часто затевались во время перекура, но все же реже чем анекдоты. Хотя никто из троих не придумал ни одного анекдота про Х.В.Е., все без исключения от явления верховнокомандующего СБ смолкли. И потянулись подлые секунды молчания, судорожные встряхивания пепла с сигарет руками в единственную урну на весь пятачок. Никто из троих не страдал паранойей, но каждый подумал об одном и том же: что именно сейчас Хорь подойдет и обратиться, ну что Сереженька или Степаша или допустим Кеша, оказывается это Вы. Мне стало доподлинно известно, что именно Вы пьете много, совсем не понимаете плакаты в духе раннего Социализма и к тому же имеете слабый пузырь.


Лица троих покрылись желтыми пятнами в цвет выкрашенных стен, но каждый понимал, что такая мимикрия лишь выдаст общее соучастие.


И Хорь действительно вплотную подошел к Кеше и четко с отрывистой интонацией произнес: «Иннокентий Алексеевич, зайдите ко мне в обед. Впрочем, лучше в конце рабочего дня. Есть разговор».


Симаков и Шайкин облегченно чуть слышно вздохнули, Головолобов мотнул головой в знак понимания просьбы и согласия подчиниться таковой и сглотнул вставший в горле ком.


Через семь секунд после отбытия Х.В.Е. одновременно три бычка полетели в урну. Курить больше не хотелось.


Все трое поднялись на четвертый этаж, еле-еле скрипнули входной дверью и разошлись раньше положенного по рабочим местам. У Головолобова стучало в висках.


***


Кеша, переминаясь с ноги на ногу, стоял у обшарпанной двери с красной табличкой «Хорь В.Е.» на черной дерматиновой обивке. Время медленно подползало к назначенному времени. 17:59:33…17:59:47…17:59:58. У Иннокентия пухли уши. Нет, он их не застудил и вряд ли его кто-нибудь материл, за него только могли молиться в этот момент Серега и Степан, молиться во славу молчания, дружбы и терпения. Просто он курил последний раз именно, когда Хорь устно «пригласил» в гости. Страх перед еще одной встречей был сильнее, чем зависимость от курения и он больше не пошел, а молча, скрипя зубами, сидел на рабочем месте. Зато сейчас в его голове путались мысли, тошнило и хотелось куда-то бежать.
- Иннокентий Алексеевич! – обратился Хорь к Кеше, подходя из-за угла к кабинету.
Кеша не слышал, он думал о начальнике СБ.
- Иннокентий Алексеевич! – повторно позвал Хозяин Гостя.
В одну секунду Кеша съежился и превратился в скукоженный сморчок. Он даже испугался, что размышлял вслух, а в это время Х.В.Е. все слушал и хуже этого записывал все слово в слово, и сейчас заставит все подписать. Никогда! Лучше съем записку… Чушь…
- Добрый вечер, Венедикт Ефимович!!! Вот жду Вас и думаю: нынче совсем дождей не было. И тетка моя, Ефросинья, все жалуется, что вся картошка погорела. Не уродится милая. Ой, не о том я. Прошу прощения. Мысли вслух.
- Да, ты заходи. Дверь открыта.


Кешу втянула в кабинет какая-то неведомая силища, и он покорно подчинился ей. Сел на стул и опустил голову. Потом поднял её и стал прощупывать взглядом стены, плакаты, графики. Потом снова уткнулся в пол и стал корить себя за грязные ботинки.
- Знаете, Иннокентий Алексеевич, а ведь жена у меня тоже за картошку переживает, вот и сегодня в семь я ее должен везти в сад на полив.
Головолобова чуть-чуть отпустило, ведь осталось минут сорок – сорок пять максимум, а потом Хорь домой поедет, но потом на него пуще прежнего навалилась беда. Он пришел к мысли, что такому как Х.В.Е. десяти минут хватит, чтобы расколоть его. Ему хотелось плакать.
- Да, уж… картошка. Так вот, Иннокентий Алексеевич, я Вас позвал к себе, чтобы поговорить о Вашем прошлом.


Кеша побелел, но виду не подал, что хочет упасть в обморок. Ёкарный бабай, что же твориться, матушка-спасительница. Хулиганки, пьянки, жалобы из общежития. А так хотелось ему премию по итогам первого полугодия, что он давно ее в мыслях потратил, все до последнего рубля. И даже к Нинке в расчетный ходил с шоколадкой за гипотетической цифрой. Уж больно хотелось премии. Ёшкин кот. Ёбтыть, не может быть, ведь слабый пузырь, чешущиеся кулаки и желание потискать девок – это же не грех, это слабость.
- Я Вас слушаю, Венедикт Ефимович. Я весь во внимании.
- Вот и хорошо. Я здесь Вашу биографию читал. Так вот вопросы у меня есть. Но Вы не волнуйтесь. Так формальности.


Кеша ёрзал на стуле и думал: вот и приплыли. Следующая станция – Отдел кадров. Формальности. Сейчас «ударит» под дых каким-нибудь фактиком и будет таков. Спросит что-нибудь и поплыву.
- Готов ответить на все интересующие Вас вопросы.
- Вот и хорошо. Интересная у Вас жизнь. Путешествовали много. Все куда-то переезжали, все куда-то стремились.
- Родители военные.
- Понимаю. И Магадан. И Воркута.
- Да… Да… действительно и там я м-м-м-м… жил.
Иннокентий терялся, он не знал при чём здесь Магадан, зачем ему Воркута. Привыкли, что там одни заключенные живут. Фильмов, бля, насмотрелись. Знатоки хреновы. Да что же он так смотрит на меня.
- Не понимаю Вас, Венедикт Ефимович. Не вижу связи между Вашими расспросами и этими местами моего проживания. Что было, то было. Родину не выбирают.
- А Вы не нервничайте. Может закурить хотите? Вы курите. Я не против. Я и сам покурю.
Вот чертяга! Учуял, что я курить хочу. Рубит, аж щепки летят. Кеша решил закурить, а то чего доброго и к этому придерется или на этом сыграет.
- Спасибо. С удовольствием.


У Кеши с каждой затяжкой прибавлялась сила. Мысли становились стройнее. В конце тоннеля мерещился свет. Теперь его голыми руками не возьмешь. Подумаешь Воркута. Смотри-ка, Магадан ему не угодил.
 - А ведь, я тоже когда-то в Воркуте жил, Иннокентий Алексеевич. Более того я там родился. Значит земляки мы. Давно я там не был. Года три. Как мать умерла, я сразу уехал. Тяжело мне там оставаться было. Жена роптала, да делать нечего. Куда я, туда и она, а дети взрослые у меня. Давно разлетелись. Вот так-то. То есть… Значит… Такие дела… По малой Родине соскучился, аж кошки на душе скребут. Вот и хотел перекинуться парой слов с тобой. То есть с Вами. Ты уж прости, что вызвал. То есть Вы. Давно хотел поговорить. С месяц как уж хотел, но как-то подойти не мог. Стеснялся что ли.
У Кеши отлегло. Кеше полегчало. Ну, ёбтыть. Другое дело. Поговорить. Это можно.
- Можно и на ты, Венедикт Ефимович. Можно и поговорить. А я ведь и не знал, что Вы тоже оттуда. А я себе никак не мог взять в толк, зачем Вы меня вызвали. Вроде бы грешков за мной не числится.
- Да, что ты, Иннокентий. Я конечно, неправильно себя повел. Смущался, ты уж прости. Может по пятьдесят грамм?


Кеша теперь позеленел. На него накатила темная конница мыслищ. Ему приходило в голову, что Хорь его на понт берет, а потом накатает накладную и пиши – пропало. И премия, и работа. А с другой стороны если откажусь, и он действительно земляк, то не простит, что он душу открыл, а я туда плюнул. И в конце концов сживет меня. Вот так переплёт. И Кеша решился на уловку.
- А Вы на какой улице жили-то?
- Челюскинцев. Дом двенадцать.
- Это там где Дом обуви на первом этаже?
- Нет, Иннокентий. Дом обуви в восьмом доме. А в моем рюмочная была. Старая добрая рюмочная.


И тогда Кеша решил, что Хорь экзамен сдал на пять. Он и сам знал, как свои пять пальцев где, что находилось: и обувь и водка. Эх, зёма, а я то сдрейфил.
- Можно и по пятьдесят, Ефимыч. И точно рюмочная там была. Перепутал я немного сам.
Венедикт Ефимович достал из сейфа початую бутылку водки «Столичная», из холодильника «Минск», который был встроен в шкаф, малосольные огурцы, сало, хлеб и четыре барбариски. Готовился Ефимыч – подумал Кеша и одобрительно подмигнул начальнику Службы безопасности.


***


Шёл третий час знакомства, братания, клятв, брудершафтов и других не менее притягательных моментов. Вот уже третий час Венедикт Ефимович отзывается на «Ефимыч», а Иннокентий зовется «Кешей». Все это время с интервалом в десять-пятнадцать минут разрывался телефон в кабинете. Но зёмы играли в партизан и трубку не снимали. Они знали, что враг бдит, и у этой контры картошка не полита.


На столе стояла початая бутылка «Столичной». Под столом пустая из-под «Столичной». Весь разговор протекал в русле мира и согласия. В собеседниках говорили не только языки. Более выразительны были глаза, они то и дело увлажнялись. А это, я Вам скажу, были признаки обоюдного расположения к друг другу и вечной закадычной дружбы. Все что относилось к завтра Ефимыч расписывал на позитивный лад и прочил Кеше стремительную карьеру. Водка и Ефимыч были убедительны. Кеша планировал через пару месяцев занять место начальника Отдела. Жизнь налаживалась.
- Кеша, я тебе вот что скажу… Мы теперь друзья. Да, ты мне вообще теперь младший брат,… нет сын. Любимый сын. Я за своих хребты ломать буду. Душить. Грызть…. Наливай.
- Ефимыч… спасибо. Давай за близких и родных и за взаимопомощь. Рука… руку греет… то есть моет. За тебя. Ну, вздрогнули.


Они выпили. Но пьянее чем уже были, не становились. Их кривизна достигла апогея еще три рюмки назад. По-видимому, все остальное пьется про запас или чтобы ПОТОМ с кем-нибудь ТАМ поделиться. Пошли песни. И песни красивые, душевные. Желание петь и общая потуга скрашивали некую потерю мелодичности. Были и «Господа офицеры», «Наша служба и опасна и трудна», «Гардемарины вперед» и много других достойных песен. Блатняк и русский шансон бойкотировались, как недостойные элементы русской музыки. Они в унисон до хрипоты убеждали друг друга, что это все падение нравов. За единство взглядов пили «Пшеничную».


Кеша был приглашен завтра вечером на пельмени.
- А какие моя Маргарита пельмени лепит, диву даёшься. За это я её и люблю. Сегодня она конечно пошипит, но завтра с утра я ей дам наставление, а уже вечером буду тебя потчевать настоящими русскими пельменями. Кеш, слышишь меня?
- Чего?
- Спишь что ли?
- Ты чего Ефимыч с дуба рухнул. Понял я… пельмени… завтра. Наливай.
- Полюбит она тебя. Ей, богу. Ну поехали. Не грей, Кеша.


Друзья пили, но не запивали. Закуся хватало. Жидкость лишь портила б водку. Запивают слабаки и неучи. Здесь научный подход необходим. Вкус водки будоражил и разговор переходил в новую плоскость. Оба начали делиться своими познаниями о злачных местах Воркуты. Как выяснилось: таких мест, где не побывал бы один из них, не оказалось. И на душе из-за этого факта у обоих пуще прежнего потеплело.
- Я тебе Ефимыч случай один расскажу… презанятный…. Хочешь?
- Валяй, а я налью.
- Случилось это седьмого апреля, мне восемнадцать исполнилось… Родители сильно любили меня и заказали по такому случаю три столика в кабаке, чтобы… так сказать, я с друзьями покуражился на совершеннолетие…. Я горд был, прежде всего, за себя. Ведь раньше только дома справлял. А здесь тебе никакого надзора, стол ломится от выпивки и снеди, друзья довольны. Пили водку хорошую какую-то… не помню название. Давай накатим.
- Ага.
Выпили.
- Так вот. В кабаке еще столики были. За соседними двумя в ближнем углу спиной к нам компания какая-то гулеванила. Порядочно так кутила… И вот подходит к нам один из той компашки и просит угостить сигареткой. Я не отказал и дал парочку… Ефимыч, не клюй носом, слушай, для тебя рассказываю. Позже получилось, что и мы и они вышли на улицу покурить. Дымим значит, а здесь снова… подходит один из их компании. Просит взаймы денег, мол, им не хватает за стол заплатить… Мы конечно быка включили и дядю отослали восвояси, ведь нас в два раза больше было. Он ретировался.


В это время в глазах Кеши появилась злоба, навеянная воспоминаниями. Засосало под ложечкой и в пьяном голосе появилось волнение.
- А мы уже по второй закуриваем. Стоим – смеёмся. Весело ёбтыть нам… Здесь неожиданно в глазах мутнеет, но не из-за водки. Из-за водки по-другому бывает. Я, значит, падаю в снег и начинаю ногами подачи ловить, а в голове как-то уж больно тепло стало. А вокруг крики, маты. Отключился я. Очнулся, по словам друзей, через минуты три. Оказывается, эти упыри неожиданно напали ну и надавали нам люлей. Все побитые, но мне все равно больше всех досталось. По случаю именин, наверное. А я стою на коленях и блюю. Голову потрогал. Липкая. Тошнит. Вокруг кровь. Меня в больницу. Черепно-мозговая значит. Звездец одним словом. Родители причитают. Жопа. Менты вокруг, врачи. Все спрашивают. В итоге три недели провалялся, потом выписали. Их так и не нашли. Но я поклялся суку ту, которая мне по голове ударила, убить, если найду.
- Да… уж…
- Накатим давай, а то как-то не по себе.


Ефимыч разлил еще по одной. Но что-то в его движениях было не то. Нервозность что ли какая-то.
- Кеш, слышишь, Кеш.
- Поехали. За то чтобы поменьше дерьма такого было.
- Подожди… Знаешь, а ведь мы тогда в кабаке сидели в углу. Мои звезды майорские обмывали. Я сейчас как будто назад вернулся в то время. Вы нам не понравились сразу. Орали, пили водку, а сами молокососы. Мы то сами шары залили, вот и взбрело нам, что урки вы, шпана. Вот и взбрендило нам, что и так спаса от вас нет в трудовые будни, а вы нам такой светлый праздник поганите. Вот и решили Вас отметелить. Вот и отметелили.


Кеша, слыша слова Ефимыча, не понимал, что все это значит. Но стал неожиданно трезветь.
- Я тебе Кеша бутылкой по голове ударил. Дали мы тогда вам конечно просраться. Бармена предупредили, если скажет, кто мы – сгноим. Знал он нас. Завсегдатаи были мы в кабаке. Он и хвост поджал. Мы на следующий день потрезвяне где надо нажали, где надо позвонили и все в ажуре. Так что прости, Кеша. Ерунда вышла. Я тогда пожалел, но если бы пришел с повинной, то погоны бы сняли и осудили, условно, но осудили. А у меня семья, дети еще на ноги не встали… Прости. Чего только не бывает.


Кеша резко встал со стула. Он все понял. Теперь и ему стала картина ясна до самого конца. Хотелось плакать, и он плакал. В голове проносились мысли. Убить. Убить. Кулаки сжались. Он смахнул все со стола. Рюмки, бутылка и оставшаяся закуска полетели на пол. Послышался звон битого стекла.
- Мудак ты, Хорёк, и друзья твои мудаки.


Головолобов развернулся и пошел к выходу. Хорь молчал. Ему нечего было добавить к последним словам Кеши. Все лаконично и прямо в яблочко.


Дверь хлопнула.

***


Иннокентий шел по неосвещенному городу N. Он уходил навсегда. Лил проливной дождь, жесть на крышах отзывалась стуком, лужи пузырились.


Все-таки быть картошки в этом году.