Бред сивой кобылы 1-1

1-1.

Название этой повести объяснить не просто. Слово «бред» толковый словарь объясняет как представления человека с психическими расстройствами не соответствующими действительности. Бред может быть систематизированным, связанным с одной темой, такой бред называют параноидным бредом преследования, ревности или величия. Бывает также и несистематизированным, не привязанным к одной теме, это шизофренический бред с отсутствием взаимосвязей между мыслями. или комбинированным. В другом значении этим словом называют бессвязную, бессмысленную речь больного, находящегося в бессознательном состоянии.
Не очень изящное выражение «бред сивой кобылы» – обозначает нечто больше чем просто бред.
Филологи предполагают, что это выражение возникло в результате (сознательной или случайной) контаминации. Ведь многие фразеологизмы не имеют надежных этимологий. Возможно, изначально это выражение звучало немного иначе: «Врет как сивый мерин». Самой интересными среди гипотез о происхождении этого выражения чаще всего упоминаются две, которые предполагают перестройку или более вольную трактовку выражения «прет, как сивый мерин» или «врет, как Сиверс-Меринг» (где Сиверс-Меринг — якобы фамилия русского офицера, известного своей любовью к вранью). Однако обе эти гипотезы плохо согласуются с фактом существования еще одного известного выражения «Бред сивой кобылы».
Тем не менее, вполне возможно, что история выражения «врет, как Сиверс-Меринг» связана с именем генерала Сиверса Меринга, некогда служившего в русской армии, который, вспоминая о былых баталиях, любил прихвастнуть и преувеличить личные заслуги. Когда кто-то из коллег уподоблялся ему, офицеры смеялись: «Врет как Сиверс Меринг». Солдаты же выражение обезличили и упростили: «Врет как сивый мерин». Таким и дошло оно до наших дней. Что в этом объяснении правда, что нет, трудно судить. Знаменитый языковед и лексикограф В. Даль допускал, что выражение изменилось по ослышке на вполне естественное выражение «прет, как сивый мерин». Мерины ведь отличаются силой и выносливостью в работе.
Но это все предыстория…
Я, как и все люди моего поколения, вышел из «совка». Слово “совок” еще совсем недавно было определением для обозначения поколения, которое уходило из политики и из культуры в России и в постсовестких республик, это были представители поколения, прожившие более или менее значительную часть жизни в советский период. У многих из них самые удачные годы жизни были в прошлом, в «совке». Я не относился к таким везунчикам, не все у меня вышло и сложилось удачно, для таких как я людей, часть жизни, которых попала на период больших перемен, слово удача представляется глупостью. И это дало мне право, самого себя никогда не ассоциировать со словом «совок». Я всегда считал, что слово «совок» более правильно употреблять со словом «бизнесмен». Так уж вышло… Сочетание «совковый бизнесмен» - это не просто понятие, это стиль жизни и поведения. «Совковый бизнесмен» - это не прозвище, это термин, это особая категория бизнесменов, которые стали таковыми благодаря двум своим качествам: умению безнаказанно воровать и бессовестно лгать. Похоже, что умение обещать счастье, но только завтра, они превзошли своего «совкового гуру» Михаила Сергеевича. Как тут не вспомнить бессмертную фразу «Утром деньги – днем стулья. Днем деньги – вечером стулья»
Что же поделать, если сама система ценила в руководителе, превыше всего, такое качество, как умение красиво лгать. Мне вспоминается главный бухгалтер одного из передовых совхозов, который говорил, что если в совхозе или колхозе нечего воровать, то это не хозяйство, это нищая коммуна. Он был прав. И как позже выяснилось, сам то он воровал машинами, фургонами, вагонами и потому, сквозь пальцы смотрел на то, что селяне воруют корзинами, ведрами или мешками… Воровство для селян, получавших нищенскую зарплату, было единственным способом выживания. В эпоху «перестройки» и всем что последовало позже, это самое воровство спасло от вымирания нацию.
Правда для руководителей предприятий, партийных и комсомольских боссов воровство стало технологией продвижения в «солидные люди» и со временем переродилось в идеологию, и умение, и способность воровать у всех, постепенно сама «технология воровства» трансформировалась в идеологию избранных, кто чуть позже стал бизнесменами.
Как-то один из моих товарищей поругался с сыном, который упрекал отца в том, что тот не смог в эпоху перестройки стать бизнесменом, не смог заработать больших денег, не смог выбиться, так сказать, в люди. На эти обвинения мой товарищ ответил сыну предельно просто. Он сказал: «Не, не смог! А не хотел потому, что не хотел воровать и врать. Врать всем!»
Эти слова моего товарища, по сути, отражают его характер. В бизнес я ходил, так сказать, дважды.
В первый раз я попытался проявить себя в малом предприятии, которое занималось внедрением новых технология. Во времена кооперативов словосочетание «новая технология» было особенно актуальным. Наиболее ярким примером популярности этого сочетания можно назвать седельный тягач МАЗ, который в конце восьмидесятых был создан на Минском автозаводе. Этот опытный образец концепт-кара «МАЗ-Перестройка» в свое время произвел фурор на Парижском автосалоне в 1988 году. Он был создан в количестве двух единиц и не предназначался для массового производства. «Перестройка» была грузовым «концепт-каром», опередившим, по мнению большинства специалистов, идеями и замыслами мировое автомобилестроение на пятьдесят лет. Для широкой же публики самым заметным в «Перестройке» была концепция ровного пола кабины, которую затем многие производители грузовых авто просто «содрали» с МАЗ-а. Основная идея модульной конструкции, воплощенной в «Перестройке», была в отказе от наращивания мощности мотора в зависимости от массы груза. Главное было в том, что в прицепах-модулях, предусматривалась установка собственных двигателей. Такой автомобиль мог вести уже не 20 тонн, а, например, 120 тонн, поскольку у нее могло быть 6 прицепов с шестью двигателями, которые работали синхронно. Такой «сто двадцати тонный состав» мог ехать от Бреста до Владивостока как обычный поезд, и по дороге на определенных «станциях»-терминалах один «прицеп-вагон» отцеплять, другой — прицеплять. То есть «МАЗ-2000» намного обогнал свое время не только «железом», но и самой идеей грузоперевозок автомобильным транспортом. Но, как показало время, автомобиль оказался не больше чем символом.
Малое предприятие, на котором я работал в разгар «престройки», существовало при учебном институте. Оно было результатом новомодного явления, и представляло собой объединение производства и науки. Такие предприятия назывались «Научно-производственными объединениями», их появление на свет и взлет совпали с эпохой кооперативов и малых предприятий. Однако, этот взлет длился не долго потому, что наука и новые технологии не могут развиваться тогда, когда наступает нестабильность.
Первые признаки нестабильности стали ощущаться с введением сухого закона. В маленькой организации это ощущается особенно. Сигналом наступления такой нестабильности стали задержки заработной платы. Наше НПО потрясали бесконечные реорганизации, во время которых с профессиональными специалистами расставались легко. Никто никому ничего не предлагал, специалистов увольняли по причине закрытия направлений. Тем более, что большинство предприятий, с которыми еще вчера НПО активно сотрудничало, неожиданно стали неплатежеспособными. В самом НПО тоже происходило что-то, что трудно было понять. Часть ведущих специалистов ушла со своей тематикой во вновь созданные малые предприятия. Все то, что еще вчера приносило прибыль НПО, вдруг стало собственностью небольшой группы специалистов, которые, используя связи и контакты, неожиданно завладели интеллектуальной собственностью. Разработками, наработками и макетами перспективных разработок. Самым странным и непонятным было то, что руководители нашего НПО не видели в этом ничего страшного. Наверно, всем им было выгодно закрывать глаза на то, как разбазаривается коллективная собственность. Понимая, что мое будущее в НПО не имеет перспектив, и рано или поздно случится, так, что мне укажут на порог, я принимаю решение уволиться. Я был готов к нему психологически. Когда я пришел к начальнику отдела с заявлением об увольнении, он мне сказал: «Васильевич, с чего это ты решился на такой шаг?» Я ответил спокойно: «Не вижу других вариантов!»
-- Так уж не видишь!
-- Не вижу! – настойчиво повторил я.
-- Да! – многозначительно произнес начальник. В ответ на его «Да» я сказал многозначительную заумную фразу, прочтенную в какой-то газете.
-- Объективным показателем интеллекта является способность индивидуума оценить преимущество движения по кривой в обход какого-то препятствия перед прямолинейным движением, предполагающим необходимость использования каких-то средств для совершения подъема. Или, иначе говоря, умный в гору не пойдет, умный гору обойдет.
-- Ты так считаешь?
-- Да!
После небольшой паузы, очевидно потребовавшейся начальнику для осмысления моей фразы, мы некоторое время молча глядели друг на друга, потом неожиданно одновременно рассмеялись. Мне стало понятно, что мое заявление будет подписано. Сейчас я не был готов к разговору, в котором важнейшим доводом будет обещание счастья, которое будет завтра. За короткое мгновение молчания я вспомнил то, что в последнее время «обещание счастья» стало главным в разговорах и спорах политиков. Хотя, даже беглый, поверхностный анализ того, что говорилось с экранов телевизоров разными политиками, ужасал. Похоже, всех охватил бред осколочный, фрагментарный, наполненный запутанными ассоциациями, который иногда затухал, чтоб напомнить о себе через короткое мгновение новой, более яркой, чем предыдущая, вспышкой. При этом этот бред оказался заразным, потому, что через некоторое время он проявлялся всплесками у большинства отдельных граждан. Но, это уже был бред паранойяльный, системный, проявлялся внутри отдельного гражданина. Суть этого индивидуального бреда была в четкой последовательности и вместе с тем невозможности, не корректируемой опытом. Очевидно, такой паранойяльный бред был присущ и здоровым гражданам, которые уверовали в первичный систематизированный бред, произносимый с экранов и тиражируемый СМИ. Вся страна была охвачена бредом реформаторства.
Однако, мои опасения оказались напрасными. После сказанной мной «заумности» начальник не стал ничего мне обещать. Он только поинтересовался, имея в виду работу:
--Уже что-нибудь нашел?
-- Нет!
-- В безработные подашься? Может быть, был бы смысл еще поработать здесь?
-- Пустая потеря времени. Ведь через месяц-другой вы постараетесь расстаться со мной. Для вашего малого предприятия важно остаться владельцем документации, как главного продукта. То, что я делаю здесь за зарплату, может для вас сделать любой конструктор госпредприятия в нерабочее время за меньшие деньги. Не так ли?
-- Безусловно, это так! Но… - начальник хотел, что-то сказать, но неожиданно замялся и замолчал.
Я посчитал, что необходимо продолжить пояснения:
-- Кроме того, со мною как с автором некоторых изобретений нужно будет делить гонорар. А так, малое предприятие является единоличным собственником техдокументации, а я никогда не узнаю, что это предприятие продало, кому и что при этом выплазивалось, и за что?
Эти мои слова разозлили начальника.
-- Какой к черту гонорар! Тут первейшая задача выжить. Что же касается техдокументации, то она никому не нужна. Это всего лишь бумажное основание для получения кредита в банке. И только…
Начальник неожиданно замолчал. Похоже, он сказал мне лишнее.
В эпоху возникновения кооперативов и малых предприятий понятие капитал и безработица набирали силу. Еще вчера мне и в голову не могла прийти мысль, даже в виде гипотезы, что можно остаться без работы. Теперь слово «безработица» воспринималось как реалия современности.
Мой разговор с начальником закончился тем, что он молча подал мне заявление и сказал:
-- Заходи!
Я промолчал.
Еще вчера я не мог себе представить, что уйду с НПО, организации, которая в советские времена славилась, как образцовое предприятие. По дороге домой я пережил состояние близкое к болезненному бреду. Я не знал, что фабула бреда, как правило, не является собственно признаком заболевания, чаще всего, причинами порождающими такое состояние человека, являются социально-психологических и политические факторы, в рамках которых человек пытается бороться с обстоятельствами. Тем не менее, признаки бредового состояния были на лицо, я был убежден, что мои права и свободы ущемляются больше, чем во времена застоя. Госмущество, и, прежде всего, ту его часть, которая принадлежит и мне, портят или разворовывают какие-то люди. Но, поскольку, назвать этих людей я не мог, то все то, что я переживал, воспринималось не иначе как бредом. Новаторство, новых реформаторов под названием «Приватизационные чеки» подтверждало правоту моих мыслей. Эти бумажки, скорее всего, можно было отнести к бредовой конструкции, поскольку формально они объявляли меня собственником чего-то условного, хотя фактическим владельцем того самого «чего-то» в это время становились те самые «какие-то» люди, которые придумали эти чеки. Что же, каждому свое, одному – обещание счастья на бумажке с нулями, другому - реальные материальные ценности и все.
По дороге домой я многое передумал. Честно говоря, я менял шило на мыло потому, что-то предприятие, на которое я собирался устроиться находилось худшем положении, чем НПО. Но, в ситуации, когда работаешь за обещание зарплаты, другого пути решения проблемы выживания не просматривалось. Похоже, что бывшие «совковые» руководители именно в это самое время становились «совковыми бизнесменами», которые в системе оплаты и мотивации труда руководствуются исключительным «ноу-хау» - «хочу- заплачу!». Отработанная во времена «постперестроечного» беспредела эта система и сейчас активно используемся во многих коммерческих фирмах.
Нужно было решать проблему выживания в сложной экономической обстановке. Мое решение перейти на работу в небольшую госфирму, которая находилась в пригороде нельзя было назвать гениальным, но, и ожидать чего-то необычного в НПО было большой глупостью.
Моя профессия инженера до сих пор позволяла мне безбедно жить. В советский период я мог бы и дальше планировать свою профессиональную жизнь по лестнице от инжерена до главного конструктора отдела или начальника конструкторского отдела, но, наступившие в стране перемены, все разрушили. Похоже, что русские большие любители глобальных экспериментов, которые, как правило, проводятся над жителями на чужие деньги. История никого ничему не учит. Потому, как, отвергая прошлое, люди отвергают собственное будущее. Казалось бы, все уже сыты экспериментом проведенным Ильичом на немецкие деньги. Оказалось нет, нашлись экспериментаторы, которые провели с народом новый эксперимент, но уже за другие деньги и от других хозяев.
В том государстве, которое часто некоторые интеллектуалы презрительно называют «совок» жить было спокойнее и безопаснее. Хотя демократии и свободы в нем было не больше и не меньше, чем сейчас в стране, называющей себя «демократической»
Как-то один мой товарищ, известный белорусский литератор сказал, что родись он сейчас и случись с ним то, что случалось, он бы уже давно лежал в земле.
Его история показательна тем, что в ней нет идеологического налета.
В детстве, во времена оккупации нашей республики фашистской Германией, он, маленький еще ребенок, получил травму. Немцы согнали народ, чтобы объявить о новом порядке. Его, еще совсем малыша, на руках несла старшая сестра, которой было немного больше чем ему. Фашист, освобождая дорогу для какого-то чина, толкнул девочку, она упала и уронила малыша. Малыш сильно ударился, как позже выяснилось, что он упал спиной на камень и повредил позвоночник. С годами эта травма стала напоминать о себе сильными болями. Когда же он стал студентом столичного вуза, то его болезнь обострилась, оказалось, что у него туберкулез позвоночника. В тяжелые послевоенные годы у государства нашлись деньги, чтобы оказать высокую квалификационную медицинскую помощь пареньку из белорусской глубинки. За несколько лет ему пришлось перенести семнадцать тяжелых операций. Сколько же дней он провел в различных клиниках трудно даже представить. За ним ухаживали, ведь больные с его болезнью относились к категории тяжелых больных, которые не ходят. В сегодняшней «демократической» стране перспектив на выживание у него не было б никаких.
И трудно не согласиться с его словами: «Если бы все то, что я пережил, случилось сейчас в нашем «демократическом» государстве, то я бы уже давным-давно гнил в земле».
В том, что в «совке» любой деревенский парнишка из низших слоев мог подняться в средний слой и даже высший слой не было ничего особенного. Все это было достижимо для многих без каких-либо особенных данных. Системе было выгодно это потому, что работники, которые пробились в средний и высший слой с низшего, были наиболее дисциплинированными и преданными системе гражданами. Для большинства все это делалось, как бы само собой, главным условием продвижения вверх было старание, трудолюбие, честность, добросовестность и преданность государству. Никто из них не прилагал для этого каких-то сверхусилий, достаточно было быть честным и добропорядочным н гражданином. Государство выстроило четкие правила для большинства, следование которым гарантировало карьерный рост при определенных условиях. Тем более, что одной из самых главных ценностей человека считалось высокое самосознание советского человека, которое сегодня заменено индивидуализмом. При чем этот индивидуализм объявлен высшей ценностью. Именно индивидуализм позволил со временем многим, само государство объявить главным бандитом, который может убить (милиция и армия) и ограбить (милиция, армия и чиновничество всех рангов). Хотя, надо полагать, что сам по себе такой образ не возник случайно, он создавался годами, Горбачевыми, Павловыми, Чубайсами, Ельциными, Грачевыми и пр. И государство ничего не делало и не делает, чтобы изменить этот образ или разрушить его. Почему? Да потому, что главными создателями образа государства, главными творцами его сегодня являются госчиновники, которые своими действиями много делают только лишь для усиления негативных черт в этом образе.