Осенние прогулки

Теплый солнечный свет с утра не дает мне покоя, вытягивая из дома, уговаривая выйти на улицу и раствориться в нем. Проемы окон сияют голубым и желтым, кружа в невидимой дымке обещанного удовольствия, которое может доставить погружение в свежий осенний воздух, полный влажными от недавнего дождя запахами. И вот я уже плыву, забыв про все дела, следуя за собственной, кочующей по траве тенью, в направлении парка. Сумасшедшие, раскрашенные в цвета светофоров деревья, расступаются, провожая меня медленной, тонкой, как паутина, музыкой. В лужах аккуратно разложены зеркала отражений, наглядно демонстрируя, что все повторимо и двойственно, и сейчас мир предпочитает разговаривать со мной на языке симметрий. На такие повторения я согласна, они бесконечными коридорами выстраиваются в моем сознании, и проступают наружу в виде фотографий, стихов и этюдов. Гулять, выйти на тихую охоту за мгновениями прекрасного, собирая их в странную коллекцию, пойманного за хвост и посаженного бабочкой на иголку, времени. Над головой замкнут купол одиночества, обостряя восприятие до звериного, энергию до атомной, а мыслительные процессы до сна Менделеева.
Я иду в парк. Всего пятнадцать минут от дома по шершавой асфальтовой дороге, огороженной гулом проезжающих мимо машин, и две полосатые спины зебр, с красно-желто-зелеными, вытянутыми на вертикалях глазами. Ритмы заборных решеток и надломленный полукруг ворот беззвучно демонстрируют подчиненность моему желанию быть внутри. Все расступается, затягивая в себя глубоким вдохом. Отсюда начинаются розовые дороги, посыпанные мелкой каменной крошкой или вымощенные ровными прямоугольными плитами. И я ступаю на них с опаской, слишком уж они похожи на скользкие трубы кровеносных сосудов, по которым в двух направлениях клетками снуют люди. В парке есть старый яблоневый сад, с черными, если смотреть против солнца, изломами веток, тоннелями стремящийся в глубину и разлинованный поперек темно и светло зелеными пятнами. Он еще в листве, и кое-где подглядывают сверху глянцевые бока яблок. Яблоки падают, не удержав равновесие, в мокрую траву и больно, глухо вскрикивают оттуда, зовя на помощь. Поодаль, царской семьей, окруженной свитой лип и каштанов, стоят высокие, одетые в золотые шубы, клены, украшенные шапками Мономаха – синими в звездах куполами дальней церкви. Среди темных летом, а теперь светящихся аллей, огорожены цепями мощные туши древних дубов с лысеющей кроной, узловатыми ветвями и глубокими ранами-трещинами, залитыми бетоном. Старики, видевшие больше, чем может уместиться в любой книге, назначены памятниками, огорожены и обозначены собственной табличкой, что бы никто не усомнился в их ценности. Они приравнены к церквям, храмам, башням и деревянным, старинным постройкам, разбросанным в беспорядке по парку.
 Ноги сами выбирают дорогу, следуя за случайным, брошенным в сторону взглядом, не стесняясь газонов и оград. Они уже вымокли, но стойко держатся, забытые в залитой холодной росой траве, пока голова жадно поворачивается с лева на право, улыбчиво созерцая торжественную, истыканную дымами и трубами линию горизонта. А внизу распластано, неизменно облизывая высокий берег и скользя по нему чешуей боков, тело огромного змея, которого однажды пытался убить Святой Георгий, но, видимо, не добил. Змей оказался вполне безобидный и ползет, извиваясь, через весь город уже не первое столетие, притворяясь рекой. Холмы еще зелены, но уже обреченно вздыхают, готовясь к старческой желтизне высыхающей на глазах травы. Они отдают последние, спрятанные летом семена цветов, разрешая им прорасти и украсить напоследок свои однотонные, в жесткой щетине сухих стеблей, шкуры.
 Солнце. Как приятно получать в подарок от природы такие дни, тем более в конце сентября, когда положено лить дождям, ходить под зонтами и держать в запасе хоть один носовой платок. Бабье лето в самом замечательном своем проявлении. Полная русская женщина в красочном сарафане с узорами, румяная, смеющаяся, готовая пуститься в пляс лишь только заиграет музыка. У нее теплое, большое, воспетое Рубенсом и Кустодиевым, тело, длинные, уложенные венцом из кос, волосы. Она любит украшать себя яркими, крупными безделушками, разноцветными бусами и браслетами, длинными гроздьями серег и крупными дешевыми, грубо сделанными перстнями, купленными у индусов на соседнем рынке.
Осень – еще один из моих персонажей, ее портрет так ясно вылепился сейчас, что в пору доставать из сумки заготовленный дома блокнот и ручку, садиться в укромном уголке парка на свободную скамейку и начинать писать. В такие минуты одиночество спасительно, оно отрывает от земли, уносит волнами в дали, о которых ты и не слышал раньше, отделяет, совершенно безболезненно, душу от тела. Меня больше нет здесь, я растворилась, рассеялась, утекла с бегущим мимо ручьем в сторону реки и дальше, до моря, я поднялась в небо, сев на крыло белой чайки, я упала, мягко и плавно, резным кленовым листом в красную сеточку с самой вершины дерева. Я прыгнула в черную воду пруда испуганной серой лягушкой и застыла у берега следами крупной собаки. Я растеклась масляной краской по палитре задумчивого художника и написала за него панораму окрестностей, умещая изображение в слова и рифмы.
Почему мне так хорошо одной? Я счастлива. Говорят, что тот, кто умеет быть счастливым в одиночестве - самодостаточен. Наверное, это так. Я плаваю в своих параллельных мирах, создавая персонажей и образы, погружаюсь туда все глубже и глубже и не хочу возвращаться. Боюсь, что если меня позовут снаружи, я не откликнусь, лишь постою немного, прислушиваясь, и пойду дальше по своим розовым дорогам, похожим на кровеносные сосуды. Зачем я пишу? Кому интересны мои грустно-странные метафоры, созерцание, при полном отсутствии действия. Кто станет читать мои стихи, кроме людей востока? Но они не знают русского, и у них достаточно своих авторов. Пишу. Просто потому, что не могу не писать, не для кого-то, не ради кого-то, а ради себя самой, ради того, что бы быть собой и знать кто ты. Сложно объяснить, да и надо ли, пытаться найти причины того, что ты бродишь сегодня одна по парку с повисшим на шее фотоаппаратом и записываешь в потрепанный блокнот возникшие случайно фразы, создавая из них короткие, емкие зарисовки.
Так давно повелось. Одинокие прогулки сопровождают меня со старших классов. Школа, в которой я училась, была расположена в центре города, и в хорошую погоду так не хотелось спешить домой, залезать в шумное метро, дожидаться на остановках набитого людьми транспорта. Я выходила из дверей, довольно жмурилась и решала, в каком направлении мне идти сегодня. Начать с маленькой улочки, огибающей сквер, усеянной четырех-пяти этажными зданиями прошлого века, пыльными, с потрепанной лепниной и грязными окнами, или с широкой магистрали, которая одним краем упирается в садовое кольцо, а другим теряется в заводских окраинах. Отсчитать десятый поворот на лево, а потом третий на право, перебежать на другую сторону улицы, посидеть на скамейке и съесть только что добытую в пекарне теплую булочку с корицей. Все куда-то спешат, стремятся пешком и на машинах, добраться до нужного места, и я спешу вместе с ними, быстрой, уверенной походкой, но мне никуда не нужно, я свободна. Можно сесть на троллейбус, и кататься по центру, примостившись к окошку, или уехать до конечной станции на неизвестном ранее маршруте автобуса, а потом выбираться оттуда, мучая прохожих вопросами о ближайшей станции метро. У меня были свои тайные тропы, приметы и любимые места, в которые хочется приходить снова и смотреть, как они меняются с погодой, как выглядят в дождь и при солнце, зимой или осенью. Мост через Москву-реку, с которого видно угол Кремля, собор Василия Блаженного и, спрятанную за ним, Красную Площадь, старые улочки в районе Сухаревки и Цветного бульвара, пристань у Парка Культуры, от которой ходят речные трамвайчики, голубые ели у входа в Пушкинский музей, неприметные дворики в центре с, огороженными деревянными заборами, спортивными площадками и ржавыми гаражами. Иногда я прогуливала школу и ехала гулять по паркам, выбирая разные, но известные и близкие к дому места, вроде Царицына или Коломенского. И в школьном рюкзаке, закинутом на одно плечо, лежали совсем не учебники с тетрадками, а блокнот, исписанный ровными столбиками стихов и разными, не связанными между собой, строчками-мыслями. В этом парке я бывала особенно часто, таскала сюда толпы друзей, приводила ухажеров, водила по незаметным в траве или снегу, вьющимся по холмам, среди высоких деревьев, тропинкам. Теперь все чаще прихожу одна, как сегодня.
Если идти вдоль ручья, незаметным лезвием режущего два, покрытых кудрями деревьев, холма, то окажешься у реки. Гранитная линия набережной здесь рвется и протягивается веткой в сторону, раздвигая берег, и принимая в себя прозрачную быструю воду. Через ручей перекинут толстый, короткий, чуть изогнутый мостик, с дугообразным рисунком перил. Здесь часто стоят люди, опустив головы и наблюдая за нитью течения, вдетого в игольное ушко моста. Вода несет к реке, отправляя в дальнее плавание, кораблики опавших листьев, и вырезает мелкое дно сетью постоянно изменяющихся узоров. А на отмели, образованной набежавшим из ручья песком, ее встречают стаи больших и маленьких рыб, демонстрируя зрителям свои гладкие скользкие спины. Никогда не видела в городской реке столько рыбы. Здесь и мальки, метаются по дну быстрыми стайками, собираясь в клубки или растягиваясь извивающимся на ветру легким шарфом, здесь и рыбы побольше, размером с кисть руки, выплывают опасливо из глубины и кружат, разгоняя в стороны поворотом хвоста, легкий, осевший на дно, мусор. На глубине плещется, выскакивая из воды, убегающая от невидимого хищника, плотва, и руки опять тянутся к бумаге, желая запомнить, остановить это движение. Мой улов сегодня гораздо богаче, чем у рыбаков, сидящих вдоль берега с длинными гибкими удочками. Я принесу домой и это синее, без облаков, небо, и чаек, и всех этих рыб, и охапку листвы, и длинные, бегущие по холмам, лестницы, и тени от деревянных, резных краев крыш, и лучи, сочащиеся сквозь желтизну кленов, и белый камень церкви, и резное дно ручья, и пучок рябиновых ягод, из которых сделаю для Осени очередные бусы. И еще я принесу неровные строчки, на клетчатых, мятых страничках:

***
Теплые камни,
Стаи рыб у берега,
Солнце прыгнуло в реку
И светит оттуда,
В небо, закинув свое отраженье.
И рыбы так медленны,
Средь листьев опавших играют,
Водой уносимых,
В другие гранитные русла.

Прозрачна вода на мели,
Но дальше чертой пролегла глубина,
И рыбы, меня испугавшись,
Стремятся укрыться за нею,
Сбегая от тени,
Закрывшей свет солнца собой.


- Девушка, что это вы такая грустная? Случилось чего? Может вам помочь?
- Да нет, все в порядке, спасибо.
- Вы здесь одна?
- Одна.
- Может пройдемся вместе? Поболтаем?
- О чем?
- О природе, погоде, к примеру. День сегодня просто чудесный, солнечный. Совсем не для одиночества и грусти.
- А с чего вы взяли, что мне одиноко и грустно? Мне как раз замечательно, спокойно и радостно... И одиночество — не всегда предмет для соболезнований и жалости.
- Тоесть вас моя компания не устраивает?
- На данный момент я абсолютно не нуждаюсь в компании, извините.
- А чего ты приперлась сюда одна? Или я не подхожу, не того полета? Так здесь других птиц не водится, не надейся. Старички с собачками, да парочки, так что лучше компанию вряд ли найдешь. Не ломайся, а, видно же, что у тебя никого нет. Пойдем, погуляем, а потом ко мне, на кофе...
Реальность имеет обыкновение грубо врываться в наш внутренний мир, не стучась, не спрашивая разрешения, что бы войти. Она вышибает ногой дверь и встает на пороге нагло и уверенно, не ожидая, что ей окажут сопротивление, или попытаются выставить обратно на улицу. Летала себе воздушным змеем, никого не трогала, никому, вроде, не мешала. Так нет же, нельзя человека в покое оставить. Если есть веревочка, то нужно непременно за нее дернуть, посмотреть, что там вверху болтается, вдруг пригодится. Очень не хотелось приператься, говорить много ненужных и разрушающих мое полу-сказочное состояние фраз. Оправдываться или тратить себя на бессмысленный спор.
- Вы видите?
Мужчина неопределенной внешности, в потертой кожаной куртке и узких, пожалуй даже слишком, джинсах, с нагловатой улыбкой победителя заглянул мне в лицо, ожидая продолжения, но его не последовало, я молчала.
- Что вижу? Куда смотреть то?
- Ну, к примеру, что это и не река вовсе, а длинное тело дракона, который думает, что Святой Георгий еще жив и хочет его убить, поэтому прячет голову, и притворяется рекой. Или дорожка, знаете, отчего такая розовая, думаете, что каменная крошка цветная? Нет, это просвечивает сквозь стенки сосуда кровь, которая бежит внутри. Хотите, расскажу, что за письмо написали мне чайки? Им так здорово все видно оттуда, с неба и если попросить, они посадят тебя на спину и немного покатают, страшновато, правда, но красота необыкновенная…
- Опа... Ты из какой психушки сбежала? А, понял, осень, обострение....
- Я не сумасшедшая, просто живу на другой планете. И нам явно не найти общих тем для общения.
- Инопланетянка? Альфа-Центавра? Нет? Блин, как такие по городу ходят, крыша ведь явно не на месте.
Мужчина снимает с лица улыбку, приберегая для следующей жертвы, а я начинаю медленно, пятясь задом, удаляться, трогательно махая ему рукой. Он какое-то время еще стоит у перил, в оцепенении, но потом встряхивает головой, разворачивается, и быстро удаляется, широкими пружинистыми шагами. Иногда так приятно быть инопланетянкой.

Берег реки светится обнаженными гранитными глыбами набережной. Рыбы продолжают четкими стремительными рывками резать податливость воды, не оставляя на ней ран и следов. Солнце скатывается в вязкую дымку облаков, оставляя на листве оранжевые следы света и глубокие ямы теней. Воздух густеет, и птицы замедляют темп полета, паря в нем большими падающими листьями. Темнеет вода, становясь маслянистой и обманчивой, предлагая проверить себя на святость и прогуляться по поверхности. Я могла бы пройтись по ней, но не хочу пугать своей, качающейся, зыбкой тенью рыб, дремлющих в глубине. Пора домой.


***
Чайки, спирали рисуя
На высоте наших мыслей,
Тени бросают на город небрежно,
Будто стихи о любви
Оставляя на память
Длинным письмом черно-белым.