Нечистая сила

Со своим другом детства Петрухой мы жили по соседству. Наши дома стояли рядом на самом конце крайнего порядка самой последней улицы деревни. За нашими домами сразу же начиналось небольшое болотце, а дальше огромное поле, которое, начиная с весны и до конца лета, на наших глазах менялось много раз своим обликом и цветом. Из года в год на нем сеяли то рожь, то пшеницу, а случалось овес, гречиху и даже кукурузу. Сразу после оттаявшего снега поле зеленело изумрудом озимых всходов, затем поднималось волнующейся под ветром стеной колосящейся нивы, а к концу августа рыжело и наливалось тяжелым хлебным зерном и потом бывало убрано жатками и комбайнами. После жатвы поле обиженно мрачнело, ощетинившись короткой стерней, и переставало жить. К концу осени по его побуревшему брюху, натружено ворча и всхрапывая, ползали угрюмые трактора и тяжелыми плугами переворачивали черную землю навстречу дождливому небу.
Мы с Петрухой дружили крепко. Про таких говорят «не разлей вода». Вместе ловили рыбу, шастали по лесам и лугам, вместе встречали из стада скотину по вечерам, защищали друг дружку от нагловатых неприятелей с соседней улицы, ну и, конечно, иногда дрались и между собой. Правда эти ссоры из-за пустяков, пусть даже и заканчивались синяками и разбитыми носами, но были очень недолгими. Уже на другое утро мы просыпались, забыв про недавние взаимные обиды, и вновь вместе бежали куда-нибудь по своим общим интересам, увлеченные и азартные, как будто накануне ничего не произошло. Петруха вообще был по характеру очень простой и добрый мальчишка, а мне, хоть и наделенному природой некоторыми чертами принципиальности, было строго наказано родителями не обижать соседа, так как был он круглым сиротой и рос у дедушки с бабушкой, испытывая некоторую нужду и лишения.
Соседи на нашей улице были все люди очень хорошие, отзывчивые и добрые, всегда друг другу помогали. Это чувствовалось во всем. Особенно в пору горячих работ. Когда, например, сажали картошку по весне, то к тому, чья была очередь на лошадь, вспахивающую огород, сбегалось на подмогу, по крайней мере, пол улицы. И посадив у одних, переходили к другим опять же всем скопом, и получалось быстро и легко. Помогали друг дружке убирать сено, особенно если грозила непогода, а оно еще не было спрятано на сушило. Вместе переживали гнилые от дождей летние времена и вместе терпели засуху, сострадали при пожарах и падеже скотины, всей улицей организовывали похороны и все вместе до одури гуляли после сенокоса и уборочной, расставив вереницы столов прямо на траве вдоль уличного порядка. Женщины занимали друг у друга закваску и соль, мужики делились табаком и инструментом. Никто никому никогда ни в чем не отказывал, и взаимовыручка была основой добрососедского существования. Почему-то ни у кого не возникало, по крайней мере, открыто, ни малейшей зависти соседу, хотя достаток у всех был ощутимо разный.
Так же, как все жили и мы с Петрухой. У нас с ним были общие игрушки, общие дела и общие интересы. Даже поссорившись, мы никогда не стремились друг другу как-то материально навредить, кроме того как засветить фингал или до крови расквасить нос. Вот и все наши потери на этот счет.

Жила на нашей улице тетка Наталья. Дом ее стоял не то чтобы напротив нашего, а чуть наискосок, но рядышком. Это была не просто крупная, а очень мощная женщина, силы великой, недюжинной. Роста в ней было может быть чуть меньше двух метров, но больше всего в фигуре выделялась ее грудь. Она была огромных размеров, и было ясно, что нижнего белья стандартных магазинных номеров, в которое этот орган ее тела надлежало поместить, просто не существовало. И носила она свой драгоценный бюст с большим достоинством, в походке держала голову высоко, как будто смотрела в небо, а на самом деле просто пыталась увидеть из-за громоздкой выпуклости груди узенькую тропку, по которой шагала. Голос у тетки Натальи был громкий и противный, слышно его было во всех концах улицы и даже за околицей. Однако при всех этих комплексах, женщиной она была доброй и не скандальной, характера кроткого и тихого, чем и пользовался ее муж, дядька Николай. Росточком он доходил ей едва до плеча и хил был, как высушенная вобла. На всех праздниках и гулянках напивался всегда самый первый и тут же лез к кому-нибудь в драку, за что получал сразу же, и, разобидевшись, чуть позже вымещал все на своей жене. Она тихо вынашивала эти побои и терпела, хотя, казалось бы, чтобы унять своего чересчур свирепого муженька, ей достаточно было лишь чуть пошевелить пальцем.
Звали тетку Наталью по-разному: кто Талькой, кто Талюхой, кто Наткой, но наиболее привязавшимся к ней прозвищем было – Наталька-Трактор. То, что ее так прозвали, было оправдано. Сила и напор при движении были действительно тракторными. Возраст они с мужем имели уже преклонный, двое их детей давно выросли и жили далеко, поэтому коротали они свой век вдвоем лишь заботой о себе да скотине, которой во дворе было тоже немного. Тетка была набожной, часто ездила в район в церковь, дома тоже подолгу молилась перед иконами, крестилась и всей своей мощью била земные поклоны истово и от всего сердца.
Как-то так получилось, что ветхая их банька по-черному, что тулилась в конце огорода, вконец пришла в негодность, сначала осела на одну сторону, а потом и совсем развалилась, означив место своего недавнего существования кучей черных прокопченных гнилушек, которая потом заросла бурьяном и крапивой. Ставить новую по старости лет они с мужем видимо не решились, а мыться ходили к соседям, Сизовым, с которыми были особенно близки то ли чисто дружески, то ли по родственному. Наталька помогала баню топить, лихо носила на коромысле воду из колодца, а одной ее охапки дров хватало, чтобы нагреть воды на оба семейства. Другому бы за таким количеством топлива пришлось сбегать к поленнице трижды. Все было ладно и чинно. Мылись, парились и стирали белье по очереди и никаких разногласий в отношениях соседей никогда не возникало.
Так и катился наш деревенский быт, как по наклонной плоскости, тихо и размеренно, с редкими всплесками более или менее значительных, но все, же событий.

Нам с Петрухой было лет по десять, когда мы с ним задумали маленький пикничок на чужом огороде. Был август месяц, еще тепло, но вечера уже становились темными. На участках почти все уже созрело, минул Яблочный Спас, и сельчане понемногу убирали нынешний урожай, солили, мариновали и консервировали овощи. Давно отошли ягоды, в полную силу налились яблоки, а вдоль по заборам увядали своими золотыми головами тяжелеющие подсолнухи. Время это было сытное, всего вдоволь, а кроме огородных культур к столу добавлялись еще и грибы из леса.
Проверять чужие огороды среди мальчишек было занятием серьезным и среди своих сверстников похвальным. Нарвать за рубаху два-три десятка мелких, но сладких, как сахар, рассыпчатых китайских яблочек с охраняемого участка считалось подвигом, а свершивший это мог до самой зимы заслуженно считать себя героем. Немало соляных зарядов пришлось в щуплые задницы ребятишек от хозяев, оберегавших свои сады с охотничьим ружьем. Ох, и болели после этого отмачиваемые в банных тазиках просоленные ягодицы, к которым вдобавок еще и отцовские ремешки прикладывались, чтобы потом неповадно было. Но разве можно было отвадить ребяческую душу от риска быть выпоротым крапивой или стрелянным солью за то, чтобы походить героем среди себе равных. Да не так уж и хотелось им этих приторно-сладких яблок или раскисшей клубники с чужого огорода! Своего полно – не съесть. Важен был поступок!
Мы с Петрухой от других не отставали. Лазали и через забор, и через калитки тихонько пробирались, когда уже слишком поздно было, и даже проникали через заранее сделанный лаз, когда слегка отрывали одну из досок забора и аккуратно устанавливали ее обратно. Собирали и ели чужой урожай, пачкаясь и перегружая желудки, и казались нам эти наши трофеи гораздо вкуснее выращенных с большой любовью своими родными на своем же огороде. Но одно все-таки нас с Петрухой отличало от других. Мы никогда не топтали грядок и не ломали кустов и деревьев, а воровали нежно и аккуратно. И ловили, наверное, из-за этого нас очень редко.
Инициатором предстоящего пикника, как ни странно на сей раз оказался Петруха, хотя более активным в подобных выдумках был обычно я. Предвидя то, что с огородов в скором времени все уберут, он присмотрел у Сизовых последние помидоры, и уж очень они аппетитными Петрухе показались. Крупные да мясистые, они так и гнули томатные ветви к земле, высвечивая своей яркой краснотой из пожухлой августовской листвы кустов. Осталось их по огороду немного, а основной урожай уже несколько дней как перекочевал с участка на чердак и захоронился там дозревать в ненужных пока никому зимних валенках. Вот и подкинул мальчишка мне идею как смеркнется закрыть сезон на Сизовском огороде, в который мы, кстати, за все лето ни разу не наведывались.
Сборы были недолгими. Мы отрезали по ломтю черного хлеба, насыпали в пустой спичечный коробок немного столовой соли и, как только темнота близкой ночи стала прикрывать наше безобразие, осуществили задуманный вероломный план. Мы осторожно обошли все кустики помидоров, нащупали и сорвали крупные плоды и, не скрипнув, культурно вышли через внутреннюю калитку в заднюю часть двора, сразу за которым начинались посадки подсолнечника, а потом картофеля. Сизовы очень любили семечки, они их грызли круглый год. И взрослые, и дети всегда ходили с карманами, набитыми семечками и мусорили подсолнечной лузгой везде: возле дома, в магазине, в школе. И даже в клубе, когда смотрели кино, тоже не отрываясь от экрана, щелкали каленой скорлупой и плевали ошурки прямо на пол. Поэтому они садили для себя много подсолнечника, ухаживали за ним, и рос он, надо сказать, неплохо, создавая к осени высокие частые заросли. Вот в этих зарослях мы и примостились с Петрухой откушать запретного плода с чужого огорода. Разломав хлеб и раскупорив коробок с солью, мы, брызгая на себя спелым соком с крупными семенами, ели и нахваливали сизовские помидоры, отмечая, что наши такими вкусными, как у них, почему-то не родятся. Петруха даже заметил, что Сизовы, наверное, какое-нибудь заветное слово знают, от чего у них в огороде все так и прет в рост. Это он слышал, что его бабушка так говорила.

Я уже заметил, что подсолнечник у Сизовых рос очень часто, поэтому мы не стали утруждать себя тем, чтобы забраться поглубже в его заросли. Тесно там было от толстых узловатых стеблей, похожих на стволы. Поэтому спрятались слегка, а ноги свои рядком уложили, поперек тропы, что вела в баню как раз вдоль подсолнуховых посадок. А чего бояться-то? Время позднее, темное. Кому взбредет в такую пору по огороду шастать, когда на дворе уже хоть глаз выколи?
То ли забыли мы, то ли значения не придали тому, что день-то как раз был субботний. А субботний день в деревнях, за исключением духовно-праздничных, всегда был банным. И надо же было именно сегодня и не раньше и не позже, а сейчас, возвращаться из Сизовой бани «на задах» тетке Натальке-Трактору. Подзадержалась она там что-то, достирывая остатки своего белья. А когда закончила, сложила его в банный тазик, легко подхватила под мышку и в свойственной ей манере, высоко задрав голову к только что зажегшимся звездам, своим решительным шагом затракторила по узкой тропинке через огород к улице. Как ни крупна была Наталька, но мы с Петрухой, слишком увлекшись поеданием ворованных помидор, не сразу заметили в темноте приближение внушительной фигуры бабы и не успели убрать протянутые поперек тропы ноги. За них-то она и споткнулась, проходя мимо нас.
От рухнувшего огромного веса Трактора содрогнулась земля, жалобно звякнул обо что-то вырвавшийся из рук тазик, а чистое, только что настиранное белье разбросалось вокруг, пачкаясь о землю и теряя свой привлекательный снежно белый вид. Мы с Петрухой ужами проскользили между стеблями подсолнухов вглубь зарослей, и, пожалуй, даже днем можно было бы не заметить, как мы это сделали. Только потревоженные, отяжелевшие от налившихся зерен, головы огромных растений тряслись по ходу нашего отступления.
Падая, Наталька охнула, мгновенье лежала на земле, не двигаясь, потом быстро вскочила и начала собирать разбросанное белье обратно в тазик. Делала она это машинально, стремительно, захватывая вместе с простынями, наволочками, рубахами и подштанниками всякий мусор и зеленую траву. Было понятно, что она здорово напугана и совсем не собирается именно сейчас разбираться в причинах своего падения. При этом она что-то громко причитала своим скрипучим и немного лающим голосом, но разобраться в ее речи было невозможно. И в обычное время ее довольно шустрый выговор сейчас достиг такого предела, что с губ слетали сплошные скороговорки, понятные только ей самой. Из всего набора слов мы с Петрухой разобрали только одно: «Нечистая».

Наталька исчезла с места своего крушения, будто испарившись. Слышно было только, как стукнула дверь крыльца к Сизовым, у которых она, видимо, решила на первых порах скрыться и перевести дух. Мы осторожно выползли из подсолнухов на место своей трапезы, и у нас хватило ума спрятать все следы своего детского преступления. Был найден перевернутый спичечный коробок, обрывки газеты, в которую заворачивали хлеб, собраны недоеденные помидоры. После нас осталась чистота и порядок, и, пожалуй, только опытный пес мог теперь разыскать нас по запаху.
Через забор лезть нам не хотелось, и мы тихо проследовали от одной калитки с огородов через двор Сизовых до другой на улицу. Путь проходил прямо под окнами дома, которые сейчас светились во всех комнатах полными огнями. В избе стоял шум. Говорили громко сразу несколько женщин. Громче всех, конечно, было слышно Натальку-Трактор, но и остальные от нее отставали не намного. Трудно было понять суть разговора, но при постоянном упоминании слов: «Нечистая», «Лукавый», «Дьявол», можно было понять, о чем идет речь.
Когда Наталька-Трактор вернулась в этот вечер домой, мы не знали, но на следующий день утром видели ее на пристани, где она садилась на маленький пароход. Он плыл до райцентра. Всем любопытным Наталька без утайки говорила, что собралась в церковь помолиться, хоть никакого особого праздника, кроме просто воскресения, по духовному календарю в эти дни не было. О том, что накануне на огороде у Сизовых она имела встречу с Лукавым, Трактор никому не рассказала. Молчали об этом и Сизовы. Видимо, состоялся у них какой-то внутренний уговор об этом молчать. Только через несколько дней самая пожилая из Сизовых, бабка Шура пожаловалась соседям у колодца, что у нее намедни в одну ночь исчезли с кустов оставленные дозревать на семена все до одного помидора. Теперь на будущий год ей нечего будет сажать, а рассаду придется покупать на базаре. Сострадательные товарки посетовали на то, что, наверное, ребятишки поогородничали, но бабка Шура категорически отвергла эту версию, сказав, что ничего не помято и не потоптано, чего при ребячьих набегах на огороды никогда не бывает. И все с ней согласились, приняв потом общее заключение, что здесь не обошлось без Лукавого.
 

 
 29.05.07 г.