Ее жасминовая роща Часть 1

(Все персонажи и названия вымышленные)
***********************************
Другая с другим по тропинке другой
Навстречу друг другу идут.
В зеленой тиши, за листвою тугой
Другие им птицы поют.
Но в давние годы весенний рассвет
Мы тоже встречали вдвоем -
И пусть для других в этом логики нет,
Но мы никогда не умрем.
В.Шефнер
***

Tried to run
Tried to hide
Break on through
To the other side
Джим Моррисон

 Часть I

Мы переехали в Ясминвиль летом 1980 года. Моя семья – отец, мать, тетушка Дороти и, собственно, я - Стенли. Наше новое место жительства меня совсем не впечатлило. Этот маленький, унылый населенный пункт напоминал большую оцивиленную деревню, которая все еще не решила: расползаться ли ей дальше до размеров заурядного заштатного городишки или остаться в прежних пределах, ничего принципиально не меняя ближайшие лет сто. Вдоль улиц тянулись однообразные маленькие домики, типичный middle-class, окруженные обязательным газоном и цветником. Церковь, школа, несколько баров и магазинов, кинотеатр – вот, пожалуй, и все развлечения.
Мой отец был отличным столяром, и ему невероятно повезло при царившей повсюду безработице, получить работу на местной лесопилке. Мать время от времени брала учеников – давала уроки музыки. Тетушка Дороти была уже в том почтенном возрасте, когда из всех дел остается только вязать нескончаемые шерстяные чулки, печь фирменный пирог с яблоками и вести с почтенными матронами долгие научные дискуссии о капризах погоды.
В ту пору мне было 15 лет. Лето. Каникулы. Из местных ребят я еще ни с кем не успел подружиться, да, честно говоря, не очень-то и хотел. В детстве сверстники меня дразнили и не хотели принимать в свои игры. Я был довольно упитанным ребенком, и - этим все сказано. Наверное, все полные дети прошли через насмешки, тычки, постоянные обидные прозвища, типа ожирок или свин. Чего я только не понаслышал! Дальше - школа – ничуть не лучше. Лишь в последние год-два я стал выравниваться, толстым меня уже не обзывали, но… из-за близорукости я вынужден был носить очки… Думаю, не надо объяснять, как меня дразнили теперь. Короче, типичный ботаник: пресловутые очки, застенчивый взгляд, умные книжки в руках… Вопреки родительской и общественной воле я стал отращивать волосы, которые до этого мне безжалостно выстригали. А выяснилось, что они у меня довольно красивые, светло-русые и вьющиеся. Теперь они доходили почти до плеч, что очень нервировало мое семейство. «Посмотри на себя, ходишь лахудрой, как бобтейл лохматый!» – сетовала мать. Тетушка Дороти участливо вторила ей: «Скоро тебя с девочкой путать начнут!». Старушка относилась ко мне, как к пятилетнему, а на Рождество до сих пор дарила коробочку леденцов, которые я обожал в детстве. «Джордж!», – апеллировала мать к моему отцу, - «Поговори ты с ним!». Отец пытался вставить свое веское мужское слово. Косясь на мать с тетушкой, он изо всех сил старался придать своему добродушному лицу строгое выражение: «Стенли, ты ж мужик, ей-Богу, а тут, это, понимаешь, патлы твои.. короче, не дело это, сынок..» Он понимал, что вступать в полемику с моими матушкой и тетушкой было занятием настолько же результативным, насколько работа по заполнению дырявой бочки водой, которую таскают в решете.
В школе, естественно, со мной церемонились куда меньше. Я с тоской думал о том, как оно будет на новом месте: какие там будут пацаны: что они обо мне будут говорить, как обзывать, больно ли бить. А девчонки? Вот язвы! Проходу не дадут своими насмешками. Самое противное, слышать за спиной их ехидный, злой смех, иголками вонзающийся в душу. Вдобавок, стоило хоть одной из них обратиться ко мне по любому пустячному делу, как предательская краска заливала лицо. Где уж там свидания, походы в кино и все вытекающие отсюда последствия… Я слышал разговоры парней о том, чем они там занимаются со своими девчонками. Что правда, что нет – Бог его знает. Ясно одно: почти все уже попробовали ЭТО… Один я «в девках засиделся». Так сказал мой отец, который как ни странно, был очень лоялен в такого рода вопросах: «В твои годы я уже их (девок) охаживал, а ты сидишь -пень пнем!». «Каких девок? О чем ты говоришь? Посмотри, какая кругом распущенность! Ужас, что делается!» – Вмешивалась в разговор мать. «И вообще, не морочь мальчику голову всякой ерундой! Ишь чего – девок ему подавай! Всех выгоню, поганой метлой!» Моя мать была милой, интеллигентной леди. До поры до времени. Однако, если у кого-то было иное, отличное от ее, мнение, тогда ураган показался бы вам теплым весенним ветерком, по сравнению с тем шквалом эмоций, который выплескивала на домочадцев моя матушка… Поэтому я вообще не вступал с ней в споры (все равно я всегда буду не прав, даже, если сто раз прав), предпочитая молчаливо переждать бурю. Отец демонстративно закрывался газетой: «Вы только послушайте, что нынче пишут: в Манчестере опять забастовка! Уровень безработицы растет с каждым месяцем! Кабинет министров бездействует!» – пытался он всеми силами переключить ее на проблемы большой политики. У тетушки была своя тактика: она всегда и во всем соглашалась, услужливо поддакивая: «Эмили, дорогая, ты абсолютно права!».
То, что случилось тем летом, я до сих пор не могу ни оценить, ни осознать… Это целиком изменило мою жизнь и сломало прежние устои, изменило само сознание и способность воспринимать действительность…
 *****
 Наш домик находился на окраине. Дальше простирались колючие заросли кустарников, в которых терялась узкая тропинка, заросшая осокой. От нечего делать я стал бродить по окрестностям и, углубившись в дебри, наткнулся на высокую чугунную ограду, увитую лианами плюща.
 Я пошел вдоль нее, надеясь найти прореху. Но мне повезло куда больше – обнаружилась калитка. Засова не было, и, толкнув ее, я беспрепятственно проник по ту сторону ограды. Я увидел аллею, вдоль которой, как каменные изваяния, безмятежно раскинулись старые клены. Их ветви походили на огромные зеленые зонты, закрывавшие могучие стволы от солнца. В конце аллеи виднелась длинная беседка, увитая диким виноградом и белыми цветками вьюнка. Облезшая краска обнажала трухлявые доски. Верхние перекладины в несколько слоев обвивал плющ, почти вросший в сгнившую древесину. Мышиный горошек синими бусинами разбросан по траве. Солнце едва пробивалось сквозь узкие, с явной неохотой отданные ему плющом, щели. Запустение и тишина. Мне захотелось лечь на эту траву и ни о чем больше не думать. Я медленно побрел вдоль беседки. Я увидел покосившуюся от времени скамейку. Некогда изящные ножки были изъедены ржавчиной, сидение рассохлось, краска облупилась. С трудом пристроился на единственной уцелевшей прочной жердочке. Скинул кроссовки – ноги ощутили приятную прохладу травы. Оглядевшись по сторонам, я заметил заросли жасминовых кустов, за которыми явно никто не ухаживал: они были выше меня.
 Мои матушка и тетушка пришли бы в ужас от такого дикого зрелища. Они были страстными садовницами и разводили все, что только могло дать побеги, корешки, усы или что там еще могут дать растения. А уж подстригать кусты или газон – так это целый ритуал, все точь-в-точь, ни дюймом больше, ни дюймом меньше. Отец, бывало, ворчал на них, жалуясь, что деваться некуда от горошков, плошек, кашпо, блюдец, поддонов и прочей садовой утвари. Но всякий раз бурный протест двух женщин, объединенных против мужского «тупоумия» (по их словам) – одерживал вверх. Все их доводы сводились к тому, что мужчины ничего не смыслят в красоте, все они варвары, грубые животные, которым лишь бы брюхо набить, да к телевизору футбол смотреть. Отец побывал вяло отбиваться – да где там! Я в их баталиях всегда держал стойкий нейтралитет. Отец беззлобно называл меня предателем; «женский батальон» - мямлей. Их бытовые междоусобицы не стоили по сути выеденного яйца, а я хотел одного – чтобы меня оставили в покое.
 Здесь, на развалившейся древней скамейке я, наконец, нашел его. Какое-то идеально спокойное тихое место – ни души, ни шороха… Погруженный в свои мысли я не сразу заметил, что кто-то приближается ко мне. Вначале мне показалось, что это листья шуршат. Я насторожился. Из-за зарослей жасмина вышла девушка, одетая в длинное белое платье. Босая. В руках ветка жасмина. Уверенной походкой она приблизилась ко мне. Длинные темные волнистые волосы струились по спине. Глаза – два бездонных темных колодца. Взгляд - завораживающий и немного жуткий от того, что зрачки сливались с их цветом. Она остановилась возле куста и пристально посмотрела на меня: «Ты кто?» - наконец спросила она голосом с чувствительной хрипотцой. Как после выкуренной сигареты. Странно, такой простой вопрос, но, если вдуматься, действительно, кто я? Существо мужского пола, некрасивое (каким я себя считал), ботаник, без друзей и девушки – кто я? Получалось – никто. Пустое место, зря имеющееся на этом свете. Я применил ответный ход - вопросом на вопрос:
-А ты кто?
-Я владею этой рощей.
Хороший ответ! Куда я попал? И что на это ответить? Она посмотрела еще пристальней – не дать, ни взять - полицейский на допросе. А может она того? Может здесь психлечебница какая? Надо отсюда ноги поскорей делать! Словно угадав мои мысли, (предательская краска залила лицо – читай все, как раскрытую книгу), она произнесла:
-Не уходи… здесь никого не бывает, - Она села рядом. От нее исходил едва уловимый запах жасмина.
-Как тебя зовут? - спросила она
-Стенли… - выдавил я, проклиная свою застенчивость
-Красивое имя, и очень тебе идет.
Вот уж не думал, что к имени можно применить такие категории, как к костюму: идет не идет.
-Меня зовут Айвори. Приходи еще.– Она встала со скамейки и направилась к зарослям. Не могу утверждать, но мне показалась, что при ее приближении кусты жасмина затрепетала, а на обратном пути меня прямо-таки преследовал сладковатый запах этих белых цветов.
 За обедом я рассеяно ковырял в тарелке – из головы не выходила странная встреча.
-Где гулял? – спросил отец
-Да так, по окрестностям…
-Какие уж тут окрестности – один пустырь и свалка кругом! – отозвалась мать
-Пустырь? Я тут аллею видел и жасмин…
-Ты что-то путаешь, какой жасмин! Вот занесла нелегкая в такую глушь! – горько посетовала мать
 Я предпочел не спорить. Заткнуться и задуматься. Во мне закралось какое-то сомнение. Но..я же видел все это собственными глазами, а запах – не мог же он мне приснится!
На следующий день я предпринял еще одну вылазку – и все как в прошлый раз – тропинка, беседка, жасмин… Я было собрался побежать и позвать своих, чтобы показать все это, как вдруг тихий голос окликнул меня:
-Напрасно потеряешь время! - Возле кустов стояла Айвори в своем белом струящемся платье
-Ты о чем? – я недоуменно вытаращился на нее.
-Они не увидят ничего здесь, кроме пустыря, заваленного мусором..
-Почему это?
-Долго объяснять, потом как-нибудь….
Как ни странно, я поверил ей, она действовала на меня гипнотизирующие, засасывая в воронку своих бездонных черных, как безысходность, глаз.
Клены зашелестели листьями. Сквозь темный сочно-зеленый щит пробивалось осколками бирюзы небо. Зеленое-голубое – жонглирование цветными камешками… Что-то произошло. Я не знаю, но я очнулся лежащим на земле возле пустыря. Анализировать у меня не было сил, я еле приплелся домой и сославшись на какие-то дела поскорей спрятался в своей комнате. Но на следующее утро я снова был там. В аркаде жасминовых кустов стояла Айвори. Солнце светило ей в спину, очерчивая золотым карандашом ее силуэт.
Первое, что я захотел сделать – спросить ее: ты реальна или мне пора в дурку, потому что я вижу галлюцинации. Хотя какой смысл спрашивать у своего глюка: живой он, или нет. Спросите у сна, снится ли он вам, или вы снитесь ему… Коробковость коробка… Бред…
 Я все же решил приблизиться к ней.
-Скажи, что здесь происходит?
-Ты читал Сэллинджера, «Над пропастью во ржи»? – спросила она вопросом на вопрос.
-Ну, читал, при чем здесь это?
-Считай, что это твое поле ржи, а ты тот самый Bodyguard..
-Телохранитель? Тот самый телохранитель тех самых несуществующих детей? Знаешь, я не совсем понял, что хотел сказать Сэллинджер свой книгой, и тем более не пойму, куда клонишь ты!
-Считай, что у тебя открылся третий глаз, и ты можешь видеть то, чего не видят другие.
Вот так фокус! Этого еще не хватало!
-Знаешь, я не верю во всю эту чепуху про параллельные миры и третьи глаза – это все досужие вымыслы для скучающих домохозяек!
Она лишь улыбнулась в ответ:
-Веришь ты, или нет – это не имеет значения. Важно то, что мы встретились. Посмотри на меня, дотронься, я живая, я действительно существую, это не обман зрения. Я дотронулся до нее – ничего не произошло, Земля не перестала вращаться.
-А другие…другие видят тебя? – спросил я, почему-то оробев
-Нет, не видят и не увидят. Я - реальность, только другая.
И что мне было делать с этим открытием – то, что я вижу «невидимую» девушку, а может она того, крейзи, или я… или мы оба.. Так что, в газету сообщить, не поверят; родителям – к психиатру потащат, друзей у меня нет. Я решил это открытие оставить только себе.
Наши встречи стали ежедневными. Меня тянуло к ней с неудержимой силой. Когда я видел, как она выходит из зарослей жасмина, освещенная дневным солнцем с белыми цветами в темных волосах, меня охватывало чувство успокоения и упоения. Она садилась на спинку старой скамейки и начинала свои пространные, философские рассуждения. Я слушал ее, многого не понимал, но все равно слушал, мне был важен сам ее голос, звуки которого доказывали, что я жив и что мне хорошо. Я готов был здесь сидеть сутки напролет, только бы она никуда не уходила.
-Послушай, а где же все-таки твой дом? – спросил ее как-то я.
-Здесь. Мой дом – это жасминовая роща, я не могу выйти за ее пределы. Физически, конечно, смогу – но тогда я потеряю свою реальность, и буду здесь бродить по улицам как будто у меня амнезия и в итоге окажусь в известном лечебном учреждении. Хотя… мне иногда кажется, что ты все равно думаешь, что я оттуда, ну да ладно, в конце концов, это твое право – иметь свое мнение.
-И вовсе я так не думаю! – вскипел я, покраснев как рак - Мне так иногда хочется остаться здесь насовсем, то есть я хотел сказать, с тобой остаться, я имел в виду неважно где…- Я впал в ступор. Сумятица и приступ косноязычия – проклятая застенчивость! Айвори посмотрела на меня долгим внимательным взглядом, дотронулась до моей руки:
-Я все поняла…
 ***
-Тебе понравился пирог? – тетушка Дороти сияла от удовольствия – воскресный шедевр кулинарии произвел на моих домашних ожидаемый фурор. Но я не мог составить старушке-тетушке группу поддержки – я думал только об Айвори. Жасминовый запах преследовал меня как навязчивый мотив.
-Да, спасибо, тетя – машинально ответил я. Мои домашние принялись обсуждать текущие дела.
Наверное, мои прогулки обернулись боком – я умудрился простудиться, когда на дворе стояла нестерпимая жара. Я лежал с температурой в постели, а мать с тетушкой в два голоса причитали надо мной: «Боже мой, и ведь только с тобой могла произойти такая нелепость – простудиться в середине июля!»
Я безумно тосковал по Айвори и от этого заболевал еще больше. Мысль о том, что я не могу сейчас же, сию же минуту, выйти из дома и направится в ее рощу сводила меня с ума, температура повышалась, слабость во всем теле усиливалась, а сознанием завладевало полубредовое состояние. Я смотрел в потолок, на котором резные тени веток сплетались в причудливые фигуры. Я мысленно произносил ее имя, и каждый раз (я списывал это на мое болезненное состояние) ощущал навязчивый запах жасмина… Я знаю, что ты не можешь покинуть рощу, а я эту кровать.. Легкие шторы вдруг надулись как паруса и на мгновение застыли.
 Стоило мне после двухнедельной горячки выздороветь, как зарядили дожди. Мать и тетушка вздумали сматывать клубки. Они сидели в гостиной и целыми днями мотали и мотали эти дурацкие бесконечные клубки, а наш рыжий кот (старый плут и ворюга) изнывал от досады. Леди зорко следили, чтобы этот пройдоха не воспользовался случаем опутать весь дом разноцветной шерстяной паутиной. «Джосси, и думать не смей о клубках!!!» мать помахала перед носом кота пальцем. Джосс сделал вид, что не понимает о чем идет речь, изобразил на морде оскорбленную невинность, надменно отвернулся и обиженно замахал пушистым хвостом. Но стоило только тетушке на минутку отвлечься – синий клубок оказался в цепких лапах разбойника! Воспользовавшись тем, что мать и тетушка принялись на все лады ругать плутишку и вести с ним нравоучительные беседы, я выскочил из дома и со всех ног кинулся в рощу.
 Мне становилось страшно от одной мысли, что я не увижу больше Айвори. Задыхаясь от быстрого бега, я, наконец, достиг заветной цели – ограда, аллея – с кленов падали крупные капли дождя, которые словно застывали в полете, и, прежде чем упасть на землю, мгновение висели в пустоте, переливаясь радужным сиянием.
Дождь кончился, сквозь мягкие облака пробивался рассеянный луч. Скамейка была пуста. Роща окутана влагой.
-Айвори!
Тишина, словно в шкафу, куда я забирался в детстве, играя в прятки. Я слышал, как мать бегает по дому и зовет меня. Ее голос доносился как из другого мира, а в шкафу была какая-то спертая, ватная тишина.
-Стенли! От неожиданности я вздрогнул и едва не поскользнулся на влажной земле.
Пойдем… - она взяла меня за руку и увела под сень жасминовой рощи… Дальше - как фильм, который смотрят в режиме стоп-кадра - то, что мы делаем… ЭТО произошло. Случилось то, что должно было случиться, то что происходит всегда, когда двое этого хотят… У меня было такое чувство, что это самый счастливый день в моей жизни, как будто это – последний день. Потом будет другая, долгая жизнь, но этот, самый счастливый день, уже состоялся, и состоялся он сейчас. Как-то она сказала мне: «Наша встреча – это вообще единственный из всех возможных случаев…». Я мечтал остаться в этой минуте навсегда, как мушка в янтаре. Айвори гладила меня по щеке, вытирая предательские слезы, трепала волосы, повторяя шепотом мое имя.
 Мои воспоминания прерываются на этом. Дальше помню белые больничные стены и лицо врача, склонившегося надо мной. Меня нашли за домом на пустыре. Я был без сознания, почти в коме, вдобавок, лежа на сырой влажной земле, подхватил воспаление легких. Реанимация. Реабилитация. Родители в шоке, тетушка в черном траурном платье с кружевным платочком в маленьких морщинистых ручках, плачет. Врачи разводили руками – дескать, переходный возраст, организм растет, психика неустойчивая, всякое бывает. На всякий случай предки потащили меня к доктору, типа психиатру, который выписал мне кучу всяких колес. Разумеется, я ни словом не обмолвился о моей другой реальности, понимая, чем это чревато.
 Пока я валялся в больнице, на пустыре произошли радикальные изменения – какой-то ушлый доморощенный предприниматель подсчитал, что этот клочок земли принесет в будущем хорошие дивиденды (в чем он, кстати, не ошибся). Пустырь обнесли высоким забором, понагнали экскаваторов и бульдозеров и началось бурное строительство торгового центра. А мне стало ясно одно – доступ в рощу закрыт.
 Началась учебная пора. Как я и предполагал, особой дружбы у меня ни с кем не вышло. Меня куда больше устраивала компания книг, чем сверстников, которые не упускали случая поиздеваться над моей внешностью или моему пристрастию к науке. Общался я только с членами клуба любителей поэзии и литературы, который находился при библиотеке. Мне нравилась сама атмосфере книг, старинных переплетов, запаха пожелтевшей бумаги.
Однажды я возвращался с ребятами из клуба. Мы беседовали о Байроне, собирались посвятить ему один из ближайших семинаров. Была поздняя осень, серый ватный ноябрь, черные листья, как обугленные клочки бумаги сиротливо жались к паребрикам. Вдруг в витрине магазина мелькнуло отражение – ЕЕ отражение. Я резко обернулся. К припаркованной машине подошла женщина, она не обратила на меня не малейшего внимания. Была ли это Айвори – не могу теперь точно сказать.. Тут меня окликнул мой приятель Джон. Женщина села в машину и уехала.
 Мне долго казалось, что мне открыли какую-то тайну, не потрудившись объяснить, зачем она мне. Если это и была Айвори – она покинула рощу и стала такая же как все…